Проба (часть 2) (28.02.2021)


 

Антонина Шнайдер-Стремякова

 

Публикация в журнале «Крещатик» №1-2018

 

Слух, что к Ирме приехал настоящий немец, реактивно летела от дома к дому. К Петруше начали забегать мальчишки, что раньше обходили дом стороной; заглядывали любопытные и нетерпеливые соседи, дальние и близкие, – городок ходил на ушах.

В семье изъяснялись жестами и со словарём. Свою комнату Ирма делила с внуком, но жизнерадостного немца это не огорчило: он быстро понял, что ему, как и Ирме, нужен велосипед. Вынув из кармана валюту, он сунул её в руки соседу, что развозил рабочих на маленьком «пазике». Впервые видевший „импортные“ деньги, сосед вначале оробел, но, сообразив, что сможет немного заработать, быстро пришёл в себя. К вечеру он привёз велосипед, и Ирма раскатывала теперь на пару с Томасом. Народ выбегал из домов, чтобы поглазеть на «жениха», что здоровался и прощался по-немецки. Ему отвечали тем же и на том же: на немецком помнили ещё со времён войны «Добрый день» и «До свидания» – «Guten Tag“ и „Auf Wiedersehen“. Кто-то вспоминал, что «и Ирма немка», кто-то возражал: «Какая немка – по-немецки не знает!»

Как бы там ни было, к германцу прилепились, однако разглядывали, словно инопланетянина, не стесняясь. Выбор Ирмы тем не менее одобряли: «Мужик красивый, весёлый; и имя человеческое, лёгкое», а Ирма краснела, становясь ещё привлекательней.

***

 

К концу недели укатили они вдвоём на велосипедах в лес, и там, на природе, Бог сделал их мужем и женой. Ирма потянулась за соломкой, Томас приложился к другому концу, и по хрупкому стебельку пробежал ток. Она захмелела и ничего, кроме тёплой зелени его глаз, уже не замечала. Чувствуя горячие губы на руках, шее, лице и пребывая совершенно в другом измерении, душа её на какое-то время растворилась. Ирма не знала оргазма с мужем, и от выброса эмоций у неё выступили слёзы. Томас целовал солёную влагу глаз, а она, не предполагая о такой гамме чувств в годы, далеко уже не молодые, не понимала, что сработало, – удивление, восторг или радость.

С той минуты ему захотелось остаться в России и жить в доме-Hausе, который они с Ирмой построят. Нарисовал проект небольшого замка, но Ирма замахала: «Нет! Здесь такие не строят», и Томас согласился на маленький домик.

Сравнивая его и сына Костю, она с грустью отмечала, что у немца больше юношеского задора: невестку называл не иначе, как Madame; Петрушу опекал, как сына; собаку и двух кошек подкармливал, как членов семьи. Его зелёные, нафаршированные, казалось, сплошным восхищением и восторгом глаза воспринимали провинциальную жизнь некой экзотикой.

Вскоре вся округа была вовлечена в строительство домика для Ирмы и её жениха, который оплачивал труд валютой и покорял тем, что не торговался. Исполнявший роль прораба, Костя доставал брёвна, шифер, доски. Через три дня были готовы стены, два ушло на крышу, и вот уже в их дворе вырос домик, гораздо эффектнее старого. Из соседней деревни привезли печника. Ирме хотелось, чтобы Томас знал, что она мастерица по пирогам и кухе, а русская печь, о которой он и представления не имел, стряпала лучше всего. Печь с лежанкой была готова, и Томас захлопал в ладоши: «Русский камин!» («Еin russischer Kamin!»). У Ирмы с печником головы маятниками заходили: не камин – печь!

12-летнему Петруше доверили её опробовать, и Томас с любопытством наблюдал, как ловко он укладывал полена, лучины и бумажки, как на шестке зажёг пучок щепок и на ухвате поднёс их к дровам. Вспыхнув, бумажки прогорели в доли секунды, но осмелевший язычок без особого труда взял в плен натыканные меж поленьев лучины. Пламя лизнуло равнодушные, холодные поленья, прорвалось к свободному пространству, и вот уже в печи забушевал костёр. По мере того, как огонь разрастался, мрачнел Томас. Он подумал о силе огня или, скажем, торнадо – об этой заразительной энергии, что сравнима со страстью в живой и неживой природе. Не потому ли нежелательные в купе соседи рождают неприязнь, война – смерть, любовь – жизнь? Действует сила и мощь всепоглощающего огня. Избежать силу энергии огня можно, если вовремя откатиться, покинуть опасное соседство.

 

***

 

Отойдя от этих мыслей, Томас оглянулся на Ирму. Радуясь, что печь не дымила, она занялась привычным крестьянским делом: в один чугунок настрогала тыкву для просяной каши; в другой налила для варенца молока, чтоб оно утомилось; третий и четвёртый заполнила картофелем: тушёным – для семьи и в мундирах – для поросёнка. Разгребла кочергой жар, отодвинула его к стенкам, задвинула тару в печь, прикрыла её заслонкой и закрыла вьюшку.

Томас, словно ребёнок, которому не терпелось опробовать новую игрушку, залез на лежанку.

- Super, wenn es kalt ist (В холод это супер!)!

Глядя на него, Ирма искристо смеялась, чувствуя себя молодой и счастливой. Муж Карл, угрюмость которого сформировало тяжёлое и безрадостное детство, вспоминался обычно с грустью. Его родители погибли в трудармии, и 14-летняя сестра, с которой он, 6-летний, оставался, стала ему вместо матери. Жили сироты бедно, потому он окончил только местный «университет» – семь классов. Ирма окончила техникум. Её уцелевший, но тоже не раз умиравший в трудармии отец настоял, чтобы она вышла за «своего в доску парня». И она вышла. Из жалости. А нравился русский, с которым училась в городе.

Жила, как все, в трудах и заботах. После пятнадцати прожитых вместе лет Карл тихо слёг и незаметно умер от цирроза печени. И осталась она одна. Сказать, правильно ли сделала дочь, выполнив волю отца, было некому: мать давно покоилась рядом.

Картошку копали во вторую половину сентября. Томаса, помощника неожиданного и активного, переодели в клетчатую тёмную рубашку, протёртые на коленях брюки и обули в сапоги. Он стал похож на клоуна и всех смешил. Гость без устали носился по участку с мешками и вёдрами, будто вырос в деревне. Запачканные женщины вызывали у него смех, но, чтобы быть правильно понятым, подходил к Ирме и целовал её в кончик носа, по нескольку раз повторяя одни и те же немецкие слова. Петруша и взрослые легко запоминали их, так что чужому языку обучались играючи. В совершенный восторг пришёл он от традиционной после напряжённого дня русской бани. Ужин с вином и пельменями проходил, словно весёлый праздник, и хозяева для смеха перемежали русскую речь словами из лексикона гостя: schnell, trinken, schmutzig, sammeln (быстро, пить, грязный, собирать).

Томас выставил вдруг указательный палец, изобразил испуг, воскликнул «Стоп!», подошёл к костюму, что висел на спинке стула, и выудил из внутреннего кармана бумагу. Оказалось, две путёвки в Париж на конец сентября. Светлые и чистые лица сына с невесткой почему-то сразу сделались матовыми.

- Ты насовсем? – повис Петруша на ошеломлённой бабушке.

Неожиданное счастье дразнило, словно манна небесная, однако потускневшие дети навевали на Ирму грусть.

- Да вы что! Я, может, и не поеду вовсе.

Наташа принесла из бани горячей воды для посуды. Перемыли её и вышли во двор. Наслаждаясь тишиной, постояли на крыльце. Перекидываясь незначащими фразами, подошли к новому, с большими окнами дому. Электричества не было, так что табуретки за кухонным столом обновили при лунном свете.

В мягкой темноте незримо висела любовь, она размагничивала, располагала к чему-то очень доброму. Ровный и приятный голос с неправильными и смешными звуками гармонировал с аурой этого нехитрого, но тёплого убранства. Томас трогательно подыскивал слова, убеждая, что недалеко от «Kontor и вокзал надо дьелать ешчё одьин красивый Haus – магазин».

Томас прогостил три недели, уговорив Ирму на заграничный тур. За время их путешествия Косте надлежало выстроить из красного кирпича торговый комплекс с подвальными помещениями. Доставку всевозможной парфюмерии и кассовых аппаратов Томас обещал прямо из Франции. С торца планировал продажу горячего хлеба и всевозможных «кухе» – открытых пирогов.

На прощание присели перед дорогой, и Томас передал Косте пакет с деньгами:

- В Германия всё дьелать быстро, только теньги давай.

- Буду стараться, а там… как получится, но за месяц, думаю, не управиться.

- Ты постараться, хёрёш? Bemühe dich.

Костя засмеялся:

- Разумеется. Не для соседа же.

 

***

 

О сказочном Париже Ирма лишь читала и слышала, так что по городу расхаживала с глазами ребёнка – знакомилась, однако, не столько с городом, сколько с Томасом. Он поражал интеллектом, любовью к поэзии и тем, что свободно играл на скрипке и рояле, но шок испытала, узнав, что её знакомый – парфюмер и владелец крупнейших в Германии парфюмерных магазинов. Большой заказ Томас сделал в бюро парфюмерной фабрики, пропитанной сладким ароматом стойких духов.

Картинные лица ухоженных продавцов с вкрадчивыми голосами… Позолоченные дверные ручки… Стерильная чистота… Это было непривычно не только для её провинциального городка, но, пожалуй, и для всей Сибири – смахивало на жизнь придуманную, не настоящую.

Ирма робела, но Томас, чувствовавший себя, как рыба в воде, придавал ей уверенности, и она становилась обычной – непосредственной и жизнелюбивой. Он договаривался с поставщиками, сопровождал её по музеям и магазинам, покупал дорогие наряды. От излишней щедрости она чувствовала неловкость: «Куда я в этом?», но вежливый и внимательный жених убеждал, что она «корольева» и что «так быть надо».

Их путешествие заканчивалось через неделю. Погружённый в какие-то дела, Томас уходил рано, Ирма оставалась в гостинице. Прохаживаясь в небольшом радиусе возле, размышляла... Её никогда не баловали. Ни ласк, ни поцелуев родителей не помнила: то поливала и полола огород, то в доме прибиралась. И только в городе убегала иногда в кино либо на танцы. Однажды вечером, когда лежала она уже в постели, Томас решил её побаловать – начал рассказывать Märchen.

- Märchen? Это что?

- Это сказка длья дьети. Ты мой дьети.

И память сработала фотовспышкой: да она же это слово от матери слышала!.. На русском в семье говорили коряво. Старались овладеть... Однако в одночасье вытравить родной язык невозможно – немецкие слова выскакивали. Нетерпимость к немцам во времена войны убила то, чем гордятся, – национальные чувства. И дети, как правило, стыдились, что им выпало несчастье родиться немцами, – говорить по-немецки стеснялись. Смысл жизни видели в хлебе и в том, чтобы уйти от оскорбительных слов «фриц» и «фашист». Боясь быть поднятыми на смех, о путешествиях по миру не мечтали.

Эти мысли теснили грудь, рождали бурю эмоций, и она уткнулась в подушку: «Почему об этом никогда не думалось? Неужто только потому, что не была в заграницах?..» Она не знала языка и не могла объяснить, что благодарна Томасу за начинающееся прозрение: о другой жизни не догадывалась, а о таких странах, как Франция, думалось, как о далёких планетах на уроке астрономии. Любить и учить язык «фашистов» мог только ненормальный! И не учили. И было то хорошим тоном. И не мудрено, что она утратила язык, – обида росла, зрела и вылилась в приступ слёзного удушья.

Чтобы подобные сцены не повторялись, Томас велел сопровождать его в деловых встречах.

Турне по Франции сменили немецкие земли, где разъезжали уже в «Мерседесе». Пять дней отдыхали у матери Томаса, что жила в огромном двухэтажном доме, фасадная часть которого была обращена к белокрылым парусникам на море; тыльную охранял зелёный колдун – лес. Всё располагало к любви, и «молодые» наслаждались друг другом – катались на яхте, купались в бассейне, много общались с матерью. Ирму смешил её забавный русский – оказалось, русский дед матери Томаса владел в России тремя заводами, но после Октябрьской революции им пришлось бежать.

Из шестерых внуков мать Томаса, самая маленькая, была шалуньей и непоседой. Пока жива была бабушка, говорили на русском, и мать, смеясь, вспоминала её ругань: «Я те жопу надеру». Родители приложили максимум усилий, чтобы последняя дочь получила университетское образование, а она, в свою очередь, дала образование двум своим сыновьям.

- Ты встретил женщину из страны, что является твоей второй родиной, – одобрила мать выбор сына. – Это судьба...

Побывав во многих, как казалось Ирме, райских уголках, они заехали в Берлин, к дочери Лидии. Об изменениях в жизни матери она ничего не знала; Ирма с Томасом гадали, как произойдёт встреча. В безветренных сумерках нажали на кнопку знакомой двери.

- Ма-а-ма? Ты-ы? – светлая пижама оттеняла модную темноволосую стрижку Лидии.

- Как видишь.

- Откуда?

- Из турне по Европе.

- По Европе? Зачем? – сморозила дочь.

- Ты меня впустишь? – засмеялась Ирма с чемоданом у порога.

С нижних ступенек поднялся Томас, и Лидия рассмеялась. На голоса вышел её муж Генрих, и начались рукопожатия. Лидия собрала на стол, Томас позвонил дочери и предупредил, что приедет ночевать.

- А говорила… «как с лунатиком», – упрекнула Лидия.

- Я уше немношко говорьить на русский, – улыбнулся Томас.

- А я немножко немецкий, – засмеялась Ирма.

- А я не сомневалась, что «проба» окажется удачной, потому и адрес дала, – и все рассмеялись. В конце непринуждённого застолья Генрих заявил, что тоже хочет овладеть русским.

- Без проблем, – усмехнулась Лидия, собирая со стола посуду, – запишись на курсы в Русском Доме, только не ленись учить слова.

Дочери Томаса было сложно управлять магазинами одной. Генрих, знавший английский и французский, согласился быть менеджером четырёх магазинов в Берлине, и между мужчинами завязался деловой разговор на немецком. Он требовал внимания, и, чтобы не напрягаться, уставшая от дороги Ирма отключила слух.

Продолжение следует

 

 

 

 



↑  488