Игорь Шёнфельд
Они подъехали к поселку Роксби Даунс. Городок производил славное впечатление: серый асфальт улиц, мощеные плиткой тротуары, газоны, эвкалиптовые деревья вдоль дорог, белоснежные бунгало с широкими террасами на столбах, прячущие в глубокой тени навесов окна жилищ от ярости полуденного солнца. Эти затенённые окна уютно выглядывали из-за полыхающих розовыми, красными и желтыми цветами кустов бугенвиллей. Дорожные знаки, зеленые газоны с подстриженной травой и искрящимися на солнце фонтанчиками столь драгоценной здесь воды, черепичные крыши особняков, лёгкие гаражи-карпоты во дворах, и парк, и торговый центр – все это имело удивительно мирный, курортный, беззаботный вид, абсолютно не ассоциирующийся с грозным ураном, вышедшим из ада земного и породившим этот город. Ухоженный, чистый, тропический городок, очень приятный для глаз: так воспринял в первые минуты Роксби Даунс американский пришелец Макс Триллер. Сам он прожил много лет на американском юге и успел насмотреться на поселения под пальмами. Поразить его южной экзотикой было трудно. Но то были селения, выросшие по воле случая и буйной прихоти искателей приключений, здесь же, в Роксби Даунс хорошо просматривался планомерный замысел профессионального человеческого разума, в который внесли свои посильные дополнения особенности природы. Так, вместо разморенных жарой, конвульсивно дышащих американских собак под кустами, вываливших в горячую пыль вареные языки, здесь, изящно балансируя тяжелыми хвостами, упруго скакали вдоль дорог и по зелёным газонам маленькие, коричневые австралийские кенгуру с огромными, мечтательными глазами.
Позже, поколесив по австралийскому аутбэку и насмотревшись на поселения искателей опалов, охотников на кенгуру и на жилища аборигенов, Макс стал смотреть на Роксби Даунс ещё более ценящими глазами – как на величайшее чудо цивилизации. А однажды, пролетая с Джимом на вертолете над Роксби Даунс, Макс обнаружил вдруг, что городок напоминает сверху аборигенскую картинку: графический сюжет из точек и плавных, волнообразных и концентрических линий, складывающихся в чарующую сказку формы и цвета, в некий художественный философский привет от неведомой цивилизации. Намеренно ли проектировщики так спланировали этот городок в аборигенской пустыне или это случайно так получилось у архитекторов, насмотревшихся картин аборигенов и незаметно пропитавшихся самобытным искусством коренных австралийских художников, неповторимым и незабываемым, Максу было интересно знать. Но Джим лишь пожал плечами: «Да дьявол его знает! Какая разница, что у тех архитекторов в голове? Они тебе что хошь сгородят – были б бабки. Главное – тут пива холодного в любом пабе хоть залейся, а то бы уже все сдохли давно от иссушения, поэтому городок хороший, спору нет. Второго такого ни в одной другой пустыне мира не существует». Но это будет потом. А сейчас, когда новый босс вез Макса по молодому городу, здесь повсюду велось строительство.
– Городу и года еще нет, – пояснил Грэй, – а что еще будет! Я проект видел, когда мы место выбирали: шикарный парк в центре, с озером, фонтаном и аттракционами для детей; кинотеатр «драйв-ин»; торговый центр с супермаркетом; боулинг-центр, сити-центр, гольфовое поле, стадион. Ну и, конечно, новые жилые кварталы по периферии. Райский сюжет, короче. Зелёный изумруд, вправленный в красную планету чёрных опалов. Вот в каком красочном месте, Макс, предстоит Вам жить, творить и... или разрушать, хе-хе-хе. Вы довольны такой перспективой?
– Так точно, сэр! Вполне доволен, Том.
– Ну и отлично. А вот и наш приветливый домик.
Приветливый домик представлял собой небольшое, ничем особенным от соседних одноэтажных строений не отличающееся бунгало под розовой черепичной крышей, с круговой асфальтовой дорожкой вокруг местами пожухлого газона, в центре которого серебрился листиками юный эвкалипт. Разве что черная металлическая ограда вокруг всего участка, достаточно высокая, чтобы через неё не могли перепрыгнуть кенгуру, выделяла это жилище из ряда других, не менее приветливых домиков по обе стороны длинной, обсаженной эвкалиптами и уходящей плавной дугой за поворот улицы. Слева от дома до самой ограды пространство занимал просторный, в данный момент пустующий карпот на две машины. Асфальтовая дорожка, достаточно широкая для проезда машины, огибала дом справа и вела за дом. Именно туда Том Грэй и направил свой «джип».
– Это наш «скрэб», – пояснил он Максу, – садово-огородные заросли, в которых ничего полезного не произрастает. Николь сельское хозяйство недолюбливает, только цветы.
«Скрэб» и впрямь являл собой уголок дикого травянисто-кустарникового буша, утыканного, однако, тут и там и вдоль дорожки буро-зелёными шишками сортовых ананасов. Эти породистые тропические аристократы торчали из земли уверенно и высокомерно и, казалось, в злорадном торжестве направляли во все стороны неухоженного сада толстые кукиши ребристо-чешуйчатых плодов своих: «Вот вам, запустенцы драные, твари бесполезные!». Единственное, что украшало «скрэб» помимо ананасов – была коллекция совсем пока еще маленьких бугенвиллей, уже цветущих, однако, цветами всевозможных расцветок. Бугенвиллеи тянулись почти по всему периметру участка.
– Николь бугенвиллеи обожает, – ещё раз уточнил Грэй, подметив интерес Макса к ярким кустам, которые не боялись бесовой жары и цвели на всю катушку. Грэй усмехнулся:
– Но ещё больше цветов она любит фотографировать и делать «шоппинг». Вот и сейчас она бегает где-то по Аделаиде, щёлкает затвором и совершает ценные закупки. Наверное, еще пару кустов бугенвиллей притащит в дом. Между прочим, она у меня – профессиональный фотограф, – с некоторым вызовом в голосе заявил Максу Томас Грэй. Макс на это ошарашенно покачал головой, а затем одобрительно кивнул: мол, надо же, какие чудеса бывают на белом свете, и какие талантливые женщины попадаются в сети настоящих мужчин! Грэй в ответ на это похлопал Макса по плечу: он по достоинству оценил пантомимный комплимент своего нового подчинённого.
– А вот это уже Ваш дом, Макс, – объявил босс, останавливая «джип» перед белым вагончиком строительного типа со входом по центру. Перед вагончиком припаркован был «Лэндровер» бодрого вида, тоже белый, на борту которого выведена была эмблема фирмы: „S&G“.
Из вагончика выскочил, морщинисто улыбаясь, малюсенький человечек в джинсовом костюме, старомодных очках и панамке набекрень, похожий на радостную обезьянку, и сразу же завопил, двигаясь навстречу Максу с протянутой рукой:
– Великий мастер Макс прибыл! Близится конец нашей старой, доброй Австралии: поставим её теперь раком и задвинем под Антарктиду, к чёртовой матери! Очень рад. Джеймс Спайкс к Вашим услугам, сэр. Для друзей и начальства – просто Джим, – и вертолётчик Спайкс энергично тряхнул руку Макса, – „How are you, man!.. Умею взрывать всё подряд ракетами «воздух-земля» и «воздух-воздух», а вот зарядами «земля-земля», как шеф велит, получается так себе. То есть бабахает громко – аж земля дыбом встает и голуби на лету в обморок падают, но шеф всё равно недоволен: от опалов, дескать, одна пыль остается на двадцать центов за тонну. Он уже выкинул бы меня давным-давно с фирмы, да вертолетом управлять не умеет. Я ему нужен. Без вертолета здесь – труба дело. На шарабане этом, – ткнул он пальцем в сторону «лендровера», – один месяц, и покрышки долой: пустыня сожрала. А воздух тут надёжней земли: плавится от жары, докрасна раскаляется, но стрекозку мою держит. Так что вертолёт – мой, а дурак этот землеройный – твой теперь. Я его только что в «Мишелины» переобул. Но пустыня и эти сожрёт через месяц – можно и к шаманам не ходить... Прошлых «Гудйеров» вмиг сжевал, сволочь: вон под вагончиком валяются. А шеф думает, что это я виноват, дороги похуже выбираю, чтобы ремонтом машины заниматься вместо взрывов, – Джим осклабился и подмигнул ухмыляющемуся Грэю. Видно было, что эти двое отлично ладят между собой.
Забавный тип был этот Джим Спайкс. Ростом не выше метра шестидесяти, морщинистый как черепаха, усохший до состояния вавилонской мумии, сохранившей, однако, круглые и очень даже живые глаза с нахалинкой – этакий сбежавший из египетской пирамиды праправнук Хеопса, жизнерадостный, веселый, болтливый и подвижный, как черт из табакерки. На первый взгляд ему можно было дать и семьдесят лет и сто семьдесят, но это впечатление моментально исчезало, как только Джим разевал широкую пасть, утыканную мелкими, острыми, белыми зубками и начинал громко трещать в режиме вертолетного двигателя на форсаже. От своего вертолета он, надо полагать, и перенял эту оригинальную фонетику, напоминающую стук швейной машинки. И вот когда он начинал тараторить, то появлялась уверенность, что этому пацанёнку не больше двенадцати годиков, и маску старичка он натянул на себя в порядке розыгрыша собеседника. А потом выяснялось (со скромным намёком глазами в сторону неба), что ему ровно тридцать три, и что он в самом расцвете всех своих сил – эмоциональных, физических и тестостеронных. И вот уже два существа – болтливый ребёнок и мудрый старичок – сливались воедино в абсолютно неповторимый в живой природе образ Джима Спайкса – бывшего австралийского военного лётчика-вертолётчика.
– Хватит тарахтеть, трепач винтокрылый, – оборвал Спайкса Грэй, – помоги-ка лучше мастеру Максу вещи занести и покажи ему его жильё.
– Ноу проблем, босс! – немедленно откликнулся Джим и подмигнул теперь уже Максу.
– «Пройдёмте в царские палаты, великий мастер Макс! Апартаменты у тебя – супер-люкс! Пять звездочек! Три из них завалились, правда, куда-то под вагон, и я их долго искал перед твоим приездом, но не нашел. Зря только двухметрового тайпана спугнул: он просвистел мимо меня как проткнутая велосипедная шина, чуть не цапнул мимоходом...», – так болтая, словоохотливый Джим провел Макса на правую половину домика, в квартирку, состоящую из двух крохотных комнатушек, кухоньки и санузла с душем.
– Кондиционер включается тут, свет – тут, педаль от унитаза – вот она. Все! – Джим обернулся к шефу, стоящему в дверях и отрапортовал: «Инструктаж завершен, мистер Грэй. Разрешите лететь на точку?».
– Дай мистеру Триллеру хоть душ принять и переодеться, фанатик ты ненормальный, – возразил начальник.
Джим тут же развернулся опять к Максу и приказал: «Принять душ и переодеться! На все про все пятнадцать минут! После этого приготовиться к передаче всего подрывного хозяйства вместе с колоссальной ответственностью за него. Я жду на своей половине дома. Условный стук в дверь – три быстрых удара, два медленных, затем одна красная ракета в небо и ещё один стук в дверь. Время пошло...
– Вот же балабол несчастный! – оборвал вертолётчика Грэй, – Значит так: я полечу с вами, господа.
– Слушаюсь, сэр! Хотя втроем и не положено, могу лицензию потерять. Но гнев босса еще страшней. Придется одному из пассажиров меж кресел втискиваться. Боюсь, что эта честь выпадет сегодня Великому мастеру Максу. Не босса же буквой «зю» загибать. Окей, мистер Грэй, летим втроем: как прикажете, сэр. Я зайду за Вами, когда Великий мастер освежится и будет готов к полету, – за веселой трескотнёй пилота угадывался скрытый протест ущемленного достоинства, который рефреном прорывался в ироничном обращении «Великий мастер». Что ж, недовольство подрывника-любителя можно было понять: каждый знает, что незаменимых работников не бывает, но всякому тем не менее обидно, когда его заменяют.
– Да, уж ты зайди, не сочти за труд, буду тебе очень признателен, Джимми, – буркнул Томас Грэй, удаляясь к себе домой.
Через полчаса они вышли через заднюю калитку «скрэба» сразу в пустыню. Там, за оградой, обреченно повесив уши винтов, как грустный ослик, их ждал ярко-желтый, пузатенький, двухместный Robinson-22. Макс с трудом, раскорячившись не буквой Z даже, а сложным японским иероглифом, вжался между своими новыми коллегами и потолком кабины, после чего вертолетик взмыл в ослепительно синее небо, заломил крутой вираж и устремился в оранжевое марево бескрайней австралийской пустыни. Минут через пятнадцать-двадцать они сели непонятно где, в «чистом поле», и Джим выключил моторы. Еще метров триста они шли пешком. Джим нес коробку запальника, Максу предложил тащить десятилитровую канистру с водой и кирку. Максу хотелось спросить зачем вода, но он решил для солидности вопросов не задавать. Раз уж он «Великий мастер». Подрывники подошли к месту, где из песка торчала пара проводов. Джим присел над ними и привычными движениями стал присоединять провода к клеммам электродетонатора. Затем объявил: «Сначала рванем, а потом будем обсуждать».
– А где укрытие? – удивился Макс.
– Прячься за шефа: это верней всего! – нахально сострил вертолетчик, но тут же объяснил, как бы извиняясь перед боссом: – «Не бойся, Великий мастер, участок находится в ста метрах отсюда, заряды слабые, на воздух не взлетим. Ну, с нами Бог!» – и он яростно накрутил ручку соленоида и нажал на кнопку. Ничего не произошло.
– Shit! – завопил Джим. – Shit! Shit! Shit! Я же говорил: надо сразу рвать, не ждать до утра! – он повернулся к Максу и стал кричать на него:
– Это всё ваша хвалёная американская демократия! Она нужна для того, чтобы народ мог свободно решать: спереть ему что-нибудь ночью или не спереть! Спёрли, как видишь... Хорошо ещё, что Джим Спайкс всегда запасную бухту с собой возит. Так что антракт, господа, можете пока пройти в буфет... – и Спайкс потопал обратно к вертолёту.
– Специфика, однако, – пожал плечами Грэй, – вот, привлекаем к работам туземцев. Кое-что из используемых нами материалов вызывает у них интерес, и они возвращаются потом ночью, чтобы изучить предмет интереса поподробней. Слава богу, взрывчатка пока ещё не привлекла их пристального внимания. Пробовали однажды динамитом натираться для придания себе дополнительной энергии, но им это не понравилось. Вся энергия ушла в натирание, и ни один из них не превратился в супермена. Впрочем, всё извлечённое из земли они воровством не считают. Всё найденное ими в земле принадлежит им: земля им это дарит. Такова их природная философия. Вот, «нашли» ночью кусок провода: спасибо тебе, земля-кормилица, за полезную вещь. Можно ею штаны подвязать или две палки скрутить вместе. А для выгоды, ради бизнеса они не воруют, нет. Олигархи из них нулевые.
– Много они выкусить не могли, – как бы вторя шефу, заявил Джим, вернувшийся от вертолёта с мотком провода. Он принялся вытягивать старую проводку из песка и скоро нашёл обрыв.
– Ну, я же сказал: всего два метра не хватает, – радостно сообщил он и принялся сращивать концы проводов.
– Дубль второй! – скомандовал он, когда всё было готово.
– А сколько зарядов заложено? – не удержался с вопросом Макс. Дикция его странным образом изменилась. Ему показалось, что язык застревает во рту и шуршит.
– Ага! – злорадно заметил речевые изменения у Макса вертолётчик, – Великий мастер уже по-китайски заговорил. Усыхать начал, стало быть. А пива я с собой не взял, извините, господа: мы на работе. Пей воду, Великий мастер, ради тебя мы эту канистру за собой и таскаем. А то новички с непривычки мгновенно усыхают и превращаются в урюк... ничего, Великий мастер, я научу тебя выживать в пустыне... Ах да, твой вопрос: пятнадцать штук. Итак: алле... гоп!
Землю под ногами встряхнуло, и впереди вспухли и осели по кругу невысокие красные фонтанчики. Над «полигоном» поднялось облако рыжей пыли, которая постепенно оседала.
– Ну вот, теперь можно обсуждать! – разрешил Джим, направляясь к месту взрыва. Интересно узнать для начала мнение Великого мастера.
– Пока мнения не имею. Сейчас посмотрим. Надо понять сначала, какой результат требовался.
– Во всяком случае, не эти песчаные фонтаны, – недовольно проворчал Грэй, – хотя сегодня вроде бы и лучше получилось, но все равно это не подземная разрыхляющая волна, а так – полтора десятка мелких террористических актов, скорей всего снова неудачных, – Грэй поднял кирку и принялся ковырять ею землю под ногами. Из-под песка время от времени выворачивались куски твердой розово-серой породы.
– Нет, не то. Нужно, чтобы песок остался внизу, а все эти обломки вышли на поверхность. Можно это сделать, Макс?
– Думаю, что да. Джим, как ты закладывал заряды и какие?
– Под сорок пять градусов в направлении центра участка ручным буром на глубину четырех метров просверлил дырки, задвинул толовые цилиндры, засыпал дыры землей: готово! Опыт показал, что чем точней на центр направлены шахты, тем лучше эффект. Но все равно взрыв выплевывает землю из дырок и теряет при этом мощность. А если увеличить заряд, то воронка на месте закладки получается – и вообще без эффекта разрыхления. Если взять участок метр на метр, то получается неплохо, но этого шефу мало: нерентабельно, говорит.
– Конечно, нерентабельно! – возмущенно подтвердил Грэй. – Три аборигена квадратный метр в пять раз быстрей разрыхлят, чем ты своими взрывами. Макс, слово за Вами.
- Шурфы надо копать глубже, до двадцати метров. Это раз. Во-вторых, даже это мало что даст, если не устанавливать за каждым зарядом железобетонный экран примерно метровой толщины. Через фокусировку экранов – попарной или групповой – можно тогда оптимизировать величину зарядов и глубину их залегания для каждого конкретного участка с учётом типа грунта. Но всего этого вручную не сделать. Нужна тяжелая техника: экскаватор, бульдозер, кран, трейлер.
– Видали академика! – с деланным восторгом возопил Спайкс. – «Оптимизировать ... как его... попарно и с учётом...».
– Прекрати паясничать! – оборовал его Грэй и обратился к Максу:
– Какую площадь можно охватить при этих условиях?
– Где-то пятьдесят на пятьдесят метров. Может быть до ста. Надо пробовать.
– И заряды на глубине двадцати метров?
– Десяти-пятнадцати – не меньше.
– И опять же методом «тыка»,– ядовито прокомментировал Джим.
– Не совсем. Скорей, это последовательная и целенаправленная отработка технологии.
– А к отработке технологии фактор стоимости не относится, что ли? Бетонные блоки, экскаватор, кран... Хотя чего я беспокоюсь: мне же легче. Не надо будет вручную на 50-градусной жаре 4-метровые колодцы рыть. Ты вон сотню метров прошагал, Великий мастер, и уже полканистры воды выглушил...
– И ты в одиночку выкопал все эти шпуры? – изумился Макс.
– А ты думал – кто? Святой дух, что ли? – вскричал Джим и покосился на шефа. – Ну, аборигены копали тоже... немножко... а я ими руководил. Только с ними как... не успеют начать, как уже бегут с жалобой: дух земли недоволен, виски просит. Виски им давай. Духа уговаривать. «Виски вы будете уговаривать, а не духа», – говорю я им...
– Все, господа, выездное совещание объявляю закрытым. Мистер Триллер увидел все что ему надо. Жду от Вас расчетов и сметы, Макс. Необходимая техника будет. Полетели обратно.
∙∙∙
В этот же вечер Макса хватил удар. Не тепловой. Хуже. Удар, который пустил его кувыркаться по дороге жизни столь стремительно, что сама судьба его озадачилась, сбитая с первоначальной программы, заданной ею для Максимилиана Триллера на много лет вперёд.
Первый удар зноя, испытанный Максом при выходе из самолетика Стива, оказался нежным приветом аутбэка по сравнению с тем цунами, который подхватил Макса, когда он явился вечером на званый ужин к Грэям, посвященный первому дню его работы на фирме „S&G“, и увидел жену Грэя Николь. В этот миг невесть откуда явившийся пухлый древнегреческий амурчик пронзил Максу сердце не тонкой золотой стрелой из золотого же колчана, и даже не боевым копьём Афродиты, которым она в начале своего боготворчества поражала врагов своих, но гигантским рабоче-крестьянским ломом, подобранным им в пригаражной подсобке: саданул по всем клапанам и кардиокамерам разом, наповал и навылет. От этого удара Макс пошатнулся, и Николь вскрикнула – она подумала, что гостю стало плохо от жары. Но Макс лишь помотал головой: «Нет, мне хорошо». Однако, хорошо ему или плохо, он и сам не понимал. Он знал только, что с ним что-то приключилось. Что-то огромное, с последствиями. Заторможенный и косноязычный, он, не замечая времени, пересидел званый вечер в свою честь, боясь отчего-то смотреть в сторону жены своего босса, между тем как невидимый амурчик хулиганил вовсю: заставлял Макса то краснеть, то бледнеть, то потеть, то заикаться.
Наконец, после того как прекрасная Николь пришла к окончательному выводу, что новый подрывник ни в коем случае не кретин, а просто перегрелся в первый день в пустыне и безумно устал от ярких впечатлений дня, хозяева отправили Макса спать. И всю первую ночь свою в аутбэке Максу снились не пески, не ядовитые австралийские змеи, ядовитей которых не бывает на земле, не кенгуру с мечтательными глазами, не аборигены, закусывающие толовыми шашками, а волшебная красавица Николь – женщина-королева, приплывшая к нему из космоса на двухвесельной шлюпке с алой бугенвиллеей на корме и сообщившая ему, что любила его уже три тысячи лет тому назад, когда её звали ещё Шехерезадой. Макс Триллер влип и знал наперёд, что влип трагически и безвозвратно.
С того дня сердце Макса забилось иначе, совсем иначе. Теперь при каждом его ударе в ушах Макса отдавалось волшебное слово «Николь». Так он и ходил с этим словом в ушах, повторяющемся от шестидесяти раз в минуту по утрам и до ста двадцати днём, на жаре, когда он в рабочем движении с усилием преодолевал обжигающие наги красные барханы австралийской пустыни. И ничего с этим поделать было невозможно – от древнего вируса чувственного обожания, запущенного когда-то Адамом и Евой, объевшихся греховных яблочек, лекарства не существует на белом свете.
А Макс Триллер, похоже, и впрямь сошел с ума: Николь мерещилась ему везде, даже в образе мохнатого паука, навестившего его однажды под тентом палатки. Таково было воздействие на него трех одновременных факторов: жары, одиночества и поразивших его женских глаз. Взаимное усиление эффекта воздействия нескольких факторов называется синергизмом. В жуткую воронку такого синергизма, как в черную космическую дыру как раз и угодил бедный Макс Триллер. Его биопсихическая система вошла в подобие авторезонанса, бездонно черпающего энергию из пока что неизученной темной материи и доводящего систему до саморазрушения. И Макс саморазрушился бы очень скоро, если бы все три фактора продолжали доводить его до исступления ежесекундно. Но на его спасение третий и главный фактор по имени Николь большую часть времени выпадал у него из поля зрения вследствие работы. Ведь он уезжал «на точки» и жил там в палатке по несколько дней, а то и недель кряду. Только благодаря этому обстоятельству Макс не свихнулся совсем. Разве что в беспокойные сны его закрались признаки безумия. Так, вместе с Николь они были однажды скорпионами и семенили по песку хвостами вперёд, улыбаясь друг другу. В другой раз они мчались куда-то рядышком по эвкалиптовому лесу вместе со стаей диких собак динго.
Такая вот беда приключилась с Максом, называемая иногда любовью. Безнадежной любовью, если быть точней. Ибо весь ломик амура достался одному Максу – к Николь амурчик остался безразличен. И поэтому критического состояния Макса она даже и не заметила, кажется. Или заметила всё-таки? Ведь только очень глупые женщины, вернее, женщины без женского начала не замечают такого. А Николь Грэй глупой женщиной не являлась. Она была очень даже умной женщиной, к тому же еще и очень наблюдательной. Возможно потому, что она была профессиональным фотографом. Все стены в доме Грэев увешаны были ее фотоработами, одна лучше другой – от портретов Тома Грэя до видов Австралии и макроснимков насекомых. И еще она любила Фрэнка Синатру, Энгельгарда Хампердинка и бугенвиллеи. Это было все, что знал о ней Макс Триллер. Но и этого вполне хватило Максу для обожествления Николь.
Почему? Почему такая беда стряслась с Максом? И ещё одно почему, гораздо большего размера: почему вообще история любви Макса Триллера должна быть кому-то интересна? Ну, влюбился и влюбился некий индивидуум рода человеческого, ну втрескался по самую крышку – что в этом особенного? Все на планете – а нас, жителей земли, уже за семь миллиардов перевалило – влюбляются и втрескиваются вдоль и поперёк, а некоторые так и по многу раз подряд, и это повторяется при каждом новом поколении снова и снова. Если все эти влюблённости описывать – десять солнц успеют остыть и сто новых галактик возникнуть, а мы будем всё сидеть и описывать. Но только история любви Макса оказалась исключительной. Любовь Макса Триллера, как покажет время, сыграла особую роль в истории человечества, и поэтому разобраться во всем этом приключении детальней представляется не просто необходимым, но исторически необходимым.
Скорей всего, случившееся с Максом имеет причиной то обстоятельство, что Макс Триллер «засиделся в девках». Как-то так получилось в его жизни. То есть, опять же, не в том смысле, что он слишком долго не понимал разницу между мужчиной и женщиной, а когда понял, наконец, то было уже поздно: время пылкой, романтичной, безоглядной любви для него ушло. Нет, всё это было не так. Макс развивался вполне в такт со своим поколением, и отнюдь не являлся наивным ребенком, до десяти лет верящим в существование Санта-Клауса и аиста со сверточком на капустном поле. Скорей даже наоборот. В возрасте четырнадцати лет мастер-класс по части секса предложила ему шестнадцатилетняя гостья, сидевшая рядом с ним за столом на дне рождения у школьного товарища. Два часа спустя она исполнила своё обещание в хозяйском ватер-клозете, усадив Макса на унитаз. Но Максу первый опыт плотской любви не понравился совершенно. Девица была пьяна, груба, насмехалась над ним и обзывала его обосраным щенком и импотентом. В довершение всего, в разгар «мастер-класса» ее стало рвать от выпитого, так что Макс едва успел сползти с унитаза и подобрать ноги. Все это было очень пошло и противно. Юный, опозоренный Макс Триллер со спущенными штанами, лежащий на холодном полу возле блюющей, синезадой девицы пережил в тот момент такую порцию омерзения, что надолго отвратился от остро волнующей тинэйджеров темы секса. Он закомплексовался «по Канту»: акт половой любви с его неэстетичными движениями и зверскими звуками стал представляться ему проявлением в высшей степени свинским – грязным и неприличным. При этом с тестостеронами в крови и с сексуальной ориентацией у него было все в полном порядке. Позже, уже будучи в армии, он свой неблагополучно приобретённый в детстве комплекс в значительной степени преодолел: и в бордели похаживал вместе с другими солдатами, и с десяток скоростных перепихон-романов на разных континентах пережил, однако все это лишь ради удовлетворения биологического зова плоти, при неизменной затаённой брезгливости к процессу и полном отсутствии представления о большой любви. А любовь – просто любовь, или настоящая любовь, как её ещё иногда называют – она прошла мимо Макса. Но вакуум неиспытанной любви продолжал, очевидно, незримо углублялся в его душе, и пустота эта требовала заполнения со всё большей силой, и в какой-то миг неосознанный зов любви перешёл некий критический рубеж и породил торнадо, внезапным вихрем которого и принесло незваного и нежданного амурчика со стальным ломом из ближайшего гаража наперевес. И это был тот миг, когда Николь Грэй распахнула перед Максом двери своего дома, очаровательно улыбнулась и произнесла голосом нежного небесного ангела:
– А я уже знаю: Вас зовут Макс, и Вы прилетели вчера из Америки специально, чтобы принести нам славу и богатство. Проходите, дорогой Макс: Вы нам очень-очень-очень нужны, и мы Вам очень-очень-очень рады...
Вот при этих её словах Макс и покачнулся. А Николь вскрикнула. А он увидел вдруг, какая она неземная красавица. И у него заболело сердце – заболело в первый раз в жизни: до этого он вообще не имел понятия, с какой стороны оно у него расположено. А она подумала, что это от жары. А это было не от жары – это произошло от удара амурчика ломом в самое яблочко его сердца: от этого удара широко распахнулись глаза Макса и вобрали в себя всю вселенскую любовь, у которой отныне было имя: Николь!
Но, конечно, Николь Грэй была очень хороша собой и без вмешательства всяких там древнегреческих амурчиков. Она была много – лет на десять – моложе своего мужа, но ей и этого возраста невозможно было дать благодаря нежнейшей коже лица без единой морщинки и изящной фигуре богини со скульптур всё тех же древних греков. Она смотрелась лет на двадцать пять, не больше, а улыбка и вовсе превращала ее в юную, прелестную девчонку с умилительно вытарчивающим из ряда, любопытно выглядывающим при каждой улыбке из-за пухлой губы верхним зубиком в углу рта. Плюс серые... нет, светло-голубые, как раннее утреннее небушко... нет, всё же скорее серые глаза, такие прекрасные, каких Макс Триллер никогда еще не видел ни у одной земной женщины. Немного придя в себя, он произнес не самые умные слова:
– Хау ду ю ду, мисс!
– «Миссис Грэй», – ласково поправила его хозяйка дома, – меня зовут миссис Грэй. Но Вы будете звать меня просто Николь, договорились? Хелло, Макс. Добро пожаловать, Макс.
Когда он проходил мимо нее, у него снова закружилась голова. От запаха ее духов, наверное. От Николь исходил тончайший, чарующий аромат цветов. А может быть это был ее собственный запах? Определенно, да, конечно: так пахла она сама. Так должны пахнуть и ангелы на небесах. С этой секунды Макс Триллер стал зачарованным пленником этого запаха. Иногда легкий ветер пустыни приносил на рассвете едва уловимый, похожий аромат, и у Макса заходилось сердце. И оно готово было остановиться навсегда не только от любви, но и от тоски. Ибо он знал и понимал: Николь ему не принадлежит и никогда принадлежать не будет. Впрочем, а почему бы и нет? Она ведь не рабыня Тома Грэя! Если бы она его, Макса, полюбила... Она развелась бы с Грэем, и Макс Триллер носил бы ее на руках до конца своей жизни... Максу было уже двадцать семь лет, но он мечтал как двенадцатилетний. Вот что вытворяет с человеком любовь. Тем более – любовь неразделенная. Потому что Николь относилась к Максу благосклонно и даже порою ласково, но не более того. Когда она поворачивалась к своим бугенвиллеям, она забывала о существовании Макса. Так ему казалось. Но ведь он не являлся специалистом в области женских сердец. «Может быть, я все-таки ошибаюсь»,– думал он? –«Может быть она просто делает вид, что его не замечает?». Так думал иногда Макс, стоя рядом с Николь и тайно мучаясь. – «О, Вы еще тут, Макс?», – замечала она его через пару секунд, и он внутренне сжимался от обиды и горя. Ну что, что он мог сделать такого, чтобы она заметила его любовь?
И однажды он понял, что он должен сделать. Он должен найти опал невероятной красоты – такой, каких не дарят даже королевам – и преподнести его Николь. И тогда она всё поймет без слов. Но как найти такой опал? Ведь он занимается только взрывами. Его дело – сотрясти землю, чтобы затем экскаватор выбрал освободившуюся от сыпучей фракции породу, а нанятые аборигены и китайцы отсортировали ее и сложили опалосодержащие камни в отдельную кучу. А в это время сам Макс уже в другом месте готовил следующий подрыв.
Подобрать опал из кучи нельзя, понимал Макс, это будет воровством, ибо все эти добытые опалы принадлежат фирме Грэя. И вообще: украсть опал у мужа, чтобы подарить его жене этого мужа – это уже полный абсурд. Но может случиться нечто еще более ужасное. Грэй за подобное преступление может просто уволить его, Макса. И тогда все! Тогда – конец! Тогда он должен будет уйти отсюда, чтобы никогда больше не видеть Николь. Никогда! И жизнь сразу потеряет всякий смысл.
Так как же добыть этот чёртов драгоценный опал, ломал себе голову Макс? Может быть, скопить денег и купить? Но сколько же нужно работать, чтобы заработать миллион? – именно столько должен стоить опал, достойный Николь!
И вот, в один прекрасный день Макс придумал как это сделать. Ведь ему в соответствие с контрактом полагались выходные, два дня в неделю. Которые он обычно игнорировал. Часто он работал и по субботам, и по воскресеньям – лишь бы возник повод лишний раз постучаться в дом Грэев и предупредить, что в выходные дни он будет работать.
Это было глупо, запретить ему работать по воскресеньям никто не мог, но Макс всё равно делал это в надежде увидеть Николь и дождаться ее игривого вопроса: «А не к милой ли аборигеночке собрался наш дорогой Макс под видом работы?». На что Макс отшучивался: «Сердце дорогого Макса занято». – «О!. – округляла свои ангельские глаза Николь, – и как же зовут эту счастливицу?». – «Её зовут Работа!», – заявлял Макс, и оба они смеялись. И, честное слово, что-то нешутливое проскакивало туда-назад в их взглядах. Так, во всяком случае, чудилось Максу. Или ему просто хотелось так думать? После такого обмена шутками Макс уезжал в пустыню счастливым человеком и обещал себе в следующий раз на вопрос Николь ответить иначе, ответить так: «Нет, Николь, нет у меня никаких аборигеночек. Я люблю только одну женщину на всём белом свете, и эта женщина – Вы!»... Но бывало и так, что Макс уходил из дома Грэев в тоске и печали. Например, если Николь, выглянув на секунду в прихожую и равнодушно ответив на приветствие, снова исчезала, или если она, вместо вопроса об аборигеночке восклицала:
– О, Том должен очень высоко ценить Вас, Макс. Вы преумножаете его богатства даже по выходным дням!
Максу слышалась в этих словах скрытая издевка, и он удалялся, рыдая сердцем. Однажды, ещё задолго до идеи с опалом, ему пришла в голову удачная мысль помогать Николь по выходным с посадками кустов бугенвиллей. Он вызвался это делать, заявив, что любит сажать кусты. Китаец Ли, слуга Грэев, их повар и дворник, был страшно доволен такому обороту дел и с удовольствием передал Максу садово-огородное оборудование. И всё бы ничего, да только Николь не каждые выходные сажала бугенвиллеи, а иногда сажала их и в будние дни, или вовсе уезжала куда-нибудь, поручив Максу через слугу посадить в «скрэбе» то-то и то-то – не обязательно даже и бугенвиллею. В этих случаях злой как чёрт Макс, разгоняя пауков и скорпионов, махал мотыгой в полном одиночестве за домом Грэев, стараясь не попадаться на глаза ликующему Джиму, который, заметив Макса, обязательно произносил что-либо гадостное типа:
– Ах, какое замечательное у Вас хобби, Великий мастер Макс. Мне бы такое! – и шагал себе дальше в город пить пиво, чтобы не усохнуть от жары.
Потерпев крах с проектом бугенвиллей, Макс предпочёл снова работать по выходным в пустыне. А с бугенвиллеями он впредь помогал Николь лишь изредка, когда она специально просила его о помощи. И это было хорошо, потому что просить Николь умела очень ласково-вкрадчиво, как кошечка, и в эти мгновенья Макс любил её особенно сильно, чему даже сам удивлялся: ведь любить её ещё больше было просто уже некуда!
Так вот, как уже сказано было: однажды Макса осенило как осуществить проект подарочного опала для Николь. Отныне по субботам он забирал белый фирменный «Лендровер» и уезжал в сторону Андамуки. Там он отыскивал ту или иную заброшенную шахту-нору, спускался в неё с фонарем, небольшим буром и аммонилом, закладывал маленький заряд в подходящем месте, выбирался наружу, делал мелкий подрыв и спускался снова – теперь уже с киркой и мешком – искать свой опал, оставленный для него безвестными старателями и богиней-Удачей. Но королевский опал и богиня удачи, сговорившись, играли с Максом в прятки. Кое-что попадалось, конечно, и по меркам отдельно взятого опалокопателя вполне даже немало, но все эти мелкие сокровища Макса не интересовали. Он подстерегал большую добычу, и он ждал её с тем же одержимым фанатизмом, с каким её поджидает каждый австралийский диггер.
(продолжение следует)