Весенняя степь (31.07.2020)


 

А. Госсен (Гизбрехт)

 

Степной травой и ароматом полыни пахнул ветер детства. Весной уральская степь расцветала. Она была усеяна дикорастущими красно-коричневыми тюльпанами, которые мы называли кукушкиными слезами, скромными ромашками, дикими нарциссами, чуть позже - красными маками и синими колокольчиками во ржи, желтыми одуванчиками и цикорием с синими цветочками на длинных стеблях на обочинах дорог. Полжизни спустя, уже живя в Германии, я нашла в интернете цветную фотографию, сделанную в наших краях, вероятно, недалеко от реки Ток: большая поляна, с морем этих кукушкиных слез, которые, кстати, очень сладкие на вкус.

Этот кадр меня взволновал и перенес на школьный праздник у реки, напомнил солнечный майский день. Я вновь почувствовала этот аромат, этот невероятно свежий воздух, чуть колеблющийся маревом над рекой с солнечными бликами над спокойно текущей водой. Тогда мне было лет десять или одиннадцать. Все ученики были празднично одеты: девочки в темных юбках и белых блузках с красными галстуками, белыми бантами и белыми носочками. Был спортивный праздник в день пионерии, концерт и большой костер, возле которого мы пели: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы - пионеры, дети рабочих!»

Хотя и был еще не вечер, а полдень, но песня нам казалась очень романтичной, так как мы были убеждены, что наше светлое будущее так же близко, как и следующий восход солнца, что мы родились на солнечной стороне в стране, где, как в другой песне пелось „молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет“.

В одной речевке на концерте мне достались слова: "Нам тоже хочется догнать Америку по мясу"... Мы верили, что в будущем должно было быть изобилие во всем, а тогда мы с нетерпением ждали по праздникам кулечка конфет и бутылку лимонада «Буратино». Мы были слишком увлечены мечтами о будущем, чтобы задуматься о том, где остались наши деды, пропавшие в сталинской мясорубке еще до войны, почему во время войны многие мужчины из нашей немецкой деревни умерли от голода в трудармии, а многие пожилые женщины – и моя бабушка тоже – десятилетиями тщетно ждали своих замученных мужей, пытаясь выжить в одиночку и спасти своих детей от голодной смерти во время войны.

Одним из пожилых мужчин был Петр Герцен, дед моего будущего мужа. Он был «актирован» по решению медицинской комиссии, отпущен домой в начале 1943 года, через год после мобилизации в трудармию, где так распух от голода, ноги его уже не помещались в сапоги. Если он терял равновесие и падал, не мог встать без посторонней помощи.

Ему невероятно повезло, что двое мужчин из его барака подхватили его под руки и довели до вокзала, помогли взять билет и сесть в поезд. Через два дня он прибыл в Оренбург. Кто-то по ходу его Одиссеи делился с ним водой, кто-то подвез часть пути от станции на подводе, другой делился куском лепешки.

Возчик, везший молоко на сырзавод, дал ему немного молока и горбушку ржаного хлеба, взял его к себе переночевать и на следующий день довез до следующего пункта сбора молока, где другой возчик довез до башкирского села. Последние десять километров он пытался преодолеть пешком. Опираясь на палку, он отсчитывал шаги до следующей остановки, которую делал сначала только через тысячу шагов и потом с трудом поднимался на ноги.

В какой-то момент у него осталось сил всего на сто метров, Петр боялся упасть в весенней степи и больше не встать на ноги, но вдруг услышал стук колес воздовозки и увидел мальчика из своего села, который узнал его, дал ему напиться и привез домой. Совершенно обессиленный недельным походом, он поднялся на ноги только через месяц и с трудом мог поверить, что удалось ему выжить. Каждый третий умер в трудармии от непосильного труда и недоедания.

Женщины в селе радовались, что через десять лет после войны стало хоть хлеба хватать и им уже не надо было с раннего утра и допоздна работать в колхозе, оставалось время для детей и внуков, на огород, чтобы выращивать овощи, а плодовые деревья в собственных садах начали плодоносить.

За огородами в Подольске после войны был заложен большой колхозный фруктовый сад. "Жить стало легче, жить стало веселее", - слышалось из репродукторов. В школе и на праздничных концертах мы часто пели песню про маленького барабанщика: "Встань пораньше, встань пораньше, когда утро замаячит у ворот. Ты увидишь, ты услышишь, как веселый барабанщик в руки палочки кленовые берет...»

Веселой гурьбой возвращались мы с весеннего праздника у реки, собирали по пути луговые цветы и плели из них венки. Меня переполняло неописуемое чувство свободы и легкости.

Горизонт был бесконечно далек, и бескрайней казалась степь, которая очаровывала и обладала большой притягательной силой. Мы шутили, смеялись, дурачились. Воздух был чист и, как сказал об этом когда-то Лермонтов, «свеж, как поцелуй ребенка» Я готова была обнять весь мир, эту степь и голубое небо с маленькими кучевыми облачками. Мы росли в гармонии с природой, каждое время года имело в себе что-то хорошее.

Когда мы еще жили в одной половине старого дома, который примыкал к колхозной конюшне, мы под вечер ходили с мамой в конюшню за водой для нашей коровы и набирали ее из огромного чана для лошадей, чтобы не вытаскивать каждое ведро с водой из глубокого колодца.

Мы знали многих лошадей по именам. Мой брат и его друзья проводили в конюшне много времени, присматривали за лошадьми, плели плетки, учились взнуздывать, иногда ребятам разрешали оседлать коней, а если кони паслись около реки, они без седла с гиком мчались на них по воде.

Однажды под вечер мой брат слишком близко подошел к очень нервному, коротко привязанному жеребцу и чуть не попал под его копыта. Я вдруг услышала предостерегающий крик матери, чтобы он поскорее отскочил в сторону. Я в это время плескалась руками в большом, метровой высоты чане с водой и от испуга потеряла равновесие.

Если бы мама вовремя не схватила меня за воротник пальто, я бы оказалась в воде в пальто, причем, с головой. Мне тогда было четыре года, брату - шесть, а мать была беременна Олей, которая родилась в апреле. Иногда я думаю о том, какой шок это был для мамы и как тяжело было ходить туда ей с двумя с полными ведрами и непоседливыми детьми.

Отец почти всегда работал допоздна, возвращался уставшим и замерзшим и с нетерпением ждал хранившую тепло печи жареную картошку.

Иногда отец приводил на ужин старого, толстого председателя колхоза, который после совещания должен был ехать зимой домой в санях в соседнее село, а до этого любил выпить у нас горячего „припса“, так мы называли кофе из жареного ячменя со свеженадоенным молоком. Моему отцу нравилось, чтобы я показывала гостю, как сильно я люблю своего папку, я обнимала его и прижималась к его выросшей за день щетине.

 

 

 

 



↑  586