(Сентиментальный роман о немцах Советского периода)

Яков Иккес

Книга вторая – часть вторая

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

7

Зима 1945 на 46 год была суровой и многоснежной. Морозы порой достигали минус сорока и ниже. Дороги, перехваченные сугробами, стали на всю зиму непроезжими. Перехваченное русло Таласа выходило из берегов и намораживало по всему низовью сплошной настил льда. Не хватало топлива. Люди, сбившись по 3-4 семьи в одну комнатушку у одного очага, экономили каждую палочку жантака или колючего щенгеля, добытую в степи полураздетыми женщинами и стариками. Питались выращенной летом картошкой, насушенной с осени соленой рыбой, не вдоволь, конечно, и корнями жаужумыра (дикая картошка). В периоды коротких потеплений спасала и охота на зайцев, фазанов. На них в кустах тамариска по натоптанным дорожкам ставились по ночам петли из тонкой стальной проволоки, а утром собирали добычу, которую делили меж собой. Главное, без потерь дотянуть до весны, а там, что бог даст - выживем. Лето - не зима! Не зря цыгане говорят: «Отдал бы сто зим за одно лето!»

За зиму мы с директором на Виллисе несколько раз пробили дорогу до Аккуля, но ее вновь заносило, морозы были настолько сильны, что пришлось прекратить поездки до лучших времен. Снег осел только в конце февраля, и мы, в первый раз переправившись через Талас по льду, выехали в предпесковую зону на охоту. Фару держал в руках Оскар Дубс, а главный стрелок Василий Степанович сидел на заднем сидении. Долго ездить не пришлось. На первом же бархане мы заметили знакомый ярко-синий огонек. За первым козлом мы гонялись довольно долго. Несколько выстрелов на ходу автомобиля прошли мимо цели. Заметив не пуганного козла, стоявшего в свете лампофар, я крикнул: «Не стрелять, пока не остановлюсь!» На этот раз получилось. Козел завалился набок, выстрел в голову успокоил его.

- Знаешь что, Яша! - крикнул вдруг Оскар, когда мы тронулись. - Этой дрянной фарой мы ничего не найдем! - и швырнул ее в багажник.

Теперь мы могли видеть только то, что попадало в полосу фар «Виллиса». Подстрелив и поймав живьем несколько зайцев, мы собрались домой.

- Слушай, Оскар! Возьми еще раз в руки фару, - попросил Степаныч. - По сторонам-то ни хрена не видим!

Стекло фары оказалось разбитым. Оскар был разочарован.

- Попробуй без стекла, может, хоть одного найдем! – сказал Степаныч, подавая фару. - Если не хочешь, я буду светить. Включай розетку!

Прямой, как прожектор, луч рефлектора ослепил нас.

- Дураки! - проворчал Оскар. - Ведь стекло фары рассеивает свет, а я не додумался... А ты, ученый шофер, разве не знал, что....

Луч прожектора, рыская по барханам, нащупал и осветил сразу троих рядом стоящих джейранов. Теперь я понял, что делать. Переключив дальний свет на подфарники, я направил «Виллис» прямо на них, а Степанычу шепнул: «Как остановлюсь, прыгай с машины и стреляй».

Метрах в тридцати от ослеплённых жертв я остановился и, выхватив ружье, двумя выстрелами уложил двоих, а Степаныч добил третьего.

- Хорошая мысля приходит опосля! - шутил Степаныч. - А ты, Оскар, не хотел... Старших надо слушаться.

- Это мне скажите спасибо, что стекло разбито! - горячился тот.

Аппетит, говорят, приходит во время еды. Трех тушь нам показалось мало. За следующим барханом мы таким же способом уложили еще двоих, а по дороге домой у самого Таласа набрели еще на одного рогача. Я раньше уже упоминал, что Василий Степанович - это ссыльный военный врач, что он в Уюке в крайнем на отшибе пустующем здании соорудил что-то вроде медпункта, там и жил с женой Варварой. Туда мы и направились с добычей. Здесь, в стороне от прохожих, разделав тушки, помыв машину уже под утро, договорились молчать - и разошлись по домам. Но напрасно мы осторожничали, боясь, что нас «заложат». Люди, голодные, оборванные, настрадавшись от грабежа Советской власти, научились молчать и потихоньку, правда, с опаской, привыкали к мысли: « Не украдешь - не проживешь!» Одна из заповедей библии гласит: «Не укради!» На этом воспитывались веками наши предки. Наши деды и отцы умирали с голоду, но чужого не брали даже у той власти, которая их, ограбив, поставила на грань катастрофы. Это передавалось потомкам с молоком матери. Поэтому не страх, а совесть руководили людьми, но и она потихоньку угасала, как догорающий закат солнца. Вспомним, как я возмущался, когда в Кенесе колхозный бригадир Рсхулбек предложил мне прямо с тока развозить зерно по домам колхозников. Я тогда готов был назвать его врагом народа.

Советская власть, отвергнув бога, ликвидировав частную собственность, сама того не подозревая, готовила почву для общества воров и жуликов. Для охраны социалистической собственности приходилось содержать миллионную армию бухгалтеров, учетчиков, ревизоров, уполномоченных, аппарат партийного и советского контроля, силовой аппарат НКВД, КГБ и ОБХСС, которые также станут потенциальными преступниками режима.

Но об этом чуть позже. Открытый нами метод легкой добычи мяса скрыть не удалось. Головы, ножки, требуха, пошли по голодным соседям, а из шкур начали изготавливать теплую одежду. После нескольких повторных выездов к нам подключились руководители МТМ (машинно-тракторная мастерская), Анатолий Куб и другие ребята с грузовым автомобилем. Счет добычи за один выезд стал доходить от 50 до 60 голов. Люди в Уюке ожили, появились улыбки на лицах.

Весна и приближающееся лето вселяли новые надежды. У наших людей, как и у казахов, действовал «узун кухулак», только его стали называть тряпочным телефоном. По этому телефону я услышал, что мой друг Петька Крузе перебрался с матерью и братишкой Виктором в Таласский каракуль совхоз, что в 45-ти километрах от Уюка в Учарале. Говорят, что хотели к нам, но по дороге умерла сестренка, и мать не захотела уезжать от ее могилы. Так и остались в совхозе разнорабочими. Последний раз мы виделись в Байкадаме, куда я с матерью и группой потаповцев ходил пешком в сорок третьем зимой. Петьки тогда не было дома.

Отпросившись у директора, прихватив мать, я в предчувствии радостной встречи помчался в Учарал. Сорок пять километров, на которые тогда нам пешком понадобился бы световой день, я промчался на «Виллисе» с ветерком за час. Совхоз располагался на восточном склоне увала, одиноко возвышавшемся над поймой Таласа, среди многочисленных озер и бесконечных диких зарослей камыша, тамариска и корявой джиды. Как советское экспериментально-опытное хозяйство по разведению каракулевых овец, оно тогда уже имело школу, медпункт, магазин и несколько солидных, по тем временам, жилых домов. Население также, как и в Уюке, состояло из репрессированных народов России. Лишь руководство совхоза да ученые были вольные русские мужики. Наши Потаповцы к тому времени в основном жили и работали на участке полеводства в диких джунглях камыша, и на многочисленных животноводческих фермах, удаленных от центральной усадьбы на 15-25 километров.

Крузовых, расспрашивая прохожих, я нашел в глубоко вырытом для чего-то совхозном подвале, где в общем зале примерно на площади 8-15 шагов жило несколько доведенных до крайности семей. Петьки, моего гордого друга, с которым мы собирались когда-то делать мировую революцию, не было дома. Мама и тётя Мария, обнявшись, плакали навзрыд. Притихшие на время старики и детишки смотрели на нас с многоярусных деревянных полатей с видом обречённых. Сырость, запах нестираных пеленок, вонь немытых тел – всё напомнило вагон при депортации осенью сорок первого, трудармейскую жизнь и карцер под барханом. Пообщавшись со знакомыми жильцами, мы выбрались, наконец, на свежий воздух.

Я смотрел на тетю Марию и не узнавал ту гордую красивую женщину. Смерть дочери, тяжелый труд в стройчасти, жизнь в этой вонючей дыре с десятками полуголодных детей, стариками, измотали ее окончательно.

- Петьке обещали комнату в общем бараке, - выдавила она, наконец, вытирая слезы. – Может, тогда станет полегче, спокойнее.

- Тетя Мария, а Петьку где найти ?

- Где-то на полеводстве в тракторной бригаде прицепщиком работает. Возьми с собой Виктора, а мы с матерью сходим на могилку!

Петляя по бесконечным лабиринтам камышовых джунглей, переехав Талас по скрипучему мосту, мы, наконец, попали на полеводство. Здесь у самого берега Таласа стояло несколько азиатского типа мазанок и около двадцати вырытых в земле землянок с жившими в них потаповцами. Рабочие полеводства, механизаторы, гремя ложками под камышовым навесом, садились за длинные столы обедать. Узнав меня, выскочившего из-за руля «Виллиса,» Петька повис у меня на шее. Мы смеялись и плакали, обнимались, целовались на виду обступивших нас зевак.

- Да это же Петькин друг, конопатый Яшка! - послышались голоса. - Да тот самый, что на лисапеде по селу гонял. На коньках зимой ... Ну-у!

- Вот это да-а-а-а! На такой машине...

- Похожа на совхозный Додж -3,4, на котором Маруся шоферит. Американский артиллерийский тягач «Виллис», - сказал, опираясь на палочку, казах, одетый в воинскую гимнастерку и брюки галифе. - Их много было на фронте. Хорошая машина.

- Давай за стол! - заголосила повар. - И его тащите. Что ж вы, не помните разве двух хулиганишек. А!. Яйца-то из нашего курятника кто таскал? Яшка сторожит, а Петька - в курятник!

- Ну во-о-о-т, тётя Фрида, о чем вспомнила! - дружно смеялись за столом.

Петьку тракторный бригадир на полдня отпустил, и мы помчались в степь. За долгие годы разлуки нам было, о чем вспомнить и рассказать друг другу. А если попытаться описать наш разговор подробно, то пришлось бы написать еще одну книгу или повторить все с самого начала. Остановлюсь только на рассказе Петьки о том, как они попали в Учарал из колхоза Коммунар Сарысуйского района, находившегося в ста километрах от него.

- Жили мы в предгорьях Каратау, - говорил он, торопясь. - Ты сам видел в задрипанном ауле, на голых буграх без единого деревца и кустика. В первую же зиму нас занесло снегом, похуже чем в Потаповке. Этот ветер под названием «Беркара» зимой заносил снегом, а летам сшибал с ног и забрасывал камнями. Ни озер, ни дичи. Мать с детьми жила только на подаяниях местных казахов, а я работал у чабана, кочуя в юрте по пастбищам. На зимовку спускались до озера Казоты, куда впадает Талас, в ста двадцати километрах от колхоза.

- Наверно, поэтому ты не попал в трудовую?

- Какая «трудармия!» Нас руководство колхоза не находило, пока мы сами не появлялись где-нибудь вблизи аула и то только летом. Через год после того, как вы посетили нас и рассказали о многочисленных фазанах, зайцах, рыбе, мы с матерью посадили детишек на спину и пошли в вашу сторону. Почти неделю потратили, пока добрались до Учарала. Дальше не хватило сил. Знакомые Потаповцы уговорили остаться в совхозе. Да и сестренка...

- Слушай, Петька! Ты помнишь со мной в школе за одной партой сидела красивая девчонка Гильда Неб? Ну та, что на костылях....

- Здесь они, небовские... Мать говорила, что они в казахской мечети живут. Недавно только перебрались туда из колхоза Учарал. Там, говорят, живет несколько семей наших потаповцев.

- Может, заедем.?.. а Петька! Ведь за одной партой сидели! Помнишь, как здорово она играла на гитаре?

- То, Яш, тогда было. А теперь не сыграешь.. Да и танцевать - желающие перевелись... Голодному и босому не пляшется, - ворчал Петька, садясь в машину. - Рули по той дороге, что приехал!

Вскоре, на подъезде к совхозу, из зарослей камыша и тамариска среди огромных песчаных барханов показались купола мечети.

- Сворачивай вправо! - крикнул Петька, показывая на ишачью тропинку.

Чтобы преодолеть сыпучий бархан, наметенный ветром вокруг мечети, пришлось включить передний мост и раздатку. Из огромных дверей центрального входа мечети, как горох, высыпали вначале дети, потом ребята и девчата постарше и, сгорбившись, поглядывая через подставленную к глазам ладонь, показались бабушки. Что-то было в этом ошеломляющее. Мусульманская мечеть и обездоленные Лютеране. Какая же варварская сила могла это сотворить, поселить в храм мусульман инаковерующих, по казахским представлениям кяфиров. Если уж сами люди, доведенные до отчаяния, не могли противостоять этой силе, то где же был всесильный Бог или Аллах? Один на все религии. Почему он допустил до этого безумства?

Выбежавшая молодежь, нас, конечно, не знала. Сверстников и их матерей не было дома - кто на работе, кто на рыбалке, охоте, на добыче топлива. Бабушки пошустрее, узнавая нас, охали, ахали, плакали. Гильда, из-за того что костыли проваливались в песок, почти не выходила на улицу. Чтобы повидать ее, пришлось пройти внутрь мечети. Огромный зал с конусным куполом, разрисованный старинными арабскими фресками, был закопчен сажей примитивных печей, служивших каждой семье и обогревом, и кухней. Многочисленные кельи, утопавшие в стенах, занятые каждой отдельной семьёй, были завешаны старыми тряпками, рваными кошмами от казахских юрт, толью и камышовыми матами. Здесь же в зале, под куполом, висели стираные тряпки и латаные-перелатанные одеяния. Картина была жуткая! Как же перезимовали люди эту лютую зиму в этих адских условиях, в этих каменных хоромах, продуваемых ветром через открытые проёмы окон купола.? Гильда. Все та же красивая Гильда сидела на сооруженных совхозными плотниками нарах и крутила казахским ручным уршуком (прялкой) пряжу из хлопковых волокон. Рядом, завернутый в тряпьё, плакал родившийся в мечети ее младший братишка Роберт. Увидев меня, она отложила прялку, и ее темно-карие очи наполнились слезами радости:

- Яша-а-а-а! Неужли ты! Откуда и какими судьбами? - засуетилась она, отодвигая горы хлопковых семян и огрызки шерсти, валявшиеся вокруг нее. - Сюда, сюда, ребята, присаживайтесь! И Петро здесь. Нашли друг друга?

Сколько же мужества у этой девчонки. Она и здесь в этой адской обстановке не падала духом, помогала матери в воспитании младших братишек и сестричек. Она с рождения инвалид. В школу приходила на костылях, а зимой мы ее привозили из дому на санках и таскали с собой по всем школьным мероприятиям. Училась лучше всех из нас. Она нам играла на гитаре, а мы всем классом делали робкие попытки кружиться парами. Начавшаяся война безжалостно вырвала из семей наших отцов, а нас самих забросила за тысячи километров от родины в эту казахстанскую глушь. О своих мытарствах я достаточно рассказал в этой книге. Я без отца остался один у матери, а каково же было многодетным семьям?

Гильда рассказала нам, что в колхоз Бозарык, что в шести километрах отсюда, их привезли в сорок первом и выбросили без средств к существованию. Отца нет, мать беременна, сама инвалид, бабушке девяносто, а дети - от четырнадцати один одного меньше. Что делать? Хорошо, что первое время казахи помогали, кто чем мог, не дали в первую зиму умереть с голоду. Последние тряпки променяли на питание. - А теперь, сами видите, как живем! - развела она руками вокруг себя. - Весной пешком пришли в совхоз. Нас поселили в эти хоромы, а матери дали работу в полеводстве. Миля и Лида ходили вместе с ней на работу. Они работали только за паёк хлеба, что выдавал совхоз, а я вот с грудным ребенком. Бабушка умерла здесь, в мечети. Ее мама и дети завернули в старые тряпки и закопали в песок под бархан. Саша и Витя, им было всего по 9-10 лет, зимой и летом были на охоте и рыбалке, добывая нам на пропитание. До сих пор не знаю, где Володя. Говорят, у каких-то казахов скот пасет.

- А мама с девчатами где?

- Где-то на полях, для совхоза овощи сажают. Только к ночи будут.

- Саша сейчас со мной в бригаде работает, - подсказал Петро.

- Витька на рыбалке. Если ничего не поймает, может, хоть черепах принесет, - продолжала Гильда. - Сейчас немного легче стало. Все повзрослели, сами себе добывают на пропитание. Вот только с одеждой плохо. Сутками кручу уршук (ручная прялка). Девчата теперь и платья носят вязаные, а у ребят все из мешковины. Да и квартиру совхоз обещает. Может, скоро выберемся отсюда.

Тепло распрощавшись с Гильдой, мы покинули мрачные стены мечети. У «Виллиса» собрались почти все жильцы. Детишки, как диковину, ощупывали автомобиль, а бабушки и дедушки долго и нудно расспрашивали нас о родных и близких.

Уже отъезжая, мы встретили толпу женщин и девушек, тащивших на своем горбу вязанки топлива. Они спешили к семьям, к тем, которых мы только что покинули у мечети. Мы не стали останавливаться. Свернули на дорогу и помчались в совхоз. Солнце уже низко висело на горизонте. Над головой запели первые комары, и мы собрались домой. Петьке я пообещал, что не я буду, если не перетащу его в Уюк и не сделаю из него механизатора. Уже по дороге домой, под шум мотора, мне мать как бы невзначай бросила:

- Какие красивые девчата у Амалии Неб! Особенно Миля. А ты крутишься около этих грязнуль Ерёменковых.

- А ты где их видела?

- Мы же с Марией ходили на поле туда, где они работают.

«Как же мы с Петькой проехали и не остановились. Наверно, среди них была и она, - подумал я с сожалением. - Придется съездить специально еще раз и познакомиться.»

8

Молодежи в Уюке становилось все больше. Несмотря на неимоверно трудную жизнь, плохую одежду, мы все чаще собирались на вечеринки и учились танцевать под бренчание самодельной балалайки. Все чаще парочки после шумной вечеринки уединялись где-нибудь за сараем или в бескрайней степи, а по утрам бабы у единственного в поселке колодца, размахивая руками, судачили о том, кто с кем танцевал и за каким углом обжимался. А сплетня в селе быстра и пронырлива.

- Ты опять увивался около этой Еременчихи! - закатывала мне истерику мать. - Оскар Дубс уже отхватил Марию! Ты теперь Дусю... Не хочу русскую! - кричала она на все село.

Однажды даже с кулаками бросилась на меня. Но когда я оказал сопротивление и не дал себя, как раньше, поколотить, она три дня лежала в постели, упрекая меня в том, что сведу её в могилу. Меня сторонились не только русские девчонки, но и наши немки. Если бы не автомобиль, меня бы вообще никто из девчонок близко не подпускал. Они садились в машину, и мы укатывали подальше от греха.

Купание на Таласе тех времен вместе с девчонками затруднялось тем, что на нас не было нижнего белья, трусиков, лифчиков. Такое сейчас даже трудно себе представить. Но это было так. Откуда их было взять, когда даже кусочек ситца негде было купить. Но голь на выдумки хитра! Кто-то предложил раздеваться за изгибами речки и потом сплываться в кучу - под водой наготу не видно. Так и веселились. Гонялись друг за другом, ныряли, плавали, но из воды часами не выходили. У меня от случайного подводного прикосновения на всю жизнь осталось ощущение прохлады упругого девичьего тела, крутых бедер и сосков на грудных бугорках. Молодость независимо от нашего желания сближала нас. Нам было уже по 19, а кому и по 20 лет.

Сближали нас и коллективные поездки на огороды, рыбалку. Все чаще собирались мы у такого начитанного парня, как Яша Эттингер. Он читал Максима Горького «Мать,» «Как закалялась сталь» Островского, «Тихий дон» Шолохова, случайно прихваченных его родителями при депортации из Джамбула. Русские девчата читали из своих дневников стихи (тогда запрещенного) Есенина, Лермонтова, Пушкина и неизвестных авторов о любви и преданности, измене и разлуке, о чести и верности Родине. Нашими любимыми песнями стали «Синий платочек», Темная ночь», «Жди меня», «Тучи над городом встали», неизвестно каким образом проникшие в эту глушь без радио и газет. Слова песен можно было, конечно, переписать, выучить наизусть, но откуда бралась мелодия, мне до сих пор не понятно. Однажды мы даже репетировали пьесу, переданную из райкома партии «о соратнике товарища Сталина - Броз Тито», но поставить не удалось. Из НКГБ поступило сообщение: «Пьесу не ставить, Броз Тито - враг Советского Союза».

Так нас, молодежь, начали вновь втягивать в послевоенные политические авантюры. Создавался новый образ врага - американский империализм, куда, якобы, и свернул Броз Тито, предав нашего «дорогого вождя» и освободителя Европы от коричневой чумы - Генералиссимуса товарища Сталина. Начали вбивать в наши дурные головы, что основным виновником нашего бедственного положения является англо-американский империализм, пытающийся возродить нацизм в западной Европе, что всем, кому дорога свобода и независимость, должны на некоторое время еще туже затянуть пояса. Маховик полоскания мозгов разворачивался с новой силой и не безуспешно. Одновременно усиливался режим спецпоселения, что ставило нас в полную зависимость от работников НКВД и НКГБ. Их требования исполнялись безоговорочно.

- Тебя просит приехать в Аккуль начальник НКВД Соколов, - сказал мне однажды Тулеков. - Прихватишь Эрнста Редер. Наверно, что-то надо отремонтировать.

У дома начальника нас встретила сияющая, моя знакомая Муся.

- Это я вас пригласила! - объявила она, приглашая в дом. - Покушаем, потом скажу, что надо делать. О-бал-дее- те!

Переглянувшись, мы принялись уминать все, что стояло на столе. Выпили бутылку разведенного спирта и уставились на раскрасневшуюся Мусю.

- Пошли! - вскочила она вдруг и повела под навес. - Закрыть глаза и, открыть только, когда скажу.

Мы были ошарашены, когда увидели совершенно новый американский мотоцикл типа «Харлео», с которого Муся успела стянуть зеленый брезент.

- Ну, как машина?

- Вот это да-а! Откуда такая?

- На днях получили. Муж, уезжая в командировку по колхозам, поручил мне вызвать вас и поставить его на ход. Думаю, вы сумеете.

Через пару часов машина была расконсервирована и очищена от подтеков вазелина, парафина и заправлена. Мы, правда, не знали, нужно ли добавлять в бензин масло. И американскую инструкцию не могли прочитать.

- Налей на всякий случай, - посоветовал Эрнст. - Кашу маслом не испортишь! По звуку я установил, что двигатель не двухтактный, как у «Красного пролетария», а четырехтактный. Из-за шлейфа дыма, извергаемого глушителем, бензин пришлось сменить. Промчавшись по улицам Аккуля и еще раз проверив все детально, мы собрались ехать домой. Но не тут-то было. Муся пригласила на обед и достала еще бутылку спирта.

- А теперь протрезвеете и начнете меня учить на этой штучке ездить.

- Но на это потребуется несколько дней! - попробовал я увильнуть.

- Не беспокойся, Яша! Директору твоему позвонят.

- Начальник что скажет? - парировал я, зная крутой нрав мужа.

- Он разрешил...

Учили мы ее в степи за Аккулем. Вначале, как дураки, бегали вдвоем за мотоциклом. Потом по очереди сидели на заднем сиденьи и поправляли, где надо. Муся оказалась прилежной ученицей. Уже на второй день она самостоятельно заводила мотор и самостоятельно ездила по открытой всем ветрам степи. Тут бы нам и ехать домой, но настырная Муся попросила проехать с ней по шоссе через Аккульскую сопку. И эта ее просьба была выполнена.

День медленно удалялся к западу. Солнце уже задевало огненным диском за гребень аккульской сопки, когда к дому Соколовых, где мы с Эрнстом поджидали возвращения Муси с очередного заезда, подъехала группа всадников. Среди них был и Соколов.

- А вы что здесь делаете! - удивился он, спрыгнув с лошади

- Как что? - удивился я в свою очередь. - По вашему приказанию пустили на ход новый «Харлео».

- Лошадь отведете в конюшню, - сказал он помощнику и повернулся к нам. - Так, так... По чьему приказанию, говорите.

- Не знаю, товарищ начальник! Но нас прислал сюда Тулеков.

- Ну и что же - поставили на ход? И мотор запустили?

- Конечно, товарищ начальник и Мусю уже научили ездить!

- Это еще что за новость?

- Она же сказала, что вы-вы...

Пока я заикался, в конце улицы, поднимая серую пыль, появилась Муся. Ее темный волос развивался на ветру. Красивое лицо сияло от счастья. Метров в тридцати от нас она, как и положено, сбросив газ, начала тормозить и заворачивать во двор. Дальше произошло невероятное. Заметив мужа, она вдруг, резко открыв газ, не вписалась в поворот и всей мощью врезалась в угол собственного дома. Мотоцикл свалился набок с согнутым в дугу передним колесом, а Муся с окровавленным лицом упала нам под ноги.

- Запереть вас мало! - спокойно сказал Соколов, осмотрев согнутое колесо мотоцикла и пошагал через дорогу в милицию.

Пока мы умывали и отряхивали одежду Муси, пришел милиционер.

- Не бойтесь, ребята, я с вами! - услышали мы вслед ее бодрый голос.

В полночь дверь камеры открылась, и нас обоих, перепуганных до смерти, втолкнули в кабинет начальника. Муся с забинтованным лицом сидела на диване и улыбалась.

- Ну, что мне с вами, подлецами, делать? - сказал Соколов, выйдя из-за стола.

- Виноваты, товарищ начальник!

- Виноваты, виноваты... А мотоцикл кто исправит? - закричал он вдруг. - Что ж мне теперь за колесом в Америку ехать. Харя ее заживет, а ...

- Попробуем сами сделать. В МТСе специалисты есть. Через три дня колесо будет на месте, - выдавил Эрнст. – Так, Яш?

- Конечно, сделаем! - согласился я, еще не зная, как мы это сделаем.

- Да эти ребята, что хошь сделают, а ты-ы.. Эх! - махнула она рукой.

- Ну, хорошо, хорошо, уговорила, - сдался он и сел на место. - И где я тебя только выдрал такую взбалмошную, - ворчал он, успокаиваясь.

- Разрешите идти, товарищ начальник? - спросил я, поняв, что мы теперь здесь лишние. - Колесо отвернем и заберем с собой.

- Жду вас через неделю. Иди, накорми, - сказал он Мусе, уже совсем мирно и поцеловал ее в не забинтованную щечку.

Колесо через два дня стояло на месте, а «баломошная» Муся, благодаря женской хитрости и настырности, стала классным мотоциклистом, и в последующие годы постоянно занимала одно из первых мест на областных и республиканских соревнованиях. А Соколов постепенно начал терять ее как жену, и в конце концов три года спустя, они разошлись, как в море корабли.

Женихаться, по-настоящему, уюкская молодежь начала лишь после того, как из Уюка разъехались русские девчата - сестры Еременко, Ивановы и другие. Они постоянно травили наших немок, что немцы любить и целоваться не умеют, что у них только война на уме, что они, выйдя замуж, всю жизнь будут с клеймом фашистов. - Вон, посмотрите, как грызутся Штромы, а лупит он ее лишь потому, что она русская, а он фашист настоящий! - нашептывали они. - И наша дура, Мария, сошлась c этим шалопаем Оскаром Дубсом. Он ей еще покажет, где раки зимуют!

Первой нас покинула Аня Лакман. За ней приехал из города «трудармеец» Александр Вайнгард и увез с матерью. Эрнст Редер сошелся с Фридой Вольф, Александр Бродт привел в дом Марию Фогель. И пошло и поехало. О каких-то свадьбах или торжествах и разговора не было. Все были одинаково нищи, кроме половых прелестей за душой ничего не было. И жен-то молодых приводили и обхаживали среди родителей, сестер, в тесноте одной квартиры, а иногда под одним рваным одеялом, что для современной молодежи может звучать неправдой. Но так было! Об этом я постараюсь рассказать подробнее на примере собственной женитьбы.

После того, как молоденькая красавица Мария Бургард, брезгуя мною, нежданно-негаданно выскочила за случайного учаральца, я вдруг вспомнил брошенную мне мамой месяц назад похвалу в адрес небовских девчат и помчался в Учарал. К этому времени они уже покинули мечеть и поселились в представленной им однокомнатной квартире в центре совхоза. В тот же день под вечер мы с Петром пошли проведать Гильду. Она сияла от счастья. Вокруг бегали малыши и готовились ужинать с только что вернувшимися с работы матерью и Милей с Лидой. Нас пригласили к столу. Я достал из багажника подстреленных по дороге и уже потрошеных Петром четырех фазанов. Пока мы хлебали жиденький супчик из щавеля и картошки, на стол подали жаркое.

Миля была похожа на Гильду, как две капли воды. Она была среднего роста, стройная и очень хорошенькая. Темно-карие зрачки и белые, как снег глазницы, широко раскрытые глаза неглубоко сидящие под темными бровями, круглое лицо, темный волнистый волос и невинная улыбка - манили своей красотой. На одежду мы тогда не смотрели. Хвалиться было нечем. Наготу прикрывали тем, что было – не до моды. Я и сам был в измазанном комбинезоне да вязаных тапках с подошвой из баллона автомобиля.

- То что надо! - сказал я Петру, садясь за руль. - Через неделю приеду, познакомишь. Можешь сказать ей, что она мне чертовски нравится.

Нам было уже по двадцать. Зрелая молодость, независимо от материального положения, требовала свое. Где бы я ни носился со своим директором: по колхозам, по полям, по тракторным бригадпм или в городе, мысль о предстоящем знакомстве не покидала меня. Я репетировал и подбирал слова, с которых начну знакомство. «А вдруг у нее уже есть парень? - стучало в висках. - А вдруг откажет? Но Петро сказал бы»

Я теперь чаще стал разглядывать себя в зеркало автомобиля и оставался совершенно недовольным своей внешностью. Правда, крупные, как чернильные кляксы, канапушки с лица переместились на спину, но торчащий дыбом волос, похожий на выгоревший на солнце пучок соломы, серо-зеленые кошачьи глаза и плоский утиный нос казались мне отвратительными. «Надо же таким уродом родиться! - распалялся я. - Ну, точь-в-точь фриц с военного плаката! Не зря Мария отвергла меня и убежала с этим пучеглазым учаралцем. Да, он русский и любить умеет... А ты-ы! Даже говорить не знаешь что! Э-эх!»

Петро после вечерней молодежной сходки в Учарале, куда я примчался, когда стемнело, привел Милю и, посадив в машину, шепнул:

- Знакомьтесь!

Мы долго молча сидели рядом, я за рулем, а она на пассажирском сидении и не знали, о чем говорить. Я краснел и бледнел. Меня бросало в жар при одной только мысли, что могу что-то брякнуть невпопад и тогда-а... Что тогда, я не знал, но было мучительно стыдно за свою беспомощность. И чем дольше мы молчали, тем яростнее я сжимал руль и ерзал на сидении. Хорошо, что темно. Со стыда можно было сгореть.

- Хочешь, прокачу? - вдруг вырвалось у меня с облегчением, и, не дожидаясь ответа, помчался по пыльным улицам совхоза. Всполохи света, отражаясь о строения, полосовали ее сияющее от счастья лицо. Я был счастлив, что наконец-то избавился от затянувшегося шока.

- Как - нравится? - смелел я, выжимая газ. - Американский «Виллис!»

- Тише, Яш... Я боюсь! - услышал я вдруг и сбросил газ.

- Петро просил нас познакомиться? Мне кажется, мы давно знакомы по Потаповской школе и по эшелону, в котором везли нас сюда. Ну, вспомни, как Петька набросился на вас, девчат, там в Аральске.

- Да-да... Кажется Шван Мария обозвала вас кулацкими выродками.

Мы долго ездили по окрестностям совхоза, вспоминая то далекое довоенное детство, школьные годы и наших утерянных отцов. На прощание я так и не дотронулся до нее... Только осторожно спросил:

- Миля, можно я буду приезжать к тебе?

Получив положительный ответ, я помчался домой. Остановившись на одном из огромных увалов между совхозом и Уюком, я, кажется, впервые почувствовал и увидел красоту южной летней ночи. С середины неба улыбался месяц. Необъятен небосвод. Горит и дышит мириадами звезд. Земля, не успевшая остыть от дневной жары, вся в серебряном свете; а влажный воздух, веющий из низин и топей, полон неги и благоуханий. Недвижны океаны диких зарослей камыша и куги, только изредка, радуя взор, прочертит небо пылающая звезда, оставляя за собой длинный, постепенно затухающий огненный хвост да какой-нибудь потревоженный зверь зарычит на всю округу, будоража тишину ночи. Божественна и очаровательна ночь! Все тихо. Люди спят. Только мне, одержимому, не спится.

Теперь у меня дорога одна Учарал - Уюк. При малейшей возможности я был там. Петро стал нашим посредником и телохранителем. Учаральские ухари, почуяв соперника, неоднократно пытались расправиться со мной. Но наскочив на нас двоих, как на скалу, сдавались. Да и сама Миля, почувствовав серьезность моих намерений, старалась держаться от них стороной, поближе к Петру.

Теплые зимы и засушливые годы, теперь после 1945 года, сменились обилием снегопада и устойчивыми морозами, что привело к бурным половодьям по Таласу и реке Асса. Переполненное паводковыми водами озеро Аккуль затопило проран, и грозило прорвать плотину выше райцентра. Бурные летние паводки Таласа, в свою очередь поставили под угрозу существования Джимбетовский водозабор и лишить всю правобережную оросительную систему оросительной воды. На укрепление этих сооружений были вновь мобилизованы потрепанные войной и непосильными поборами колхозники района. Наращивание тел плотин, производилась самыми примитивными методами. Старики рубили дёрен в низинах, а женщины и дети, согнувшись в дугу, на своем горбу, тащили его к плотине иногда на расстояние километра. И здесь, на самых тяжелых участках, под наблюдением комендатуры, в поте лица трудились многострадальные спецпереселенцы всех возрастов. За проработанный день, каждому в журнале колхозного учетчика ставился трудодень, а в конце года колхозник получал дулю под нос, или оставался должен за скудное питание.

Обилие воды затопляло сенокосные угодья, мешало доставке к тракторным бригадам горюче-смазочных материалов, запасных частей, срывалась подготовка к комбайновой уборке зерновых. Мы с директором МТС часто носились по берегу Таласа не в состоянии найти места переправы, а, переправившись, иногда на верблюжьей тяге, неделями находились среди механизаторов, организуя и требуя от них порой невозможного. Там же в колхозе Бостандык на участке Казакбай я наткнулся на своего сослуживца по трудармии дядю Федю Гокк c двумя женами своих родных пропавших, без вести братьев, семидесятилетней матерью и кучей детей, один одного меньше. Жили они все в одной землянке, а сам он кузнечил в колхозной кузнице, выполняя заказы МТСсовких тракторных бригад. Сюда, как он рассказал мне, он попал при содействии старшего механика МТС Захар Семеновича после возвращения из «трудармии» в сорок четвертом.

«В Уюке кузнец имеется, - сказал тогда он ему. - Если хочешь получить бронь, соглашайся в бостандыкскую тракторную бригаду. Землянок там хватает, соорудишь кузницу и загремишь на всю округу. Так он и сделал. За одну ночь Семеныч на полуторке перевез его из Сардалы где он, как и я, спасся от новой мобилизации в трудовую. Он и рассказал мне, что после моего отъезда, на 193 м выпал снег, ударили морозы и положение трудармейцев резко ухудшилось, что в марте прибывшая из области медкомиссия начала списывать доходяг и отправлять их помирать по домам, что когда его поставили на веса - ужаснулись! Он весил всего 36 килограммов. Рассказ его о том, как он добирался домой, чтобы не повторяться, я описывать не буду. Он аналогичен тому, что я описал о себе в пятой части первой книги, а быть может еще трагичней.

Я, теперь на правах «правой руки директора» рядом с ним питался сравнительно неплохо. Зависимые от МТС руководители колхозов, стараясь угодить всесильному директору, то в одном месте, то в другом резали барана и под всевозможными предлогами приглашали нас на ночную трапезу, заканчивавшуюся иногда на рассвете. Весь день потом чаевали в какой-нибудь чабанской юрте, развалившись на кошме, подвернув под локти подушки.

Читатель вправе задать мне вопрос: «А какая зависимость колхозов тех времен, была от МТС и его руководства?» Очень даже большая! До коллективизации крестьянин землю обрабатывал на гужевой тяге. Передохший от бескормицы после коллективизации общественный скот, выдвинул проблему: «Чем же пахать и сеять?» Выпускаемые промышленностью трактора, для миллионов вновь создаваемых карликовых колхозов, не обеспечивало и десяти процентов потребности по стране. Тогда в Кремле и было принято решение: Всю выпускаемую промышленностью технику, сконцентрировать в Машино-тракторных станциях ( МТС) и направлять их на работу в колхозы под натуральную оплату, то есть под выращенную ими же сельхозпродукцию.

Теперь представим себе, что происходило в Таласском районе, где имелась только одна МТС в Уюке, имевшая на двадцать восемь колхозов только 16 тракторов, 10 зерновых комбайнов и десяток зерновых сеялок, плугов, сенокосилок и других прицепных орудий. Весна-то ждать не будет, когда в колхоз прибудет очередная техника, а вопросом переброски техники ведал лично директор МТС. Что пожалеешь, чтобы во время получить технику первым? Горюче-смазочные материалы (ГСМ) так же были сконцентрированы на нефтебазах МТС. В продаже для населения не было даже осветительного керосина. Чтобы перевезти какой-то груз, колхозам тех времен не имевших автомобилей, приходилось кланяться директору МТС. От него зависело, останется любой из них председателем колхоза или его в райкоме прогонят в конце года за невыполнение плана и задания партии. И количество натуроплаты, сдираемой государством за выполненные работы также зависело от моего шефа. И тогда, чтобы держаться на плаву, многие руководители колхозов устраивали в укромных местах пышные по тем временам ночные обжорства. А иногда у меня в багажнике оказывалась обделанная туша барана, которую я должен был незаметно от шефа доставить ему на дом. Когда же я с возмущением рассказал ему об этом, он хитро улыбнувшись сказал:

- Ты не бойся, Яков! Бери, что дают. Нам с тобой тоже надо семью кормить. Да и районное начальство хочет кушать... Ты только смотри, когда берешь, чтобы свидетелей не было. И меня не впутывай! Я ничего не видел! У нас, казахов, так положено, так было и так будет до скончания мира!

- Шахизада Тулекович, я уже раз побывал там на улице Пушкина....

-Там в Германии я слышал, что от сумы попрошайки и тюрьмы не убережешься. - хитро сощурил он азиатский разрез глаз.

- Да, но наши родители никогда чужого не брали!

- И мы не воруем. Чужого не берем. Мы государственные люди, а все государственное - наше. И запомни, только об этом никому ни слова, мы не воруем, а ведем простое перераспределение материальных ценностей. У наших отцов все забрали в колхоз, а их дети теперь, чтобы не умереть с голоду, все тащат из колхоза. Я думаю, что и этот баран не собственный, а из колхозной отары. А те, из-за которых ты был на улице Пушкина, жрали по крупному, поэтому и попались. А мы с тобой только лижем, чтобы дети сытые были...

Я, крепко уцепившись за руль, «мотал на ус» услышанное и потихоньку приходил к выводу, что он прав и в то же время при одном воспоминании о тех ночных допросах в холодных застенках, кровь стыла в жилах. Так мы, борясь самим с собой, учились выживать в экстремальных условиях, так народ, сам того не подозревая, превращался в потенциальных воров.

9

Счастливый брак - это мост от одного человека к другому,

на котором они всю жизнь общаются друг с другом.

В предыдущей главе я обещал рассказать на своем примере, как в те времена создавались молодые семьи. У человека, оказывается, можно было отнять все, кроме любви и влечение к продолжению рода человеческого.

За летний период события на работе и бесконечные половодья Таласа нагромождались так, что я только пару раз и то на несколько часов сумел навестить свою возлюбленную. Но эти встречи были теперь все увереннее и доверчивее. Я, кажется, заглянул себе в душу и оценил все: и ненужную горячность в делах, которые касаются самого дорогого на земле - человеческого сердца, и неуверенность в себе, выработанную в условиях жесточайшего насилия, преследующую меня быть может с самого детства. Теперь окрыленный успехом в работе, любимый красивой девушкой я с оптимизмом мечтал о счастливом будущем. До сих пор с волнением вспоминаю те таинственные ночные встречи, первые объятия, поцелуи, теплоту упругого тела и неповторимый запах девичьих волос.

На этот раз, расставаясь, она мне с грустью сообщила, что на животноводческой ферме организованы курсы искусственного осеменения овец и собирают туда всех девчат совхоза, что и ее включили в список, что эти курсы затянутся на месяц, а потом на месяц отправят по совхозным отарам.

- Наверно, месяца два меня не будет дома.

- Да ты что! - оборвалось у меня все внутри. - Без твоего согласия?

А куда денешься, - заплакала она. - Работать то надо. Да и с квартиры могут выгнать... Что тогда? Опять в мечеть.....

-Не имеют права! - свирепел я, не зная еще, что предпринять. - Слушай Миля-а-а! Садись в машину и немедленно едим в Уюк! - осенила меня шальная мысль.

- Да ты что, прямо сейчас? - растерялась она, вырываясь из моих объятий. - Мне же надо посоветоваться дома или хотя бы предупредить!

- Ну тогда вот что? - простонал я от приступа ревности и бессилия.

- Я тебя им так просто не отдам. Твое согласие Миля, и я в это воскресение приеду со сватами!

Она, то ли от счастья, то ли от непонятной для меня тревоги, долго плакала и, наконец, дала согласие. Всю трагичность этой семьи я понял только через неделю, когда со своими сватами Дядей Федей Гокк и дядей Яшей Каист появился у их порога. Плакали вся семья от мала до велика. Я тогда только понял, что отдавая за меня старшую дочь, они практически остаются только на попечении матери в условиях полного обнищания. Но что поделаешь? Жизнь требовала своего. Сваты стояли на пороге. Да и жених не «халам-балам!» Хоть в измазанном мазутом комбинезоне, зато на американском автомобиле. Не то, что совхозные женихи, крутившие быкам хвосты. Какая же мать не хочет счастья своей дочери? Тем более отца, который мог бы оказать сопротивление, не было рядом. Он, как и мой отец, исчез в пучине неизвестности. А ведь они в Потаповке с другом еще при рождении двух малюток договорились породниться. Миля должна была стать супругой другого счастливчика. Но война распорядилась по-другому, разбросав нас по всему свету и, как видите, этим счастливчиком становлюсь я.

Пока соблюдались формальности сватовства, во дворе в казахском казане варилась зайчатина из зайцев подстреленных мною по дороге в Учарал. Уже за столом от нас потребовали обоюдного согласия жить в любви до гробовой доски. Собравшиеся по этому случаю мужики выпил пару бутылок спирту и, поболтав, разошлись. Перед моим отъездом мы договорились, что Миля пойдет к директору совхоза и заявит, что выходит замуж и через две недели уезжает в Уюк. По наивности мы думали, что это спасет ее от насилия совхозного руководства. Но мы ошиблись. Дирекция совхоза ее заявление в серьёз не приняла.

В ту же ночь по дороге домой я, уцепившись за руль, под пьяную болтовню моих сватов призадумался: «А где мы пристроимся с молодой женой? Деревянный топчан, набитый клопами, на котором спали мы с матерью она, конечно, не даст. Не спать же нам с молодой женой, с ней под одним рваным одеялом. Сундук, стоявший против окна вместо стола, узок? - на нем не разместимся, а в углу против двери печь с вмонтированным огромным казаном, вместо плиты. Единственное место где, пожалуй, можно разместиться - левый от двери угол на полу,» - пришел я к выводу.

- Ну что молчишь жених? - вывел меня из раздумья дядя Яша. - Такую красавицу мы тебе засватали, а! Ты что же не рад?

- Очень даже рад! Да вот думаю: на чем спать будем? Топчан у матери не отнимешь. Постели у нас только на двоих хватало .

- Да-а-а, проблема.... Фёдор, там в кузнице мы от старых молотилок не сумеем содрать угольники и ему что-нибудь «сварганить» вроде лежанки.

- Прошу развернуть машину! Т-т-т-там на крыше мазанки, которую мы только что проехали, я еще днем приметил что то вроде кровати.

Через минуту мы, подъехав к приземистой мазанке с огражденным из тамариска загоном для скота, рассматривали, при свете фар, ржавую изогнутую в дугу с болтающимися пружинами, одноместную кровать.

- Пойдет! - сказали дружно мои сваты. - Отремонтируем в кузнице и будет тебе Яша кровать. Правда поскрипывать будет. Но что поделаешь? Все мы живем в одной куче с детьми и родителями. Как-нибудь будешь пристраиваться к молодой женушке. - шутили они.- Да ты по первах гони ее, мать-то, к соседям ночевать! - учили они, давно испытавшие прелести супружеской жизни, меня уму разуму.

- Поехали! - заторопился дядя Яша. - За невестой поедешь, проси у директора полуторку. Сразу и этот металлолом прихватишь.

Еще ночью, по приезду, мать, не зажигая коптилку спросила:

- Ну что женился?

- Сосватали... Скоро привезу.. Ей надо в совхозе получить расчёт.

- А спать где и на чем будете?

- Что-нибудь придумаем.

Напуганные прошлой суровой зимой, Советские и партийные органы области на этот раз развернули необузданную компанию по подготовке к зимовке общественного поголовья. В колхозы района помчались сотни уполномоченных от райкома, райисполкома и силовых органов. Единственный вездеход в районе, способный преодолевать барханы в песках, был мой «Виллис». Я вновь попал к председателю райисполкома Досумбаеву. Мы безвылазно носились в песках по предстоящим чабанским зимовкам, выявляя все новые и новые факты очковтирательства. Колодцы не очищены, загоны для скота не ремонтированы, минимального запаса сена нет, хотя в сведениях и отчетах колхозов все было в порядке. Весь район лихорадило от заседаний, совещаний и бюро райкома партии. И силовым структурам было что делать. Снятые с работы и исключенные из партии руководители колхозов немедленно арестовывались и отправлялись за решетку прямо из райкома.

Третью неделю носимся по пескам, а я все не могу вырваться съездить за невестой. Хорошо что автомобиль не работает без горючего. Заправив «Виллис,» я случайно заехал домой. Читаю записку: «Меня вместе с другими отправляют на ферму за двадцать километров от совхоза. Миля.»

- Ну и нахал же этот Сагинтаев! - возмутился Досумбаев, когда я ему показал записку. - Три дня, как директор уже считает себя пупом земли. Я же просил его на бюро райкома не трогать ее! Виноват, Яков, перед тобой.! – он тут же прилег на крыло «Виллиса» и нацарапал что-то на бумажке. - Вот тебе записка, директору, дуй за невестой! Покажешь ему если не будет пускать.

Через пару часов, вызванный по телефону из Аккуля, примчался на своем газике Давид Лоренц и на три дня пересел на мой «Виллис». Они помчались в пески, а я побежал к Тулекову просить полуторку. Света у той полуторки не было, поэтому я решил выехать утром пораньше.

- Все, Яша! Завтра воскресенье, едем с тобой. - окружили меня мои друзья охотники. - Там в той стороне фазанов говорят- море. Набьем на закуску... Все веселей будет вести невесту, а, Яш!

- Валяй, ребята-а-а-а, места в кузове всем хватит!

На рассвете я часть из них высадил на полдороге, у той самой землянке, где на крыше лежала кровать.

- За этой штучкой я заеду после обеда! - крикнул я им. - Чтобы все были в сборе! И смотрите, чтобы ее никто не утащил...

- Это что, Яш, приданное что ли? - пошутил кто-то.

- Да, да! От директора совхоза.

Фазан - удивительная птица. Взлетает только тогда, когда деваться некуда. Любит по утрам пастись на открытых полянах, на стерне, на люцерне. Автомобиля почему-то не боится и не взлетает, пока не подъедешь вплотную. Этим и пользовались большинство браконьеров - автомобилистов с города, безжалостно истребляя наивную птицу. Этим на этот раз решил воспользоваться и я, свернув в сторону полеводства совхоза. На открытых полянах, от выглянувшего на горизонте ноябрьского солнца, быстро таял серебристый иней. Косые тени тянулись от зарослей корявой джиды и пожелтевшего камыша. Тропа, извиваясь, обходя густые заросли, вывела нас на открытые поля, покрытые истоптанной скотом стерней. Десяток фазанов не обращая внимание на медленно подъезжающий к ним автомобиль, мирно паслись на краю поля. Курочки были поменьше и отличались от петухов однообразием серого цвета оперения. Петухи, сверкая на солнце золотистым оперением, казались чудом. Бело-снежное кольцо на шее, ярко-красные наросты под клювом, окаймленные разноцветными кольцами глаза и длинный, в три пера, изогнутый в дугу хвост, придавали им особую красоту. Спокойствие, с которым нас подпустили на расстояние выстрела, говорило о том, что они не пуганы, а уверенность, что они в любой момент порхнут нам через головы в камыши, стоило многим жизни. Петухи, задрав головы и хвосты, забеспокоились первыми. Курочки оповещенные клёкотом петухов, залегли в стерне. Когда я остановил автомобиль, надо мной из кузова раз за разом прогремели выстрелы.

Таких удачных заездов было несколько. С трофеями в кузове и пустыми патронташами мы примчались в совхоз. Улицы были пустынны. Легкий ветерок трепал не снятые еще с октябрьских праздников флаги и транспаранты. Теща была на работе. Гильда рассказала, что Милю и других девчонок, по распоряжению директора, вчера увезли на третью ферму, и что он сказал: «Если жених сильно любит то найдет ее и там!»

- Кто знает дорогу?

- Я покажу! - запрыгал Витька, братишка Мили и полез в кабину.

Оставив дома десяток фазанов и пару бутылок спирта, припасенного мною на этот случай, мы помчались на восход солнца. Через час, петляя по лабиринтам опалённых осенью зарослям камыша и куги, перевалив несколько выгоревших на солнце увалов, мы подъехали к прилепившимся на косогоре нескольким азиатского типа мазанкам.

- Здесь! - закричал Витька, прыгая на сидении. - Это третья ферма!

- Беги за сестрой. Скажешь директор совхоза прислал машину за ней.

Через минуту из дверей одной из мазанок выскочила Миля а за ней на ходу поправляя волосы, несколько девчонок.

- Кто из вас будет Неб Эмилия? - басом прогремел Василий Степаныч. - срочно к директору совхоза. Пожалуйста в кабину.

Окружившие нас девчонки ахнуть не успели, как автомобиль рванув и забросав пылью, оставил их далеко позади.

- Я сразу догадалась, когда увидела Витьку! А это что за люди с тобой?

- Василь Степаныч, уюкский врач и мои друзья охотники. На подмогу прихватил их на всякий случай с ружьями, - пошутил я, и прижал ее к себе.

- Э-э-э-й! - постучали сверху по кабине. - Машину перевернешь!

У тещи собрались родичи и готовили обед. Из рядом находившейся совхозной конюшни притащили, похожий на топчан, длинный стол и несколько скрипучих скамеек. Посуду собрали у соседей. Фазанина варилось в казане во дворе, а спирт, привезенный мною и разбавленный водой, стоял в бутылках на столе. Когда мы подъехали, нас, уюкских, усадили за стол а невеста куда-то исчезла. Минут через пятнадцать она сияющая появилась в сопровождении сестер и братишек в ярко-красном платье, шитом белыми нитками. Я был поражен ее красотою в этом наряде и, краснея, смотрел на свой стиранный комбинезон. Нас посадили рядом в торце стола. Когда все уселись слово взял муж сестры тещи Кондрат Магель, только что вернувшийся из «трудармии» по списанию. Он, уже подвыпивший, долго топтался на месте, плакал, начинал говорить и снова плакал, и вдруг проглотил содержимое кружки и начал нас целовать, размазывая слезы и сопли на наших лицах. Из всего я только понял, что он желал нам счастья, за что дружно и выпили. Василь Степаныч пожелал нам молодым счастья, а тещу и всю родню и успокоил словами:

- Дa за таким молодцом, как Яков, ваша дочь Миля не пропадет!

Уже сидя за рулем, я в заднее стекло кабины видел, как в кузов бросили какие-то тряпки и мешок с чем-то живым.

- Где ваши достали такой красивый материал? И кто сшил такое красивое платье?- осторожно спросил я уже в пути. -

- Да это же Витька стащил с ворот гаража лозунг с каким-то призывом. Мама постирала а Гильда сшила, - засмеялась Миля.

- Да ты что?

- Вот смотри! - она ткнула пальцем между колен и показала дырку.

Мы долго задорно, смеялись над моей оплошностью. Автомобиль вилял по проселочной дороге, угрожая свалиться набок. Только стук по кабине и возгласы сверху, напоминали быть осторожным.

- А в мешке что?

- Приданное! Порося от тётя Наташи. Она выпросила его у совхозного свинаря. Кормить нечем стало, вот и решила нам подарить.

Охотники, которых я утром высадил, ждали нас в условленном месте.

Познакомив с ними невесту, допив бутылку спирта и забросив в кузов добытую ими дичь, с крыши ржавую кровать, мы помчались дальше.

Сноху мать приняла без особого восторга. Какая мать не ревнует своего сына к снохе, да еще единственного? Единственное утешение было то, что она была немка и выбор совпал с ее желанием. Топчан, как я и предполагал, она нам не предоставила. Вместо этого достала из глубины сундука пододеяльник, наволочку и сказала:

- Для вас берегла. Поедешь набьешь соломой и на здоровье...

В тот же день кузнецы дядя Федя и дядя Яша, как и обещали отремонтировали кровать а на пружины набросили кусок старого брезента от комбайнового полотна. Угол у стены за дверью ожил. Кстати пришелся и поросенок. Отелившаяся телочка, которую мы привезли из Кенеса теленком два года назад, теперь обеспечивала молоком нас и поросенка. С этого и начала укрепляться наша семейная экономика. Теперь кроме сена для коровы, потребовалось и зерно для поросенка. А где брать? В продаже нет.. Доставать... Хорошо что у меня под задницей был автомобиль, да директор МТСа за спиной. Вот и начал, теперь, потихоньку «лизать,» как говорил Тулеков. Если мне приходилось так трудно в жизни, то каково же было другим семьям?.. Не трудно догадаться...

(продолжение следует)