(Эссе на литературную тему)
Владимир Штеле
Наконец-то нашлось в Германии зеркало современной русской эмиграции. Это зеркало ограниченного размера и вся толпа в несколько миллионов российских удальцов-беглецов в нём, конечно, не отразится, но мне этот размер подходит. Зажму в кулак это кругленькое зеркальце, буду время от времени в него поглядывать, с самим собой знакомиться, с самим собой разговаривать.
Это зеркальце – литература последней волны эмиграции. Хотя волной это назвать можно с большой натяжкой. Волна девяностых годов прошлого столетия, когда люд побежал из либерального демократического российского государства, выродилась в мутный вялый слабосильный поток. А в зеркальце даже креветки мои любимые, сбрызнутые лимонным соком, различить можно.
Раньше я в зеркалах не отражался. Как в Германию переехал, так своё отражение и потерял. Руками мог себя пощупать, а увидеть себя – нет. Забыл свой облик или, скорее, потерял его. Конечно, если меня сфотографировать, то какой-то человек может на карточке появиться, но это, определённо, не я, хотя дети и жена пальцами тычут: «Смотри, смотри, твои штаны в полоску и рубашка с мятым косым воротником – в С&A покупали тебе за пять евро семьдесят пять центов!» Нет, за рубашку спасибо, хотя она мне не нужна, но этот дядька с дурным выражением лица ко мне никакого отношения не имеет, мало ли таких рубашек и таких штанов. Вздохнёт жена в минуту откровенности и скажет грустно: «Да я и сама тебя не узнаю, так изменился».
А теперь, с этим зеркальцем, по-другому стало. Смотрю на себя, а вижу свою жизнь на излёте и ничего, кроме безразличия, этот радиус-вектор траектории жизни, направленный под углом вниз, не вызывает. Результаты этой жизи – плачевны (другими они почти и не бывают), точка касания траектории с землёй уже легко просчитывается, планировать - смешно, бороться – глупо, приспосабливаться – омерзительно. Да, да, остаётся созерцать. Нас много таких созерцателей, старых и не очень. Мы расселись, прижавшись спинами к тёплому кафелю немецкой печки.
Русская печь остыла, а была горячей, можно было возле неё и сгореть. Неуютно стало в стране России без печки, разобрали её по камешкам – ни погреться, ни сгореть. А в немецкой печке огонь ещё поддерживается. Иногда в нашу избу забегают деловые немецкие кочегары с охапками аккуратных полешек одного диаметра и одной длины, выгребают из поддувала золу, подбеливают трубу, но с нами особо не разговаривают. Спросят для проформы - как дела? Только начнёшь отвечать, подбирая с трудом немецкие сложносоставные слова, а кочегаров уже нет. Некогда им, у них – дела.
Мы сидим на стульчиках в тепле и сытости. Иногда подают креветки, сбрызнутые лимонным соком. Но на многих лицах демонстративное недовольство. Некоторые сидящие, их немного, держат в руках бумажки – это зарубежные русские писатели, прибывшие преимущественно из столичных городов бывшего СССР. А из бумажек-рукописей высовываются милые усики тараканов, это наши привозные русские насекомые. Немецких тараканов-конкурентов вокруг не видно.
Перед сидящими, отвлекая их от эпизодического творческого процесса, постоянно проплывают объёмные задницы – это поломойки, женщины, покинувшие казахстанские степи и сибирские леспромхозы в лихие девяностые. Они хохочут, радуются чему-то, поглядывают на сидящих у печки, однако новых романов они от них не ждут. Нет, закрутить роман – это с удовольствием, если автор ещё не импотент, но покупать книжки этих, сидящих у печки, сочинителей – даже на ум никому не придёт. Грустно нам, сочинителям. Когда-то мы и планировали, и боролись, успеха хотелось. К счастью, мы безуспешны в стране, где несколько миллионов русскоговорящих заняты работой или поиском работы. Они или не располагают временем, или не видят смысла в чтении. Те сочинители, которые поглупее, иногда подскакивают и вопят: «Талант я!» А кто спорит?
Литература всегда занималась искажением действительности. Это её основная задача. Как только появились сказители, сразу народились исказители. Если не искажать, - получается реальность. Она банальна, прямолинейна и проста, её лучше всего представлять в табличной форме: количество изношенных Вероникой Степановной тапочек за 77 лет жизни, длина слепой кишки сдохшего кота Васьки, время полёта до Северного полюса на АН-2, заполняемость церкви святого Бетхарда по воскресеньям, объём бёдер старшей дочки настоятеля церкви святого Бетхарда, день и час встречи фрау Флендер с финансовым инспектором Штубе.
Реальность информативна. Литература – это дезинформация, это личное видение и личная прикидочная оценка реальности. Иногда эта оценка корыстна. Да мы и хотим, чтобы нам врали, по-другому уже и нельзя, по-другому никогда и не было. Море жизни, в котором мы барахтаемся, переполнено ложью. Гибкую палку литературы можно гнуть и влево, и вправо. Если сильно гнуть влево, получим сплошную чернуху, если гнуть вправо – появятся пасторальные лубочные солнечные картинки. Иногда, в редкие периоды массового интереса к литературе, она начинается бахвалиться тем, что влияет на воспитание и поведение человека. Да, это бывает, но лучше, если бы этого не было. Как повлияла глубокая совестливая русская литература на народ российский, ярко проявилось в девяностые годы прошлого столетия. А влияние это оказалось нулевым. Нет, литература существует, наверное, не для влияния. Смысла в существовании художественной литературы вообще мало. Поэтому так легко, на наших глазах, она вытесняется средствами визуального искусства. Раньше писатель привлекал читателей тем, что он заглядывал в воображаемую замочную скважину и описывал жизнь какого-нибудь семейства или входил на цыпочках в чужую супружескую спальню и сообщал о том, что увидел, всем. Сейчас можно просто установить видеокамеру. Зачем писать? Зачем ставить творческие задачи? Особенно, если вокруг не видно ни одного потенциального читателя, а на столе распространяют запах золотисто-розовые креветки, сбрызнутые лимонным соком.
Первыми писателями на земле были художники. Буковок ещё не придумали тогда. Приходилось вырезать на гранитном камне натурального бизона, который скачет в сторону реки Уу, позже переименованную в Северную Двину. Это выглядело очень реально. Но и первобытные художники-писатели стали очень скоро заниматься дезинформацией. В испанской пещере возле деревеньки Пэйла вы найдёте автопортрет древнего художникa-писателя, где он изобразил свой половой член в два раза больше, чем бивень мамонта. Действительность этот художник-писатель приукрасил, как всегда бывает, в свою пользу. А дальше, когда союз художников-писателей распался на союз писателей и союз художников, распоясались и те, и другие. Появились плоские красные кони, летающие женихи и невесты. Центральный комитет просил это, мягко говоря, баловство прекратить. Бесполезно. Назло ему ввели кубофутуризм и переплюнули «Авиньонских девиц». Ну а сейчас заходить в музеи современного искусства уже просто страшно. Хорошо, если на выходе вас будет ожидать опытный психолог-травматолог, который объяснит вам, что это только перегнутое искусство, в противном случае дорогу домой уже не найдёте. Вот такие творцы.
И стоят эти творцы на той же первой ступени развития, как и те полудикие художники, рисовавшие огромные бивни. А разве есть другие ступени для Человека? Нет, подпрыгивать можно, но ноги будут после каждого прыжка чувствовать шероховатую поверхность этой первой и единственной ступени. Даже, если вы олимпийский чемпион, или очень тонкая натура и ваши глаза увлажняются, когда вы слушаете Скрябина в исполнении Софроницкого, выше не поднимитесь. Ступенек нет. Но их можно вообразить, на то мы и писатели-художники. Вообразить и поставить себя на вторую, а лучше – на самую высокую воображаемую ступеньку. Этим и занимался тот первобытный художник-писатель с бивнем мамонта между ног.
А мы, которые возле немецкой печки с бумажками в руках, тоже не совсем дураки. Придумали выход – стали друг друга читать. Такого сроду ещё не было. Союз взаимно читающих писателей, который лучше, согласно современной терминологии, переименовать в общество с ограниченной ответственностью (ООО). Иногда, прочитав хорошо написанный текст, подскочишь на стуле и завопишь: «Талант!», а креветка, которую не дожевал, выскочит из разинутого рта и шлёпнется на пол.
Жалко!