Бумеранги (гл. «Противостояние» - т. 1, ч. 1) (30.06.2019)


 

Иван Антони

 

Издание второе, Том1, Часть1

Глава 1

 

— На коліна, сволота! Я сказав, на коліна1!

Василя понесло; должно, нечистая сила вселилась в него, и он творил глупость за глупостью. Возомнив себя патриотом и борцом за справедливость, он вознамерился завершить не доведённое до конца возмездие предателю Родины Николаю Гнеденко. «Сколько можно терпеть это безобразие? — вопрошал Василь себя. — Человек позорно сдался в плен фашистам, очернив подлым поступком всю родню, и как ни в чём не бывало ходит себе по селу, возмущая общественность фактом своего существования! Почему он не сидит в тюрьме? За измену Родине полагается нести пожизненное наказание! Как фронтовик, проливавший кровь в войне за свободу и независимость нашей Родины, я просто обязан приложить усилия, чтобы пресечь вопиющую несправедливость!»

Николай неподвижно сидел на старом шатком табурете напротив хозяина дома и рассеянно рассматривал стены и предметы обихода, находящиеся у хозяйки на кухне. Глядя на его поведение, складывалось впечатление, что он не слышит приказания брата, а если слышит, что более вероятно, то отказывается подчиняться. «Ну, гнида фашистская! — Видя неповиновение брата, Василь разъярился ещё больше. — Сейчас ты у меня закрутишься, как уж на сковороде! Я заставлю тебя выполнять приказания героя фронта!»

Дрожа от захлестнувшей ненависти, он сорвал с гвоздя висевший на стене дробовик, взвёл оба курка разом и поднёс отливающую воронёной сталью двустволку ко лбу гостя. Тягучая липкая слюна медленно стекала по гладко выбритому подбородку, враждебно выставленному далеко вперёд, и капала на белую сорочку, выстиранную и тщательно выглаженную супругой ко дню светлого Первомая. Налитые кровью глаза Василя излучали испепеляющую ненависть к брату ...

А между тем с утра ничто не предвещало обострения отношений между братьями; солнечный майский день начинался для обоих светло и радостно. Встретившись в центре села на демонстрации солидарности с трудящимися всего мира, проводимой партийной организацией колхоза «Светлый путь», они договорились встретиться семьями в доме Василя. Предполагалось выпить по стаканчику-другому прозрачного, как девичья слеза, и жгучего, как адов огонь, самогона, изготовленного мастерицей этого дела Галиной, и за приятным занятием и разговорами о малых семейных проблемах и радостях наладить ухудшившиеся в последнее время отношения.

Разговор, однако, не заладился. Хозяин дома неожиданно быстро опьянел, что было несвойственно большому любителю компанейской выпивки и, несмотря на то, что чествовался светлый праздник Первомая, вдруг завёл речь о тяжёлых испытаниях, выпавших на долю многострадального советского народа в годы Великой Отечественной Войны, двенадцать лет назад закончившейся разгромом немецкого фашизма, злейшего врага всех времён и народов. А когда в воспоминаниях он дошёл до сдачи Николая в плен, вести разговор в мирном русле ему стало невмоготу. Коварный первач, выпитый «за встречу под крышей этого дома», «за тех, кого сегодня с нами нет», а также «за солидарность с трудящимися всего мира», снял ограничения с Василя, развязав хозяину дома язык. И как бывало уже не раз, его понесло по проторенной дорожке: Василь стал упрекать старшего брата в подлом предательстве, совершённом им во время Великой Отечественной Войны.

Распалившись по поводу преступления, опозорившего фамилию Гнеденко, он стал открыто демонстрировать враждебное отношение к Николаю. Захлестнувшая его злоба вызвала нервную дрожь худых жилистых рук, а изо рта вместе с непристойными словами в адрес старшего брата летели брызги слюны. Презрительно глядя в лицо приглашённому им гостю, Василь упрекал Николая, что из-за него, выродка, подлюки и фашистской гниды, на всей родне Гнеденко лежит грязное пятно предательства Родины. Что будь он на его месте, давно бы уже пустил пулю в лоб, чтобы кровью смыть позор и прекратить, наконец, позорить светлую память об отце, уважаемом колхознике, коль не хватило мужества пустить пулю в лоб в тот момент, когда он трусливо предпочёл позорный фашистский плен героической гибели красноармейца.

Николаю нечего было сказать в оправдание, и он молчаливо выслушивал хлёсткие обвинения. Действительно, он сдался фашистам в плен, не оказав сопротивления. Да, он не пустил пулю в лоб, как это сделал бы, наверное, Василь, окажись он на его месте. Но ведь так, как поступил он, поступило всё подразделение, оказавшись в плотном вражеском окружении под прямым прицелом танковых орудий и автоматов пехоты! Неужели все они подлюки, выродки и гниды, как обозвал его брат?

Факт пребывания в плену в жизни Николая имел место только один раз. Видимо, поэтому это событие врезалось в память настолько прочно, что при необходимости он мог бы детально рассказать всё, что произошло в тот чёрный день после того, как он сдался в плен. Но само пленение восстановить толком он не смог бы. Окружение и захват в плен воинского подразделения произошли настолько неожиданно и быстро, что вначале показались ему розыгрышем, ведь фашистов прежде видеть ему не приводилось, так что разморенный несносной жарой и долгим безостановочным маршем он принял их за красноармейцев, переодетых в необычное обмундирование. Только автоматная очередь, неожиданно просвистевшая над колонной, отрезвила его и вернула в реальный мир.

«Как это могло случиться? Как можно было среди бела дня незаметно окружить и взять в плен целое воинское подразделение?» Он шёл в колонне, конвоируемый немцами, и пытался восстановить в памяти ход пленения: «Ведь только что колонна шла по лесной просеке, солдаты перебрасывались солёными шутками, говорили о скором выходе на линию фронта, судя по звукам канонады находившейся недалеко, и о долгом привале. И вдруг — стоп! Руки вверх! Сдавайтесь! Вы окружены!»

Всё произошло настолько неожиданно, что бойцы, замыкавшие растянувшуюся на марше колонну, решили поначалу, что поступила команда приставить ногу, чтобы командиры собрались и, уточнив обстановку, скорректировали маршрут движения. Да, всё именно так и происходило!

Автоматная очередь вывела Николая из полусонного состояния. Встряхнувшись, он быстро оценил обстановку и с лихорадочной быстротой стал строить планы возможных действий. Недавно присвоенное звание младшего офицера Красной Армии обязывало его предпринять эффективные действия для прорыва окружения и выхода к одной из действующих частей Красной Армии. Но судя по обстановке, предпринимать что-либо было бы безумием, так как привело бы к поголовному уничтожению подразделения. «Прорыв окружения закончится тем, что фашисты положат нас на лесной поляне, и наши имена будут занесены в анналы Великой Отечественной Войны под пафосным эпиграфом: «Вечная слава мужественным сынам Родины, сложившим головы, но не сдавшимся в плен врагу!» Вечная слава ... и только.

Но был и другой путь выхода из ситуации. Он исподволь пробивал себе дорогу среди навязчивых лозунгов о славе, бессмертии, героизме и верности присяге. Этот путь был прост и очевиден: сложить оружие и сдаться в плен. Правда, в этом случае имена красноармейцев не будут сиять в лучах немеркнущей славы, зато в данный момент бойцы сохранят свою жизнь, а позже каждый поодиночке или в составе группы может вырваться из плена и воевать с немцами.

Что же касается красноармейца Гнеденко — сдаться в плен для него означало конец военной карьеры. Хотя в сложившейся обстановке это было бы не такой уж большой потерей: в родне Николая не было военнослужащих. Беда была в другом: даже если ему удастся бежать из плена и вернуться в ряды Красной Армии, в документах будет занесена отметка «Был в немецком плену», а эта запись может повлечь за собой много жизненных проблем. Как будущий офицер он знал об этом. Недаром красноармейцам в безвыходной ситуации рекомендовалось пустить пулю в лоб, но не сдаваться в плен. Таким образом, Николаю Гнеденко, попавшему в первый же день войны в окружение, предстояло сделать выбор: сдаться в плен и, может быть, когда-нибудь вернуться домой к родным и близким, или не сдаваться в плен, и тогда его ожидает героическая гибель сына Родины, жизненный путь которого закончиться сейчас же на этой лесной поляне. Третьего решения он не видел.

Николай вспомнил отпуск, проведённый недавно в родительском доме, вспомнил отца, мать, брата Василя, односельчан и Ганну, любимую девушку. Он обещал ей в скором времени вернуться, чтобы сыграть свадьбу. Неужели всё было в последний раз? Неужели он больше никогда не увидит Ганну? Если он не сдастся в плен, то всё именно так и будет. Но во имя чего он должен погибнуть в расцвете лет? Кому нужна смерть бойца, оказавшегося в окружении, если из окружения не вырваться? Неужели он должен по-бараньи тупо выполнить приказ командиров погибнуть с пулей во лбу?

Злоба охватила Николая. Окружение безжалостно переломало всё! Обиднее же всего было то, что, будучи сильным мужчиной, боец ничего не мог сделать, чтобы избежать плена и его последствий. Он решительно отбросил мысли, связанные с обязанностями военнослужащего в случае окружения врагом, а также рассмотрение последствий после нахождения в плену, и сосредоточился на главной мысли: «Значит, или немеркнущая слава героя, если не сдаваться в плен, или позорная запись в документах «находился в немецком плену». Позор плена тяготил его, ещё не будучи занесённым в документы. Но лишаться жизни, тупо подчинившись приказу «живым не сдаваться»?! Нет, с этим он не мог согласиться! И Николай стал размышлять над сдачей в плен, которая давала возможность выжить. «Итак, если удастся обмануть охранников, сбежать из плена, перейти линию фронта и вернуться в ряды Красной Армии, то позор плена, должно быть, сгладится. И тогда отношение ко мне станет другим. Может быть, я даже сумею совершить подвиг и получить награды. Тогда я стану героем и вернусь в колхоз с наградами на груди! Вот Ганна обрадуется-то!»

Перспективы открывающихся возможностей, если сдаться в плен, вселили надежду, и жизнь после побега из плена уже не представлялась ему мрачной. «Значит, разумнее сдаться в плен, совершить побег и вступить в ряды Красной Армии», — пришёл он к выводу.

Но неожиданно в голову пришла другая мысль: «Осуществить побег из плена можно только после того, как возьмут в плен. А что если немцы расстреляют нас тут же, в лесу?» Здоровый и сильный мужчина, в этот момент он ощутил себя беспомощным ребёнком, не способным ничего предпринять, чтобы направить судьбу в нужное русло. Ощущение беспомощности вызвало озлобление, как будто кто-то был виноват в том, что с ним приключилось в первый день войны. Наверное, так чувствует себя птица, свободно летавшая, куда ей хотелось, и вдруг оказавшаяся в силках птицелова: запуталась бедняга и не знает, как ей вырваться, бьётся, выпучив глаза и бессмысленно хлопая крыльями, а в скованном страхом мозгу не появляется ни одной мысли, что ей следует сделать, чтобы освободиться.

В ответ на приказ сложить оружие и сдаться в плен, в толпе красноармейцев один за другим прозвучали три пистолетных выстрела. Через некоторое время раздался ещё один; видимо самоубийца сомневался в необходимости покончить с собой. «Так, наши командиры пустили пули в лоб, как их и инструктировали», — догадался Николай, но следовать за командирами не стал, хотя был уже без пяти минут офицер и имел в руках винтовку. Рядовые бойцы опустили головы, но стреляться тоже не стали, предпочли позор плена героической смерти. Однако гибель отцов-командиров произвела на них тягостное впечатление; они впервые увидели, как легко можно принять смерть, и это усилило в них жажду жизни.

После самоубийства командиров возникла короткая заминка: бойцы стали вертеть головами, как бы спрашивая друг друга: «А что делать нам? Тоже пустить пулю в лоб?» Ответ, разумеется, никто не получил, но за короткое время разброда стало ясно: никто из бойцов не желает умирать! Никто не хочет остаться бездыханным трупом на забытой Богом лесной поляне, в то время как остальных поведут под конвоем, и, может быть, им удастся вырваться из плена: у пленника-то в отличие от мертвеца имеется возможность совершить побег и освободиться. В роковой момент каждый мотивировал решение остаться живым по-своему, но все сошлись в одном: ни солдатам, ни Родине бессмысленная смерть не нужна. Остаться же в живых надо хотя бы для того, чтобы вернуться домой. Значит смерть, пусть она даже будет героической, не лучший выход из допущенной командирами ситуации, приведшей к окружению подразделения, сдавшегося в плен, не произведя ни одного выстрела.

Сделав выбор в пользу жизни, бойцы робко, по одному, а потом беспорядочно, скопом стали бросать винтовки. Бросил и Николай. Подняв руки вверх, он выбрал плен вместо геройской гибели. С этого момента выполнение вражеских команд становилось для него такой же обязанностью, как прежде было выполнение команд командиров Красной Армии. Но Николая это не смущало, ведь он наметил побег уже в ближайшее время. Что в плену он не задержится, сомнений у него не было. Ему казалось, что совершить побег несложно. Сколько раз за недолгую жизнь приходилось уносить ноги, и это всегда ему удавалось! Удастся и на этот раз! Большого ума для совершения побега не требуется, нужны лишь сноровка и хитрость. И тем и другим, считал в тот момент Николай, он обладает. Важно дождаться подходящего момента, чтобы уйти наверняка, ведь охранники вооружены и могут пристрелить при попытке к бегству.

Ах, как легкомыслен и самоуверен он был в тот день! Имей он тогда голову, какую имеет в настоящее время, не стал бы так легкомысленно относиться к побегу. Теперь у него есть опыт, а нужен ли он? От кого и куда ему бежать? Слава Богу, он дома. За излишнюю самоуверенность пришлось Николаю быть на чужбине целых четыре года. Трижды пытался он бежать. Но не так-то просто оказалось совершить побег, да и дорога на родину оказалась неблизкой. Полосатая одежда узника концлагеря, в которой Николай совершил первый побег, и одежда, похищенная им у неизвестного обходчика железнодорожных путей при попытке бежать во второй раз, а также неправильно произносимые слова чужого языка, вызывали подозрение у случайно видевших его людей. Кто-то из них добросовестно доносил в службу безопасности, ибо так положено поступать в военное время. Его хватали и в назидание другим военнопленным наказывали на лагерном плацу. После этого бросали в холодный карцер, а спустя время, выводили. И снова он оказывался в опостылевшем бараке на жестких нарах, и однообразная серая жизнь продолжалась в прежнем ритме: подъём под стук железных чашек, умывание, толкаясь под рукомойником, овощная бурда на завтрак вместо супа, затем построение на плацу для сверки по спискам и после этого развод по местам работы. Отправка «на доблестный труд» осуществлялась под звуки бравурных маршей, выдуваемых из медных труб такими же тощими узниками, как и те, для кого они выдувались. «Хлеб наш насущный дай нам днесь», — сказано в Евангелии, и пленные зарабатывали свой хлеб тяжёлым трудом, длившимся весь световой день. Бесплатно в концлагере кормили.

Всякое бывало в жизни Николая. Но на вопрос Василя, почему он не пустил пулю в лоб, Николай неопределённо разводил руками: мол, на этот вопрос ответа у него нет. Так он отвечал Василю, но перед собой не лукавил. Ни в ту роковую минуту, когда он решил сдаться в плен, ни в фашистских а позже в советских концлагерях, ни живя в родном селе, куда он после длительного перерыва вернулся, отсидев четыре года в Германии и столько же на Севере страны, у него ни разу не возникало желания свести счёты с жизнью. Несмотря на все испытания, в избытке выпавшие на его долю, он не переставал любить жизнь, принимая её как она есть, и только удивлялся неожиданным её поворотам и вывертам, ведущим к неизвестному финалу. Расставаться с жизнью он не хотел, и поэтому приходилось сносить унижения от всех, кому было не лень походя, или намеренно бросить ему в лицо оскорбительные слова «предатель Родины». Он был уверен, что травля и гонения закончатся, и жизнь снова станет светлой и радостной, какой она была в далёком детстве под крышей родительского дома: тихая и мирная, согретая материнской любовью и теплом …

— На коліна2!

Выведенный из размышлений истеричным криком брата Николай вздрогнул, лицо его кисло сморщилось, выразив неприятие и сожаление одновременно. Опустившись на колени, он расположился удобнее в необычной позе и, склонив голову, упёрся глазами в пол. «Придётся немного потерпеть, пока в брате стихнет гнев. Не может он простить мне немецкий плен! Ладно, буду делать, что он скажет. Интересно всё же, до чего Василь может докатиться, демонстрируя глупости! Ганна всё ещё наивно полагает, что сможет нас помирить. А как по мне, так это невозможно. Имея такого брата как Василь, не надо иметь врагов; живёт-то рядом и знает, как больнее брата уколоть. Возможно, увидев сегодня очередную глупость Василя, Ганна убедится, что все её усилия тщетны? Нет, Василь! Не меня ты унижаешь, а показываешь свою глупость. Но сегодня, как мне кажется, ты ставишь последний спектакль. Большей глупости не придумаешь. Мы с Ганной посетили твой дом, а ты, вместо того чтобы замириться с братом, устраиваешь представление. Нет, ноги моей больше не будет в этом доме! Надоело принимать участие в идиотских представлениях и слушать глупые речи! Эх, надо было сегодня уже отказаться идти в гости!» По прежним встречам с братом Николай знал: как только Василь удовлетворит своё тщеславие, гнев у него пройдёт, как будто его и не было. Смотришь после этого на него и думаешь: голова у брата не в порядке, или специально он это устраивает?

Тупо уставившись на стоявшего перед ним на коленях брата, Василь скрипел зубами. Подчинившись его приказу, Николай, выглядел, конечно, униженным, но никак не сломленным. Это злило Василя. Ему хотелось заставить брата ползать в ногах и умолять его о пощаде. Ведь так должны вести себя подлые трусы и предатели, каких он видел в военных кинофильмах! Брат, однако, не думал ползать и умолять его. Да, он подчинился, стал на колени, но не выглядел подавленным и жалким! Он вёл себя как исправная механическая игрушка, бездумно выполняя указания. Такое поведение брата удовольствия Василю принести не могло. Ему хотелось настолько унизить брата, чтобы переломить его гордыню. И он решил напугать Николая, да так, чтобы он почувствовал дыхание смерти.

— Від імені трудового народу, від імені рідної комуністичної партії і матері - землі, що не може більше тебе, підлий зрадник, носити на собі, засуджую тебе, Микола Гнеденко, люту смерть: розстрілу перед усією ріднею3!

За то время, что Василь выносил смертный приговор, на лице Николая не дрогнул ни один мускул. Он не воспринимал речь Василя всерьёз, отнеся её к очередной глупой выходке. «Пусть выговорится пустобрех самолюбивый, — думал он, в то время как Василь высокопарно выносил ему «приговор». — Выговорится, и успокоится. Ишь что надумал: напугать меня смертью решил! А то я её не видел! Кишка, Василь, у тебя тонка, чтобы человека убить! Но что-то нынче ты далеко заходишь, пора прекращать глупости, позволительные разве что малым детям, но не взрослым людям. Ганна, на что терпеливая женщина, но и она как-то сказала, что Василь специально прикидывается то дурачком, то пьяным, то нервно расстроенным для того, чтобы выполнялись все его капризы».

Охрим и Павлуша, сыновья Василя, подглядывали в щель между дверью и дверным косяком из смежной комнаты. Оба с присущим детям нетерпением ждали развязки далеко зашедшего «душевного разговора» отца с дядей Николаем. Заявление отца, что он расстреляет дядю Николая, разделило мнения братьев:

— Вистрілить! Зараз наш батько вистрілить, — вытягивая тонкую шею и возбуждённо переступая с ноги на ногу, прошептал веснушчатый круглолицый Павлуша, младший сын Василя, мальчик лет четырёх. — Я правду кажу, Охрім4!

— Ні, не вистрілить — шёпотом возразил ему Охрим, бледный длинноносый мальчик девяти лет со следами перенесённой оспы на лице — Налякає тільки, і все5.

— Вистрілить, вистрілить! Ось побачиш, Охрім! Раз батька сказав, що вистрілить, то він вистрілить! Батька тримає слово6!

— Не ви7 …

Дробовик дрогнул и с оглушительным грохотом выплюнул содержимое патронов из двух стволов разом. И тотчас из-за приоткрытой двери раздался торжествующий крик Павлуши:

— Вистрілив! Вистрілив! Я казав, що батька вистрілить! Батька тримає слово8!

Николай медленно поднял голову. Лицо его было белым, как полотно. Широко раскрытые глаза смотрели недоумённо и глуповато-растеряно. Скользнув по лицу брата, стоявшего над ним с дробовиком в руках, Николай уставился на струйки синеватого порохового дыма, выходившего из стволов ружья. Сообразив, что произошло только что в доме, но не поверив в происшедшее, он стащил с головы широкополую фуражку и, уставившись на её верх, курившийся синеватым пороховым дымком, принялся старательно сметать его ладонью, как сметают пыль с вещей, долго лежавших на полке. Затем медленно, будто находясь под действием гипноза, повернул голову назад и уставился на стенку, на которой темнело пятно впившейся в побелку дроби. Несмотря на кипевшую злость и ненависть к брату, Василь в последний момент всё же немного приподнял ружьё, и заряд прошёл поверх головы Николая, впившись в глиняную стенку кухни. «Доброе ружьецо у Василя, кучно бьёт», — промелькнула в голове Николая не ко времени пришедшая мысль о качестве ружья, из которого брат стрелял. Внезапно в глазах у него потемнело, подкатила тошнота, и, широко раскрыв рот, будто не хватает воздуха, он стал шлёпать губами, сглатывая выступившие слюни.

— Люба, — как бы воскрешая в памяти нечто очень важное, прохрипел он с натугой.

Из двери в смежную комнату выглянула девочка лет пяти, дочь Николая. Вслед за ней показалась голова Ганны. Увидев стоявшего на коленях Николая, обе стремглав бросились к нему.

— Тату, тату9! — испуганно вытаращив глаза, визжала девочка, подбежав к отцу и обнимая тонкими ручками его за шею.

Следом подбежала Ганна. Задыхаясь и дрожа всем телом, она подхватила Николая под руки и, ласково воркуя, стала поднимать его с пола, пытаясь поставить на ноги.

— Підемо, підемо додому, моє серденько. Вставай! Ну, вставай же ... Боже мій! Який же ти важкий, Микола! Ну, вставай! Пішли додому! Пішли10 ...

Приковыляла толстобрюхая Галина, жена Василя, бледная с трясущимися руками:

— Ти, що з глузду з'їхав? Ти ж міг убити брата! Що, хотів Любку сиротою залишити11?

Охваченный ненавистью к Николаю, Василь в запале ярости совсем забыл про Любу! Он был крестным отцом девочки и любил её как дочь, потому что Бог послал ему двух сынов, а дочери не было. Василь очень хотел иметь дочурку, но супруга была в том возрасте, когда появление на свет ребёнка было весьма сомнительно.

Не чувствуя под собой ног, Николай сопел, с усилием поднимаясь с колен. Когда, наконец, ему удалось подняться и утвердиться на ногах, он некоторое время постоял, как бы пытаясь уловить важную, ускользавшую от него мысль. Потом, не сказав ни слова, медленно двинулся в направлении двери. Держась правой рукой за дрожавшую, как осиновый лист, Ганну, левой рукой он бережно сжимал ладошку шмыгавшей носом дочери. Так, держась друг друга, они подошли к порогу. Ганна толкнула свободной рукой дверь, и жалобно заскрипев петлицами, она распахнулась, выпустив гостей из дому.

Николай с семьёй ушёл, и в комнате установилась тишина. Только всхлипывание хозяйки напоминало об инциденте.

— Боже мій! Боже мій! Що ж ти робиш в рідній хаті12? — нудно скулила Галина, не столько жалея гостя, сколько боясь распространения по селу непотребных слухов.

Не поняв, что произошло, Павлуша с горящими от восторга глазами выбежал на середину комнаты и радостно завопил:

—Вистрілив! Вистрілив! Я ж казав, що батько вистрілить13!

После оглушительно прогремевшего выстрела мальчик находился на седьмом небе от счастья! Отец был в его глазах героем. Он победил дядю Николая, самого сильного колхозника в селе! Мальчик ликовал: теперь его отец самый сильный в селе!

Охрим, старший сын Василя, снисходительно глянув на малыша, легонько шлёпнул его по стриженому затылку, прервав безудержное ликование. Павлуша, не ожидавший получить подзатыльник от брата, ведь только что он с ним шептался, спрятавшись за дверью, выпучил удивлённо голубые глазки, не поняв, за что получил шлепок. Но расценив подзатыльник как унижение, плаксиво искривил ротик и, взвыв на всю мощь, бросился к матери, размазывая на бегу обильные побежавшие слёзы.

— Що ж ти, Василь, накоїв? — продолжала нудно ныть Галина, хлопая себя руками по бёдрам. — Хіба ж так можна? У рідного брата вистрілив14!

— А що він, гад повзучий, по землі ще ходить? Смерть зраднику! Не маю на те наказу, а то розстріляв би на місці! Ганьбить наш рід, паскуда15!

— Він же брат твій єдиний! Іншого у тебе немає! Таке створити! Таке створити! Боже мій, що люди скажуть!?16

Видя, что супруга не унимается, Василь, разозлившись и на глупость, сотворённую им в доме, и на супругу, нудно нывшую под руку, наотмашь ударил её по лицу:

— Замовкни! Замовкни зараз же!Ти ще будеш захищати зрадника! Смерть їм усім! Тільки смерть собачим дітям17!

Налив в стакан самогон, он залпом выпил его, крякнул и, сурово сузив глаза, стал гонять по скулам желваки. Постояв, сложил руки на груди и, по-хозяйски твёрдо ступая, принялся ходить по комнате, размышляя о стычке с братом. «Не будеш ти, Нікола, жити в нашому селі! Ні тобі місця поруч з героєм фронту! Не допущу чорніння чесного імені патріота Батьківщини18».

С любовью оглядев пиджак, висевший в шкафу на плечиках, он погладил медали, закреплённые модным рядком, ощутив ладонью приятный металлический холодок и, вспомнив о произведённом им выстреле, ухмыльнулся:

— Я тобі, сучий син, не дозволю ганьбити честь героя19!

 

1 — На колени, сволочь! Я сказал, на колени!

2 — На колени!

3. — От имени трудового народа, от имени родной коммунистической партии и матери-земли, что не может более

тебя, подлый предатель, носить на себе, приговариваю тебя, Микола Гнеденко, лютой смерти: расстрелу перед

всей роднёй!

4. — Выстрелит! Сейчас наш батька выстрелит! Я правду говорю, Охрим!

5. — Нет, не выстрелит, Напугает только и всё.

6. — Выстрелит, выстрелит! Вот увидишь, Охрим! Раз батька сказал, что выстрелит, то он выстрелит! Батька держит

слово!

7. — Не вы …

8. — Выстрелил! Выстрелил! Я говорил, что батька выстрелит? Говорил!

Батька держит слово!

9. — Папа, папа!

10.— Пойдём, пойдём домой, моё сердечко. Вставай! Ну, вставай же, … Боже мой! Какой же ты тяжёлый, Микола!

Ну, вставай! Пошли домой! Пошли…

11.— Ты что, с ума сошёл? Ты же мог убить брата! Что, хотел Любку сиротой оставить?

12.— Боже мой! Боже мой! Что ж ты делаешь в родной хате?

13.— Выстрелил! Выстрелил! Я же говорил, что отец выстрелит!

14.— Что ж ты, Василь, натворил? Разве ж так можно? В родного брата выстрелил!

15.— А что он, гад ползучий, по земле ещё ходит? Смерть предателю! Не имею на то приказа, а то расстрелял бы на

месте! Позорит род, паскуда!

16.— Он же брат твой единственный! Другого у тебя нет! Такое сотворить! Такое сотворить! Боже мой, что люди

скажут!?

17.— Замолчи! Замолчи сейчас же! Ты ещё будешь защищать предателя! Смерть им всем! Только смерть собачьим

детям!

18.— Не будешь ты, Никола, жить в селе! Нет тебе места рядом с героем фронта! Не допущу чернения честного

имени патриота Родины!»

19.— Я тебе, сукин сын, не позволю позорить честь героя!

 

 

 

 



↑  872