Рулетка (гл. Квартирантки. Чиновничья карусель. Непредвиденное) (31.12.2019)


(Повесть-хроника немецкой семьи из Украины. Окончание)

 

А. Шнайдер-Стремякова

 

Квартирантки

 

Леночка окончила десятилетку и уехала к отцу в Пермь, чтобы там поступить в медицинский институт. Амалия отговаривала её: «Вначале испробуй себя санитаркой. Может, вид крови не для тебя». Лена не слушалась – тем более, что отец прибегал к популярным байкам и советовал дочери не институт, а училище:

- Быстрее приобретёшь специальность и раньше начнёшь самостоятельную жизнь. Евреи, знаешь, что говорят? Главное в жизни не образование, а хорошо устроиться. Хорошо устроиться можно, если пробиться на гормолзавод или мясокомбинат.

Мораль сей «рулетки» сработала, и дочь поступила в профессионально-техническое училище на мясо-молочное отделение.

Амалия в поте лица работала в Житомире. Платить за комнату столько же, сколько и раньше, было тяжело, и она попросила снизить квартирную плату – хозяйка отказалась.

- Раз так, – решила Амалия, – придётся искать другую квартиру.

И прозондировала, где и кто сдаёт квартиры. Ей посоветовали семью из двух мужчин, что жили в трёхкомнатной квартире и нуждались в уборщице. Это был один из старых купеческих домов, но при советской власти из него сделали шесть квартир с отдельными входами. Марк Алексеевич, из «бывших», в прошлой жизни дворянин, при советской власти актёр и пенсионер, остался вдвоём с сыном, музыкантом-шизофреником после неожиданной смерти жены. От радости, что Маля согласна варить и убираться, старик согласился не только на прописку, но и на бесплатное проживание.

Поняв, что задумка Мали уйти на другую квартиру – не розыгрыш, хозяйке захотелось сравнить новую квартиру со своей, и она решила помочь перенести ей вещи. Вошла и зажала нос:

- Фу, та хіба ж у такий нечистоти можна жити? Дихати ж ни можна! – и потянулась к форточке.

- Выскребу, вымою – уйдёт и грязь, и вонь.

- Залишайся у мене, я квартирну плату зменшу.

- Поздно, надо было уменьшать, когда просила.

Жили мужчины уединённо. У каждого был свой горшок, для большого туалета во дворе выходили один раз – других моционов у них не было. Соседка иногда приносила из столовой варево. Разогревая её, мужчины забывали про включённую электроплитку, и пища пригорала. Строй кастрюль отмокал на кухне – вонь стояла неимоверная.

Амалию не испугало, что жить предстояло в проходной комнате, – она попросила отпуск и запустила рулетку быта. Первым делом выбросила кастрюли и купила новые.

Заметив это, Марк Алексеевич попробовал возмутиться:

- Малечка Ивановна, так их же ж можно было почистить!

Пол никогда не мылся, грязи на нём было в несколько слоёв. Попробовала соскрести лопатой – получилось неровно. Догадавшись навести воду с каустиком, выплеснула её на пол – отмылась и грязь, и облезлая краска, с ними ушла и вонь.

После еды сын обычно ложился спать, со стариком случались иногда беседы об искусстве и театре, переключались на старость – на то, что смерть затерялась...

- Звать её, Марк Алексеевич, грешно – она сама придёт. А умереть я вам не дам: 75 для мужчины – не старость.

- Ваши слова, как аплодисменты щедрого зрителя. Жаль – не исцеляют. Аркашу тяжело одного оставлять. Хоть и решено, что после меня его возьмут в дом инвалидов (документы уже готовы), все равно жалко.

- И давно это с ним?

- После седьмого класса началось, но музыкальное училище всё же окончил.

- С ним легко – не буйный.

- Это и спасало нас с женой.

Режим отца и сына был театральный: завтракали в 14, обедали в 20, ужинали в 3 ночи, затем принимали снотворное и спали до обеда. Старик сиживал иногда на крылечке, ночами на несколько минут выходил и Аркаша.

Чтобы вернуть их к нормальному режиму, Амалия каждый день сдвигала график приёма пищи на полчаса. Довела его до нормы и начала питаться в одно время с ними, еду относила каждому в свою комнату. Марк Алексеевич оживал. Как-то вышел он из комнаты и кокетливо стал в позу.

- Как я вам, Малечка Ивановна?

Скользнув по его засаленному жилету, она улыбнулась:

- Давайте – другой куплю.

- Зачем? Он совсем ещё хорош, только вот здесь, – показал он на карман, – зашить надо. Это я сделаю, это несложно.

Он окреп и однажды решил отправиться на рыбалку, но вернулся без рыбы, удочек и корма.

- Судьба, Малечка Ивановна, посмеялась над старым человеком.

- Что случилось?

- Раки у берега всю наживку съели, но ничего – подышал ионами. Это так прекрасно! Так замечательно!

Лена тем временем жила с отцом в Перми. За десять месяцев окончила училище и получила направление в лабораторию гормолзавода. От счастья, что дочь «устроилась по-еврейски хорошо», папа на радостях отправился в путешествие по Волге.

Оставшись одна, Лена загрустила. От тоски и одиночества рванула на выходные к маме в Житомир – увидела, каково ей с двумя больными мужчинами, и решила остаться.

Вернулась в Пермь, за два дня уволилась, оставила короткую записку: «Папа, прости, я маме сейчас нужнее» и уехала. Полный свежих впечатлений, он вернулся из турне, нашёл на столе записку и понял, что с отъездом дочери потерял и семью.

Водные процедуры Марка Алексеевича и Аркаши сводились к мытью рук и лица, и мать с дочерью решили устроить им баню.

Квартира отапливалась газовым бойлером. Добившись в ЖЭКе колонки, они выпилили в полу доски под ванну, чтобы забетонировать тумбу, и от удивления присели: под полом открылась пустота в человеческий рост, её следовало заполнить.

В музучилище рядом с домом делали ремонт, и цепкий взгляд Амалии тотчас оценил горы мусора и баки с готовым раствором. За бутылку водки прораб разрешил брать столько мусора и раствора, сколько нужно, и женщины три дня заваливали яму, превозмогая боль в спине и руках. Когда всё схватилось и подсохло, установили ванну, соединили толстым резиновым шлангом слив с канализацией, и Амалия опробовала сооружение на себе.

- Марк Алексеевич, сегодня я хочу устроить вам банный день. Как вы? – спросила она.

Старик загорелся:

- Я – очень даже положительно! Это такое счастье!

С полотенцем через плечо и каким-то маленьким свёртком протопал он в ванную. Амалия локтем, как маленьким детям, проверила температуру.

- Малечка Ивановна, вы меня сварить хотите?! – и, не доверяясь ей, бросил в воду градусник.

- Марк Алексеевич, это нормальная вода. Посидите, поотмокайте, а потом я Аркашу пришлю – спину Вам потрёт.

Старик упирался. Амалия зачерпнула небольшим тазом воды:

- Ставьте ноги.

Он попробовал и спорить не стал, через час вышел довольный и весь красный.

- Отдохну, затем потру спину Аркаше.

Аркаша, два года не знавший ванны и бани, отчаянно тряс головой и робко выглядывал из своей комнаты – купаться не хотел. Его выманили хитростью и с трудом увели в ванную. Что он там делал, осталось тайной, только вышел он оттуда уже через несколько минут. Проснулся Марк Алексеевич помыть спину сыну – он безмятежно спал.

- Как же так? – развёл руками старик. – Два года не мылся… а спина опять грязной осталась?!..

 

Чиновничья карусель

 

Устроиться без блата на гормолзавод, где за рубль можно было купить трёхлитровую банку дорогих и дефицитных сливок, в Житомире нечего было и думать, и Амалия устроила дочь учётчицей в свой цех.

С приходом новенькой ощутимо выросли заработки, собрания переходили в настоящие митинги: рабочие поняли, что раньше их обсчитывали. Уважение к Лене шло по нарастающей, и за хорошую, добросовестную работу начальство рекомендовало её в Днепропетровский экономический институт, но она сдала экзамены в медицинское училище на фельдшерско-акушерское отделение и осталась с матерью.

Однажды, когда они с хозяевами мирно чаёвничали в большой прохожей комнате, затрещали стены. Амалия вскочила перекрыть на кухне газ. Пока закручивала краны, стена кухни и смежной комнаты другого подъезда начали раздваиваться. Образовавшаяся брешь росла, становясь похожей на горную расщелину. Все напряжённо вжали головы: мужчины и Лена в зале, Амалия в кухне. Выбегать через двери было далеко, и они через кухню выпрыгнули в образовавшийся проём вместе с жильцами другого подъезда.

Хорошо – обошлось без жертв. Был глубокий вечер, но толпа зевак росла. Оказалось, грунт осел – стены и повело. Электрические провода разорвало, дом погрузился во тьму. Ночь провели кто во дворе, кто в разорванном доме. Утром приехала «аварийка». Весь день налаживали газ, свет, закладывали кирпичом проём – штукатурили жильцы сами. Дом признали аварийным, и уже через два месяца мужчинам предоставили новую двухкомнатную квартиру. Чуть позже переселили и других жильцов; в доме оставались только Амалия и Лена – с временной пропиской.

Осенью 1985-го Лена окончила училище. Амалия искала, как сохранить городскую прописку дочери, – отпускать её в глухомань не хотелось. К тому же было обидно: большинство выпускников по блату умудрились получить распределение в город – Лене не удалось. В горздравотделе посоветовали найти пригород, где не держались «москали». Найти такой район посчастливилось: полунемка, полуукраинка, Лена устраивала здешнее начальство. Оставалось последнее – добиться перераспределения в училище. Рулетка на сей раз сыграла благосклонно: городскую прописку дочери удалось сохранить.

Квартирная очередь продвигалась быстро, а пока жили в аварийном доме, но ЖЭК (жилищно-эксплутационная контора) постоянно настаивал на выселении – внаём, мол, жильё сдавать запрещено. Амалия просила подождать, не доводить дело до суда, но ЖЭК оставался неумолимым. Начиналась «перестройка» – годы развала СССР. Выпускать из рук землю в центре города нарождавшаяся буржуазия не хотела, и дело довели до суда.

Судью и прокурора их района уволили за взятки, и судебная карусель проходила в одном из пригородов. На последнем процессе интересы ЖЭКа представлял рядовой электрик. Амалия просила подождать:

- Почему ЖЭКу непременно нужно нас выселить? У нас очередь скоро подойдёт.

Рулетка суда сыграла, однако, безжалостно – Маля была в отчаянии. Мысли плясали печальное танго: «Может, снова уехать в степи к казахам?..» Брела по берегу, высматривая, где бы удобнее броситься в реку, – так, чтобы уже и не всплыть. Не думала ни о Лене, ни о себе: жизнь казалась ненужной и бессмысленной. Маленькая, похожая на девочку Маля горько плакала. Проплакалась, смыла в реке слабость, и мозги её просветлели. Постояла и решительно повернула назад, к городу. Минутная слабость сменилась решимостью – ей нужна адвокатская контора!

Адвокат посоветовал отписываться жалобами:

- Это решение мы заволокитим, а там и очередь на квартиру подойдёт.

Напротив дома снесли старый детский сад, оттуда на зиму натаскала Амалия топливо, канализация работала исправно, воду наверх поднимали они в вёдрах. В один из вечеров Лена сидела за открытой книгой и в очередной раз наблюдала за мучениями матери, что дула на бумажку, пытаясь разжечь тлеющий в печи уголёк. Не выдержала – возмутилась:

- Живём в центре, а коптим, как из кочегарки! Давай схожу в горжилуправление и попрошу подключить газ. Они меня не знают – может, подключат.

Ну и времена! Не курицы нынче учат – яйца: «Да, жизнь бьёт, дети сами принимают решения». Амалия с удивлением взглянула на дочь, вспомнила, какой болью отозвалось на её психике решение суда и с тревогой спросила:

- А если выгонят?

- Уйду – делов-то!

«Молодые нынче и мыслят проще, без надрыва».

Одевалась дочь тщательно – хотелось и выглядеть, и произвести впечатление. В приёмной выделялась молодостью, броской красотой и дорогой одеждой. Найти в её лице единомышленника попытался сидевший рядом мужичонка:

- Извините, красавица, вы не знаете...

Она обезоруживающе остановила его:

- Извините, сама в первый раз – тоже ничего не знаю.

Открылась дверь, и её пригласили. Начальник улыбнулся, указал на стул: «Садитесь». Она кокетливо выставила новые сапожки, положила ногу на ногу.

- Ну-с, девушка, с чем вы? – потёр он руки.

- Нам газ не подключают.

- Как это!? Кто не подключает? Безобразие!

- Вот именно! Квартиру отремонтировали, а газ не подключают.

- Давайте заявление – подпишу. Завтра придёте, узнаете, когда подключат.

Уходя, Лена столкнулась с инженером горжилуправления, что вихрем ворвалась к начальнику. В открытую дверь доносился его возмущённый голос:

- Вы почему газ к дому не подключаете?

- К какому дому?

- Вот заявление – читайте!

- Так это же ТЕ! Вы что – забыли?

И Лена поспешила уйти.

- Знаешь, кто мы? – негодовала она дома. – Мы – никто! Мы просто – ТЕ!

Амалия попыталась отговорить её от второго визита, но оскорблённая дочь была непреклонна.

- И не отговаривай – хочу услышать, что он скажет нам, которые ТЕ.

Она сидела перед ним, как и в прошлый раз, неотразимо, но это был уже совсем другой человек – надменный, негодующий, суровый.

- Вы усыпили мою бдительность, воспользовались хорошим настроением. Теперь о газе и думать забудьте – из квартиры вас выселят завтра же.

Самоуверенная молодость получила жестокий урок. Лена понимала, что спровоцировала конфликт, но изменить что-либо было поздно. 11 февраля 1987 года пришла повестка о выселении – на приготовления давалась неделя, и Амалия в третий раз поехала в Москву искать правду у Крыгина Анатолия Васильевича, что хорошо знал её дело и работал в приёмной ЦК КПСС. Он заверил, что выселения не допустит – рулетка крутила надежду.

В Житомире тем временем к их дому подогнали самосвал-мусоровозку. Восемь человек: работники ЖЭКа, судебный пристав, понятые и милиция – стучались к Лене в дверь. Она не открывала, и милиция приступила к взлому. Дверь упала, в проёме стояла девушка с топором.

- Не заходите – я одна! Мама в Москве! На улице зима, куда мне? – истерично кричала она.

- Брось топор! – приблизился милиционер.

Топор отобрали, но садануть кого-то она всё же успела. Пострадавший ухватился за рану, и Лена-медик поспешила ему помочь. Пока делала перевязку, за спиной выносили постель и одежду. Завёрнутые в простыни и покрывала вещи бросали не в грязный и вонючий кузов, а на снег. Мебель: шифоньер и шкаф – сломали-исцарапали. Подоспевшая подруга Мали разорвала бумажные мешки и выстлала ими кузов. В него всё погрузили, шофёр примостил свой тучный зад на сиденье, Лену усадили рядом, и колёса закрутили к горжилисполкому.

- Приехали – выходи, – приказал молчавший всю дорогу водитель и протянул ключи от холодного чердачного помещения. Надвигалась ночь. Лена растерянно стояла у кучи вещей с грузчиками, что не спешили уходить.

- Заплатишь – снесём на чердак, – выдвинули они ультиматум.

Она вынула из сумочки последние 45 рублей:

- Заносите.

В двух комнатках не оказалось ни стёкол, ни отопления – на полу и подоконниках холодно белел снег. От отчаяния и нервного потрясения раскалывалась голова. Присела на узлы, проплакалась, закрыла комнаты и пошла к подруге матери, что в это время разговаривала по телефону с Московй, где Маля в поисках правды оббивала пороги властных структур. Узнав о случившемся, Амалия поспешила на центральный телеграф. Заполнила фототелеграмму с жалобой на Крыгина, отправила её на имя Горбачёва М.С, Первого секретаря ЦК КПСС, и уехала в Житомир.

Приехала, оглядела холодные чердачные комнатки – волосы дыбом. Без водопровода и канализации жильё предназначалось для приезжавших на заработки дворников – в жилищном фонде оно не значилось и в него не прописывали. Но случай с Амалией и Леной вынуждал власть нарушить закон – их прописали. Рулетка сыграла хоть и на незначительный, но всё-таки выигрыш!

 

Непредвиденное

 

Женщины разобрали вещи, застеклили окна, попросили подключить газ и отопление. Красили, штукатурили, белили, и вскоре комнаты превратились в две приличные кельи. Тепло сглаживало отсутствие туалета и воды, ванной комнаты и кухни.

В стране начиналась прихватизация, и Маля с Леной тоже стали «собственниками»: «прихватизировали» то, что было, – 12 и 14 квадратных метров.

Младшая сестра Лиля одна с двумя детьми мыкалась меж тем в Ленинграде. Она разошлась с мужем и в поисках лучшего заработка сменила уже не одну работу, на последней – повар Мариинского театра – задержалась.

В её семье подолгу проживала Маргарита, помогая растить внуков, но два подросших шалопая не слушали бабушку, которую начинал мучить склероз. Однажды она ушла в магазин и не вернулась. На третьи сутки безуспешных поисков семья включила телевизор и увидела в нём бабушку!.. Маргарита бойко рассказывала в камеру, что не знает, кто она и откуда.

На телевидение Лиля поехала с детьми, и бабушку привезли домой. Летом Лиля работала в пригороде. Оставлять мать без присмотра нельзя было, и Амалия взяла её к себе – в Житомир. Здесь, в чердачных комнатках старшей дочери, полубезумная Маргарита прожила до 1991 года – года смерти.

О старшей дочери Нине Амалия не беспокоилась – была уверена, что её семейная жизнь сложилась; сожалела только, что живёт от неё далеко, – в городе Шевченко на Мангышлакском полуострове. Но однажды принесли тревожную телеграмму, после которой в одночасье рухнуло то, что привносило в душу спокойствие и стабильность.

Подружка 12-летней внучки позвала её однажды к морю. Они спустились по крутым, привычно отвесным берегам. Искупались, позагорали и отправились домой – поднимались, как обычно, по уступам. Оглянулась внучка, вокруг всё заспиралилось, и тело потеряло упругость. Как летела вниз, как приземлилась, не помнила. Подружка испугалась и убежала. Вечером прогуливавший собаку мужчина заметил распластанную девочку и вызвал «скорую».

С черепно-мозговой травмой закрытого типа девочку спешно доставили в Москву и удалили раздробленную часть черепа. На перелом ключицы внимание, однако, не обратили, и она срослась неправильно – пришлось делать вторую операцию, так что у постели больной дежурили поочерёдно Амалия с зятем.

Состояние внучки было тяжёлым. Врачи настаивали сменить жаркий Шевченко на более умеренный город, убеждая, что «оздоровительный фактор» девочки связан с климатическими условиями. Нина с мужем бросили всё и уехали во Владимирскую область. Там, вдали от родственников, прожили они четыре года.

В Перми меж тем одиноко доживал отец, и Нина отправилась к отцу просить разрешения на переезд к нему. Он успел отвыкнуть от семьи и за вечерним застольем, не глядя дочери в глаза, выдал:

- Впущу, а вы потом не выгоните меня из квартиры?

Она покраснела, будто не раз уже выгоняла. Из глубин детских воспоминаний всплывало совсем другое: забота, ласка, внимание. Равнодушие и чёрствость потрясли, чёрные мысли оскорбили, и она заплакала.

- А что я такого сказал? – удивился он. – Это суровая правда жизни.

- Прости, отец. Думала, обрадуешься и захочешь помочь дочери, но прежде всего внучке, а ты вон как!.. Была б у матери квартира – я б на эту тему с тобой не говорила. Не бери в голову, мест с умеренным климатом в СССР не так уж и мало! – сказала она как можно равнодушней.

В поисках оздоровительного климата для дочери зятю посоветовали съездить к ясновидящей в Москву. Та посоветовала Житомир: «Надолго там не задержитесь».

Приближался конец столетия. «Перестройка» набирала обороты. От безденежья, растущей дороговизны, исчезновения товаров и самых необходимых продуктов становилось невмоготу. Если по талонам что-то выбрасывали, тут же образовывались огромные очереди с горластыми и крепкими амбалами, что отталкивали слабых. Это были времена, когда российским немцам разрешался выезд на «историческую родину», и в приватизированных чердачных комнатах Амалия с Леной решили попытать счастья – сели заполнять заявление на выезд.

Ответ не задержался, и вскоре Амалия с Леной выехали в страну, откуда полвека назад «рулетка» жизни вышвырнула 13-летнюю девочку. В Доберлюк-Кирхгайн она узнала прежние места и вспомнила, как они, рядовые жертвы войны, втискивались в переполненные вагоны, надеясь на спасение.

Семья старшей дочери Нины переехала меж тем в освободившиеся комнаты чердачно-умеренного Житомира, где молодую семью ожидал парадокс нового времени. По матери, этнической немке, Нина, полунемка-полуукраинка, получала, как ни странно, украинское гражданство, а её мужа, коренного украинца Виктора Федорченко, не по своей воле ставшего гражданином Казахстана после распада СССР, Украина признавать не хотела.

Он лишался Родины, а с нею и перспектив на будущее. Цивилизованная Европа, воспринимавшаяся, как мираж, становилась меж тем реальностью, и он заговорил о переезде. Заграничные горизонты открывали радужные надежды и перспективы, в то время как тёщины комнаты, где не было никаких удобств, тяжёлых чувств при расставании не вызывали.

Чуть позже в Германию перебралась и семья Лили, а с нею и другие родственники.

На похороны Сашка̀, мужа и отца, Амалия ездила с дочерьми уже из Германии. Двухкомнатная «хрущовка», надежда стабильности и символ собственности, досталась меж тем не дочерям, а племянницам, но судиться и оспаривать наследство отца Амалия с дочерьми не стала.

Анализируя вечерами финал своей жизни, постаревшая Амалия грустно вспоминала... А всё могло сложиться по-другому, если бы осенней ночью их не вернули в страну, что за четыре года войны успела стать им чужой. Насильственное возвращение обернулось лишениями и бедами.

Думалось, что жизнь людская всегда, во все времена, была заложником политических игр. Инстинкт самосохранения мобилизует в такие времена душевное и физическое мужество, побуждает переселяться в земли, что становятся Родиной новых образований и новых устройств.

В Германии она приобщилась к католической вере родителей. Молилась, чтобы детей не коснулось разочарование возвращения, чтобы обрели они счастье; чтобы потомки, превращающиеся в «коренных» немцев, не забывали историю прародителей и русские земли, где жили и выживали не без помощи и сострадания простых жителей России.

Исчезла страна под названием Советский Союз или СССР, исчезли понятия «советский человек» и «советские немцы». Но сколько за этим человеческих жизней, судеб и трагедий!..

(июль 2007)

 

 

 

 

 



↑  730