Ностальгия (31.08.2019)


(эссе о Набокове)

 

Ирене Крекер

 

– Вы как - любите Россию?

 

– Очень.

 

– То-то же. Россию надо любить.

 

Без нашей эмигрантской любви России — крышка.

 

(В.В. Набоков. «Машенька»)

 

Никогда не думала, что Женевское озеро в Швейцарии такое красивое и безбрежное. Экскурсовод рассказывает о городах Веве и Монтрё, а мы идём по цветущей набережной, фотографируемся у памятников известным людям, посещавшим эти места: Чарли Чаплину, Николаю Гоголю, Фредди Меркьюри…

Замираю перед памятником Владимиру Набокову. Знаю, что писатель прожил с семьёй в городе Монтрё последние 15 лет, но встреча с ним сегодня на этой солнечной набережной оказалась для меня неожиданностью. Ведь именно здесь он пишет известные романы «Бледное пламя» и «Ада, или Радости страсти».

Думаю о жизни писателя, до последних дней считавшего себя русским, и вдруг остро, до боли в сердце, осознаю, что с его судьбы в каком-то отрезке времени списана и моя. И как будто слышу его голос, спокойный, но необычно грустно звучащий: «тоска по родине. Она впилась, эта тоска, в один небольшой уголок земли, и оторвать её можно только с жизнью».

«И "что делать" теперь? – это уже набоковский лирический герой книги «Дар» направляет вопрос к моему разуму и сердцу. – Не следует ли раз и навсегда отказаться от всякой тоски по родине, от всякой родины, кроме той, которая со мной, во мне, пристала, как серебро морского песка, к коже подошв, живёт в глазах, в крови, придаёт глубину и даль заднему плану каждой жизненной надежды? Когда-нибудь, оторвавшись от писаний, я посмотрю в окно и увижу русскую осень».

О произведениях Владимира Набокова говорят уже несколько десятилетий, но многие мои соотечественники по России и Германии лишь понаслышке знакомы с содержанием его романов, а о том, что писателя четырежды представляли к Нобелевской премии, узнают сегодня впервые.

Слышу через микрофон слова писателя: «Моя личная трагедия, которая не может, которая не должна быть чьей-либо ещё заботой, состоит в том, что мне пришлось оставить свой родной язык, родное наречие, мой богатый, бесконечно богатый и послушный русский язык ради второсортного английского». Слушаю и думаю о своей трагедии, которая заключается в том, что за границей в течение четверти века я осталась верна русскому языку, но от этого моя трагедия, как автора, не уменьшилась. Жестокая правда жизни Набокова в том, что, прожив вдали от родины почти шесть десятилетий, он испытывал чувство ностальгии. Человек – живой организм. Ему нужно приспосабливаться к культуре, образу жизни местного населения, традициям, обычаям, языку. Такова судьба каждого, покинувшего родные места не по своей воле. Набоков хорошо владел французским и английским, но несмотря на это, испытывал постоянное неудовлетворение от того, что вынужден писать не на родном русском языке.

Можно ли Владимира Набокова считать русским писателем? Да, он – русский по рождению в Петербурге. Первые почти 20 лет прожил в России. Там издаёт первые стихи. В эмиграции им написано восемь романов на русском языке. Если его не считать русским, то тогда каким – русско-американским? Ну, а как в таком случае быть с двадцатью годами жизни в Германии, ещё почти шестнадцатью – в Швейцарии? Читаю в его автобиографической повести «Другие берега»: «Человек всегда чувствует себя дома в своём прошлом, чем отчасти и объясняется как бы посмертная любовь этих бедных созданий к далёкой и, между нами говоря, довольно страшной стране, которой они по-настоящему не знали и в которой никакого счастья не нашли».

Испытав в первые годы эмиграции такие потрясения как смерть горячо любимого отца, полуголодное проживание в Берлине, он научился принимать действительность такой, какая она есть, но при этом нашёл для себя путь спасения, уйдя в мир, созданный воображением, идущем параллельно реальному. Его родственник, барон Э.А. Фальц-Фейн, эмигрировавший в пятилетнем возрасте с семьёй в 1918-ом году, напишет позже в своих воспоминаниях о том, что лишь горстка эмигрантов смогла ассимилироваться в чужой стране по языку. Так, его, барона Лихтенштейна, «французский язык был лучше, чем у самих французов, как английский у Набокова, на котором он написал «свою «Лолиту» после неудачных попыток заработать на жизнь в русских эмигрантских изданиях».

Подводя итог очередного периода жизни, Владимир Набоков скажет: «Я горжусь тем, что никогда не стремился к признанию в обществе. Я никогда в жизни не напивался. Никогда не употреблял мальчишеских слов из трёх букв. Никогда не работал в конторе или угольной шахте… Ни одно учение или направление никогда не оказывали на меня ни малейшего влияния. Ничто не утомляет меня больше, чем политические романы и литература социальной направленности». Набоков – прекрасный семьянин, идеал для сына Дмитрия, родившегося в 1934-ом году в Берлине. Сын стал его надеждой, переводчиком и наследником. Жена Вера Слоним – любимая женщина, посвятившая ему жизнь. Единение душ, мыслей, интересов – счастье и опора, которыми одарили писателя небеса. Может, потому и выжил на чужбине. «Да, я пишу от руки на карточках, – скажет он, – которые у нас называются index-cards. Пишу карандашом. Моя мечта – всегда иметь остро отточенный карандаш. Первый черновик я затем переписываю чернилами на обычной бумаге. А потом жена перестукивает это на машинке».

Писатель всё сказал о себе при жизни, чтобы потом не слагали басен и легенд, но не рассчитал. Кто-то всё же первый отметил таинственность его личности и загадочность его произведений, и критики до сих пор не оставляют писателя в покое, пытаясь разгадать его тайну. А он ответил на этот вопрос ещё в «Предисловии» к книге «Другие берега», недвусмысленно написав, что не надо в его героях пытаться найти черты автора. Они вымышлены – его герои, по крайней мере, он никогда не знал двенадцатилетнюю девочку Лолиту… Скандальная слава, приобретённая в результате написания романа «Лолита», до сих пор не всеми признана как положительная. Российская общественность, воспитанная на высоких нравственных идеалах, вряд ли бросилась читать роман сразу после его опубликования в России. Эта правда касается и меня.

Набоков – человек, добившийся всего своим трудом, обладавший талантом художественного слова, создавший свой собственный художественный стиль и в то же время – загадка, тайна, от которой ключ он унёс с собой… «Писатель должен оставаться за пределами создаваемой им условности: не вне собственного творчества, но вне жизни, в ловушки которой он не должен попадаться. Короче говоря, он словно Бог, который везде и нигде. Это формулировка Флобера. Я особенно люблю Флобера…». «Я люблю шахматы, однако обман в шахматах, так же как и в искусстве, лишь часть игры; это часть комбинации, часть восхитительных возможностей, иллюзий, мысленных перспектив, возможно, перспектив ложных. Мне кажется, что хорошая комбинация должна содержать некий элемент обмана».

После поездки на Женевское озеро частью моей жизни стало изучение психологии героев Набокова, их идей и мыслей. Факты биографии писателя помогли понять, что в отношении своих персонажей он – сторонний холодный наблюдатель-критик, оценивающий свою жизнь с точки зрения пережитого. Известны его слова о себе: «Цветная спираль в стеклянном шарике – вот модель моей жизни» Чем старше становился писатель, тем критичнее пересматривал он каждый прожитый отрезок времени, всматриваясь чутким взглядом художника в создаваемые им творения и одновременно гипнотизируя нас, читателей, анализом явлений повседневности, в которой проходит жизнь каждого, с различиями, проявляющимися лишь в индивидуальных особенностях биографий.

Талантливый человек – всегда талантлив. Несмотря на сложившуюся жизненную ситуацию, Владимир Набоков вышел из неё победителем. Он преодолел языковой барьер и создал новый литературный стиль, вместивший в себя лучшие традиции русской и американской литературы. И сегодня Владимира Набокова знают и считают своим и в Америке, и в России, и в Швейцарии, и в Германии.

Германия, г. Кенцинген

 

 

 

 



↑  708