Проба - часть 3 (30.05.2021)


 

Антонина Шнайдер-Стремякова

 

Монотонные, как в улье, голоса перенесли её в сосновый бор, где она впервые сблизилась с Томасом. Истина избитой фразы «любви все возрасты покорны» открылась ей поздно – судьба, однако, сжалилась и дала возможность познать эту мудрость. И задумалась: «Отчего сжалилась?» Оттого что Ирма была неприхотливой и о богатстве не думала? Или в её лице Богу захотелось задобрить обиженный народ? Боясь замутнить настоящее, она запрещала вспоминать, но перед глазами, помимо воли, всплывал полуголодный крестьянский быт: в одном углу от входной двери русская печь с широкими полатями; под печкой куры; в другом углу телёнок. Когда он начинал мочиться, спешили подставить котелок. Под старым столом, в клетушке, – маленький, вечно визжавший поросёнок. В центре комнаты ещё один стол, круглый, облупленный, с массивными ножками, что были красиво выточены, как и бабушкино веретено, – в форме вытянутых шаров. За этим столом делала она уроки. Единственным украшением большой комнаты была двуспальная, с тугой сеткой железная кровать. Днём на соломенный её матрац складывали лохмотья, на которых спали. Всё это закрывалось ярко-бордовым покрывалом, ребром ставили на него две большие подушки, на каждую набрасывали накидку в оборках из того же материала, что и покрывало, – получалось богато и красиво.

Труд в колхозе оплачивали палочками. Их отоваривали булкой хлеба либо литром подсолнечного масла, мешком зерна либо отрубями. На картофель с огорода накладывали большой налог, но, несмотря на это, люди все равно сажали помногу – верили, что спасение от голода в огородах. В летние каникулы Ирма носила к поездам чугунок с варёной картошкой. Одну-две съедала, бывало, по дороге. Из «картофельных» денег покупали тёплую одежду, обувь для зимы и сахар-рафинад для больших праздников.

Воспоминания о той жизни и два месяца бархатной осенней заграницы с её одинаковой везде красотой вызвали ностальгию по девственно-милому провинциальному городку, где она выросла и где Томас собирался открыть парфюмерный магазин. Чтобы не разочаровываться, она ообенных иллюзий не строила, однако надеялась, что «проба» окажется удачной.

 

***

 

Назавтра они уезжали в глухой сибирский городок. Томас посматривал на часы и спешил закончить разговор.

Никакие старания Кости не смогли, разумеется, завершить строительство, но подвальное помещение (Keller) с канализацией и центральным отоплением были готовы. В надземной части предстояло доделать коммуникации и отделочные работы – слесарями-малярами Костя занимался теперь вместе с Томасом.

Оштукатуренные стены подсыхали долго, становилось очевидным, что к Новому Году не открыться – спешили успеть хотя бы к Восьмому марта. Как в поле своего часа ждёт зерно, так своего часа в подвале ждали оборудование и заграничный товар, к которому была приставлена охрана.

Готовя сюрприз, Томас запрещал Ирме бывать на стройке. Уверенный, что они когда-то где-то встречались (возможно, в другой жизни), он был счастлив: беспокойная его душа улеглась, как укладывается кувшинная крышка, попадая в свой желобок. Он настаивал на домработнице, но глянцевать свой теремок Ирма никому не доверяла. Её хватало на всё: читала художественную литературу, просматривала газеты и удивляла собственной кухней – сибирскими пельменями, продолговатыми клёцками с картошкой, пирогами разного вида, что напоминали кухню его детства; рулетами из пресного и пирожкового теста с квашеной капустой. Петруша, завсегдатай их дружного застолья, хорошо учился по немецкому, и дедушка Томас шутил, что его язычок извлекает, как скрипичный смычок, удивительно правильные звуки.

Томас плохо понимал язык и не знал российского законодательства, однако, зная международное право, понимал, что на собственность нужны документы. Какие, было делом Кости и его жены Наташи, которая ушла из школы по причине полугодовой задержки зарплаты.

Ирма в мужские дела не вмешивалась.

Томас отправлялся с Костей и Наташей на работу и возвращался поздно, жалуясь, что «все хочьет теньги, а в Германия не так». Ирма понимала, что речь идёт о взятках, но понятия не имела, когда, как и в каких размерах их дают и потому молчала, приглашая к ужину. Утром протягивала сумку с котлетами, жареной курицей или пирожками – кофе и чай готовили в магазине.

За неделю до открытия, к 8 Марта, они взяли с собой Ирму. Томас распахнул двери, и перед нею предстал мир роскоши, где всё блестело, как в дорогих парижских магазинах: дверные ручки, причудливые бра, боковая отделка на искусных стеллажах. В её взгляде читались восхищение и одновременно тревога, и он спросил, что её не устраивает. Она улыбнулась:

- Всё сделано, как нельзя лучше, даже страшно...

- Мьилая, здесь любовь будьет. Здесь не стрельять.

- «Не стрельять»? – его же акцентом переспросила она. – Хорошо бы. А ты сторожей нанял?

- Два есть, ещё одьин надо.

- Нет, ещё четверых надо, чтобы каждый день дежурило по двое – через два дня. Понимаешь?

- Да, да, поньимаешь. Это потом.

- Нет, не потом – сейчас.

- Окей. Как тебье? Нравьится?

- Да, очень. Просто супер!

Три кассы размещались треугольником: две недалеко от выхода и одна, центральная, – в глубине зала. На стеллажах расставили парфюмерию и косметику – для женщин, мужчин, детей и подростков. Маленький зал предоставили импортным моющим и чистящим средствам. Для «проб» распаковали флаконы с духами-одеколонами, кремами-помадами и тушами-тенями.

Томас сожалел, что в провинциальном городке нет крупной железнодорожной станции, нервничал и волновался, станет ли магазин такого уровня удачной «пробой» в России.

***

А времена надвинались смутные: преступные авторитеты параллелили и меридианили сферы влияния. Криминал набирал обороты. По радио и телевизору ежедневно сообщали об убийствах и разборках. На базарах и вокзалах вымогатели рыскали голодным зверьём. Новое слово «рэкетёры» усваивалось без преподавательского искусства. «Там сёдни рэкетёры лютовали – пришлось уйтить», – делились старики впечатлениями «с базара».

«Лютовали» и на улицах. Сидит, бывало, бабуля в каком-нибудь переулке, торгует ягодами и овощами с собственного огорода, вдруг подходит «бугай» и требует:

- Плати, бабка, 5 рублей, – большие по тем временам деньги.

- За что, сынок?

- За место. Иль не слыхала: «Сначала заплати налоги»?

- Табе что – улицу жалко?

- Плати, я сказал!

- Ишшо не наторговала, нет у мене таких денег…

Он пинал картонный, из ящиков, «прилавок», размазывал по асфальту содержимое и уходил, не оглядываясь. Следя за поступью властителей «нового времени», люди впадали в депрессию. Волна завистников и тех, кто любил чужой каравай, шла по нарастающей – в народе, однако, иронизировали, что «пользы от милиции и судов не больше, чем от козла молока».

Томас водил притихшую Ирму по залу, приглашая комментировать и оценивать. Планируя с торца продавать горячий хлеб, он указал на электропечь и озабоченно заметил, что надо искать пекарей.

- В электропечи я стряпать не буду, – строптиво отказалась она, – в русской печи выпекается лучше!

- Здесь не ты стрьяпать – другой людьи.

- Как это – другой?.. А я?

- Ты стрьяпать кухе в первый дьень, а потом будьет пьекарь.

Ирма потеряла дар речи. Чем дольше она молчала, тем гуще проступали слёзы – не думал Томас, что свою роль она видела не в контроле, а в том, чтобы самой стряпать и самой продавать.

***

Открытие было превращено в торжественный праздник. Разрезание красной ленточки, дорогие костюмы местной власти, журналисты, телевизионщики – не протолкнуться. «Пробовали», не стесняясь, по три-четыре кусочка кухе, а когда объявили, что «пробовать» можно ещё и косметику («только с рук продавца!» – предупредила Ирма), начали округлять глаза, шумно вдыхать «О-о!», восторженно косить и хлопать в ладоши. Шутили, что долго «догоняли» Америку, но стоило-де женщине найти богатого мужика, как «игра в догонялки закончилась». Смотрелись в зеркала, любовались витринами, одеждой продавцов и приобретали дорогие духи-одеколоны, кремы-помады, туши-шампуни. Ирма недоумевала, откуда, из каких «сусеков»?..

Основными покупателями была бывшая партийная номенклатура. В отличие от простого народа, что копил рублики на «чёрный день» и нёс их в сбербанк – нёс, как покажет время, чтобы навсегда потерять, – эта категория покупателей знала, что деньги полагалось тратить, а не класть на сберкнижку. Сегодня по «сусекам» не скребли… Неторопливо, с индюшачьей спесью, доставали деньги из нательных «кубышек» – сумок и «широких штанин».

Другой категорией клиентов были те, кто сориентировался в «перестроечном» времени и догадался заняться хоть каким-то «бизнесом»: шитьём-перешиванием, варевом-стряпнёй либо вязанием. В свободное от работы время эти горе-бизнесмены носили на базар свою «продукцию», потому как местом, где можно было хоть что-то заработать, оставался базар. В советские времена на частной торговле лежало клеймо «спекуляция» – оно учило предусмотрительности. Клиентов из предусмотрительности всё ещё искали негромко, не на виду – возле киоска либо полупустого магазина, у шофёра-таксиста либо бабульки, торговавшей семечками. Таинственно-тихо со спины вдруг раздавалось:

- У меня хорошие детские платьица, женские блузы. Не надо?..

- А пирогов с картошкой не хотите?..

Подозрительные мысли начинали своё свербительное действо, человек недоверчиво вскидывал на «спекулянта» глаза – тот смиренно улыбался, и насторожённость переходила в любопытство:

- Ну, покажите...

- Горячие пироги – за рубль? Попробуем, однако…

- Пробуйте, пробуйте.

Так вопрошавший превращался в постоянного «клиента». Идёт, бывало, с внуком по базару «спекулянтша пирогов», а её останавливают: «Женщина, вы где это пропадаете, ждём ваши вкусные пироги!»

- Извините, Вы ошиблись, – и бабушка уводила внука, чтобы он не догадался о её «бизнесе»: клейма «спекулянта» боялись.

«Клиентами» Томаса были, как правило, «челноки» . Они покупали и дорогую европейскую косметику, и хлебные изделия, в то время, как бюджетники, чей труд оплачивался от силу два раза в году, заглядывали, чтоб полюбоваться и погреться... Ирма одаривала, бывало, знакомых учителей и врачей. Не зная, как себя вести, они начинали заискивать, неловко благодарить, отчего неловко становилось и ей.

***

Томас вернул часть вложенных денег, нужно было закупать новую партию товара. Он позвонил в Париж, договорился, что по электронной почте отошлёт заказ, и его отправят в Россию. Костя и Наташа собирались закрывать магазин. Со стороны каптёрки раздался вдруг шум и послышался выстрел.

Выглянув в торговый зал, Костя увидел двух незнакомцев. Один скользнул в карман куртки, и охранник выстрелил по карману, ранив преступника в ногу. Видя, как падает его подельник, второй размахнулся, чтобы выбить у охранника пистолет, но подоспел напарник охранника, и завязалась борьба.

- Что?.. – выдохнул Костя, подбегая.

- Звони в милицию! Они с «пулемётом»!

- А что им надо?

- Вот и спроси!

- Я Томаса позову.

Рэкетёров «сковали» наручниками, но, требуя «дань», они держались победителями: «Если с нами что случится, вам несдобровать». Костя не выдержал – вскочил «дать в морду».

- Не кипятись, кореш, а то от тебя мокрого места не останется, – хмыкнул коренастый с накаченными мышцами.

- Да я тебя…

- Отойди, – велел ему охранник.

- Костья, пусть он сказать, что такой «дань», – с откровенным бандитизмом Томас сталкивался впервые.

- «Дань», папаша, значит, что ты должен делиться денежками… – потёр рэкетёр пучком из трёх пальцев.

- Почьему? Я платьить налог. По закон.

- Ништя-як. Объясни этому придурку, – обратился коренастый к Косте, – что он не в Германии. Мы дали ему возможность построиться, прибавили время на раскачку, пора платить долги, иначе лишится головы. Будет платить – никто его не тронет. Пусть живёт – вас кормит и нас не забывает.

- Нет, у меня руки чешутся, – приблизился Костя. – Ты в наших руках, падла, да ещё условия диктуешь?

- Если через неделю не выплатите дань в сумме… – назвал он цифру, – придут другие. В масках. Наручники – это ерунда. Временные вещицы.

- А если сдадим милиции? – спросил Костя, понимая, что милиция могла быть в сговоре с криминалом.

- Слушай, ты хочьешь дорогой парижски духИ? Для любимый женшин? Я угостить, приньесу, – поднялся Томас.

- Сиди, папаша. Пойми, чтобы делать бизнес, ты должен делиться.

- Сейчас принесу, поделимся, – Костя стремительно поднялся к Наташе, позвонил, и вскоре приехала милиция.

Продолжение следует

 

 

 

 



↑  440