Cветлана Фельде

В 1970-м году родители привезли меня в город Иссык – районный центр в сорока километрах от Алма-Аты. Название города – в переводе на русский – звучало уютно и душевно: отец яблок.

Наверное, именно на яблоки польстился мой молодой папа, недавний выпускник медицинского российского вуза. Обещанного рабочего места в Алма-Ате почему-то не оказалось, и папе предложили Иссык. Он согласился – назад в Омск дороги уже не было. Первое, что помню о себе: иссыкский арык, через который меня перенес отец, и урюк в бумажном пакете. Урюк папа купил на шумном базаре, арык протекал возле двухэтажного домика, в котором родители сняли две крохотные комнаты. «Это урюк, - сказал папа, протягивая мне что-то невероятно красивое, оранжевое, похожее на маленький мячик, - внутри косточка, ее нужно выплюнуть. Но не в арык. В арык ничего бросать нельзя, там питьевая вода. Смотри, какая она чистая и прозрачная, а вода... она будто поет. И это ты обязательно услышишь, если стоять тихо-тихо».

Папа подвел меня к арыку, прозрачная вода бежала весело и быстро между двумя стенками из земли и песка, на дне лежали камни поменьше и покрупнее, они совершенно не мешали ей, она бежала, журчала, пела... Я это услышла, так как стояла очень тихо, как и велели.

Сама этого не помню, но папа рассказывал, что лет до четырех я все время путала арык и урюк. Никак не могла запомнить. Но четко усвоила: вода – как хлеб, святое, поэтому в урюк нельзя плевать косточки от арыка.

В сильную жару река Иссычка пыталась вырваться из берегов, не выдерживая мощи и напора плавящихся ледников на вершинах Заилийского Алатау. Иссычка была устьем всех канавок и арыков в Иссыке. Летом они наполнялись водой до краев, мы – иссыкская мелюзга – совершенно не понимали тревоги взрослых, вечно болтавших о каких-то лавинах и селевых опасностях. Нам нравилось носиться босиком по воде, разливавшейся на дороги и тропинки.

В классе четвертом мы так и не набрались ума, с нетерпением ждали жаркого лета. Разбушевавшаяся до белой пены река казалась нам праздником, как и разлившиеся арыки. У нас образовалась своя летняя группа. Собирались обычно у Коли, он жил на окраине города, оттуда дорога шла прямо к горам. Выше дома Коли мы никогда не уходили, родительские запреты были законом, ну, или около того. Иногда мы все же их нарушали, например, воровали яблоки в городском саду. Зачем - не понять: у всех во дворах росли и яблони, и вишня, и черешня, и урюк.

Коля был почти двоечник. Со слабыми тройками его переводили из класса в класс – из сочувствия к бабушке. Жалели старушку, она и так натерпелась: много лет назад родители Коли разбились на машине. Бабушка плакала по погибшей дочке и не ругала Колю за плохие оценки. Никакие оценки не стоят человеческой жизни, считала она.

От Коли шли к Алиму Титроеву. Папа Алима, серьезный бородатый старый турок лет сорока, служил охранником в городском саду. Именно от него мы убегали, наворовав урюка и яблок. Почему-то он никогда не мог нас догнать, хотя ездил на красивой черной лошади. Алим явно был влюблен в меня, все время дергал за косы – эта примета считалась верным признаком влюбленности.

После Алима мы забирали Лену. Летом её отчим чаще всего был в отъезде, а мама после больницы, где работала санитаркой, почти каждый день мыла допоздна посуду в общепитовской столовой. Иногда мы заходили в столовую, покупали за десять копеек штука «тошнотики», пирожки с ливером, а компот к пирожку полагался бесплатно. Отец Лены работал на Севере вахтовым методом, там и остался с новой женой. Отчима Лена терпеть не могла – он тоже все время пропадал в поездках, денег привозил мало, вечно орал и часто пил. Лена мечтала, что однажды они с мамой уедут назад, на Кубань: там живет бабушка, она добрая и ласковая, у нее всегда есть время.

У ворот Ленкиного дома нас поджидал обычно татарин Равиль – пижонистый мальчишка в хорошем костюмчике. Папа Равиля преподавал историю в университете Алма-Аты, мама работала в институте геологии. Несмотря на пижонистый костюмчик, Равиль обожал носиться вместе со всеми по разлившимся арыкам и с безопасного расстояния – четкое указание пап и мам – слушать дикий рев Иссычки.

Возле школы имени Надежды Крупской – нашей школы – мы подбирали других одноклассников, входивших в летнюю группу: толстенького Мишу из еврейской адвокатской семьи. Вообще-то все мы звали Мишу – «Плюшка». По имени называла его одна Ирка, дочь директора нашей школы,. Они всегда держались вместе – толстенький Мишка и худая красивая Ирка, единственная доченька директрисы бытового комбината. В бытовом комбинате можно было пошить на заказ платье или костюм – как из немецкого журнала мод. Кореец Гена, киргиз Костя и узбек Тахир тоже в назначенное время приходили к школе. Приходилось договариваться заранее - в 1977-м году в Иссыке телефоны дома были только у врачей, начальников милиции и директоров ресторана или автобазы.

Отец Тахира давал нам с собой ведерко урюка, на котором сверху лежали тандырная лепешка и алюминиевая кружка. И предупреждал каждый день - мы знали это наизусть - косточки от урюка в арык не бросать. Пить мы с собой не брали. Все знали: воду из арыков можно пить без опаски, чище горной воды ничего не бывает. В доме Тахира мы всегда собирались весной всей компанией, начиная с первого класса: через их двор протекал большой арык, впадавший в маленькую речушку. Мы очищали арык – вплоть до его воссоединения с рекой – от листьев, веточек, кореньев, ила, да мало ли чего насобирается за осень и зиму.

В доме Тахира не было водопровода, да и зачем он, когда через двор бежит такой широкий арык. Летом он служил холодильником: в воде лежали арбузы и дыни, в плетеных бутылках остужался зеленый чай, в кадушках с круглым широким отверстием хранилось сливочное масло.

Чистить арык приходил и друг отца Тахира – огромный грузин Рустэм. Мы боялись его как огня: Рустэм считался самым строгим милиционером. Он гонял нас за поджоги тополиного пуха, за езду на великах не по тротуарам, за то, что выплевывали шелуху от семечек прямо на землю. Но в этот день Рустэм не обращал на нас никакого внимания, пел песни на своем языке и чистил арык.

Чуть позже появлялся еще один друг отца Тахира – грек Юрий. После окончания работы трое взрослых мужчин опускали ноги в холодную арычную воду, сидели, молчали. Потом Малик красиво и быстро нарезал арбуз и дыню, Юрий ловко шлепал сырые лепешки на стенки тандыра, отец Тахира помогал жене накрыть на стол – соленое масло, сухие абрикосы, чай.

...Мои одноклассники, живущие в Иссыке, говорят, что дом родителей Тахира стоит заброшенным – его так и не смогли продать, а самому Тахиру некогда приехать из Узбекистана в Иссык. Арык почти пересох. Да и вообще из прежних почти никого не осталось в городке, который теперь называется Есик.

Только река летом по-прежнему дикая и пенная, когда начинают таять ледники прекрасного Заилийского Алатау.