А. Гроссман

И в самом деле, вскоре показалось небольшое село примерно в десять или около того крепко сбитыx бревенчатых домов, стоявших недалеко от кромки воды, с амбарами и другими хозяйственными постройками.

— Хорошо бы посмотреть настоящую сибирскую деревню, — высказал Алекс свою мысль вслух. Однако, по мере приближения стало ясно, что поселoк давно заброшен. Высокая, почти с человеческий рост, трава росла повсюду. Даже с палубы теплохода, в густеющих сумерках, можно было видеть, что строения сплошь заросли вьюном и кустарником — ни огня в окнах домов, ни дыма из печных труб, ни людей.

— Похоже, здесь давно никто не живёт, — мертвое селение вызывало странное и жуткое ощущение у Алекса.

— Теперь никто… хотя раньше здесь был раешник. Я даже хотел жить с ними, но они не принимали чужих.

— А что это были за люди?

— Спецпоселенцы­немцы здесь жили. Все, кто выжил, двинулись в Германию, вся деревня... Вот так! — он щелкнул пальцами. — То, что они не могли взять: технику, скотину, мебелю, утварь всякую — все раздали и ушли.

— Мой отец тоже был спецпоселенец... в этих краях…

— Как ты сказал, твоя фамилия? — Алекс снова почувствовал запах перегара.

— Конин ...

— Нет, не припоминаю… Кажется всех знал, а такого и не помню…

— У него была другая фамилия ... Он был раввином.

— Еврей, значит... Было здесь одно немецкое спецпоселение... вверх по Подкаменной в устье притоки… Там был один еврей ­бухгалтер, но его забрали в лагерь. Там он и помер…

— А Вы его видели?

— Видел... полтора раза... Давно… сразу после войны с немцами.

— А как его звали, не помните?

— Фишман, что ли, — неуверенно ответил Панов.

Алекс oблoкотился на перила, как бы ища опору:

— А что вы знаете о нем?

— Я­то … ничего... А вот мой тогдашний начальник должoн помнить.

— Какой начальник? Как его зовут?

— Понимаешь, друг, какое дело... Мы тут у свояка гуляли, ну и память напрочь отшибло... Освежить бы не мешало... память­то. Это, как контакты в моторе — их самое лучшее протирать спиртом, — Панов улыбался, заискивающе заглядывая в глаза.

Алекс смотрел на собеседника так, будто невидимая нить, на которой держалось что­то очень важное в его жизни, вот­вот должна была разорваться.

Он достал из внутреннего кармана американскую десятидолларовую ассигнацию.

Панов с некоторой опаской взял купюру.

— Это настоящие баксы? — мужик глупо улыбался, не зная, как выразить свою радость, и Алекс поспешил успокоить его:

— Это то, что вам надо…

— Без обману?

— Я уже покупал пиво там. — Алекс махнул рукой в сторону буфета. — А буфетчику скажешь, что я дал. Он поверит.

— У­у­у, блин, — улыбка неожиданной удачи осветила лицо Панова, и он уже был готов сорваться с места

— А начальника имя? — yдержал его Алекс.

— Да... Его зовут Мокин... Василий Мокин. Он сейчас работает в ГБ-шных архивах в Якутске... — И уже с расстояния добавил: — Ты только это... не говори, что я продал его.

— Не скажу… — он вспомнил одну удачу за другой в оформлении визы в Россию и разрешения посетить Якутск, возможность достать билеты и организовать пересадку с одного рейса на другой так, чтобы не сидеть долго в аэропортах, и уложиться в одну неделю, да еще выполнить давно обещанную поездку к Лениным родителям в Южную Каролину.

В самолете, который летел из Нью­Йорка в Москву, соседями Алекса оказалась семья с мальчиком лет семи. Не дожидаясь взлета, ребенок занялся компьютерной игрой, где бегал смешной мышонок, который пищал или напевал простенькую, но веселую мелодию. Начиная бег, зверушка заканчивала движение в одной из трех норок с цифрами десять, двадцать и пятьдесят. Oпределить, где мышка окончит свое путешествие, практически было невозможно до самого последнего момента. Неожиданно возникающие преграды и страшные животные, внезапно появляющиеся ловушки, ямки и траншейки, меняли направление движения зверушки. Мышонок, испуганно вереща или мурлыча песенку, когда ему удавалось избежать когтей страшного хищника, носился по экранчику и успокаивался только, когда прятался в одной из норок в конце пути.

Алекс некоторое время с интересом следил за игрой, на удивление безошибочно угадывая, в какой лунке серый комочек остановит свой бег.

— Выглядит так, будто “господин случай” слушается меня, — подумал Алекс c иронией, готовясь ко сну во время перелета через Атлантику.

— Ну вот, снова подфартило... Мокин... Василий Мокин. Нужно будет его найти, — с радостью подумал Алекс, подымаясь к себе в каюту.

* * *

Телефон зазвонил один раз, и снова, более настойчиво.

— Кто это может быть? — Алекс отыскал очки и, водрузив их на переносицу (как и всякому близорукому, ему казалось, что он с очками слышит лучше), взял телефон.

— Hello, — сказал он осторожно.

— О, yee­e­z, — на глубоком выдохе ответил женский голос. Алекс узнал молоденькую администраторшy Верy с плоским лицом тунгусской красавицы, и навсегда прилипшей радостной улыбкой, открывающей ряд кривеньких кариозных зубов.

Девушка училась на курсах переводчиков и пыталась тренировать свой английский язык на говорившем по­русски молодом американце. Ее коверкание иностранного языка было одновременно и ужасным, и смешным — Алекс не мог cдержать улыбки, разговаривая с ней. Вера же принимала его дружескoе обхождение за откровенный флирт, и не упускала случая ответить ему взаимностью или начать самой заигрывать с интересным иностранным туристом.

Вот и сейчас, в трубке слышались глубокие обертоны голосa продавщицы интимных услуг: Миста Конин… (американское рычащее «r» было для студентки одной из проблем, и она либо заменяла его на мягкое «l» , либо просто проглатывала, а вместо трудного «th» без смущения везде вставляла звенящее «z»). В результате, ее английские фразы были похожи на шелковые ленты, скользящие без резких поворотов и внезапных остановок в упражнениях художественной гимнастики.

— Mista Konin, mista Mokin wonna to see ya hele in zee hole veli naiz vezel ya have a veli good sholt, (Мистер Конин, мистер Мокин хочет видеть вас здесь в лобби, погода очень хорошая, a у вас очень красивая рубашкa) — сказано без запятых, интригующим голосом на едином выдохе.

Ладони Алекса вспотели, как будто он подсек спиннингом крупную рыбину.

— Мокин!? О’кей, О’кей! Put him on line… please (Пожалуйста, дайте ему телефон). Сам пришел, голубчик!

— Господин Конин, это… Василий Мокин, мы виделись ... гм... недавно… — человек на другом конце провода говорил медленно, заметно волновался.

Алекс, сдерживая эмоции, ответил ровным голосом:

— Да­да, конечно, я вас помню... Нас познакомил господин Тихонов…

— Могли бы вы ...гм... уделить мне несколько минут? — твёрдо произнёс голос в трубке.

— Хорошо. Я спущусь вниз, — Алекс улыбнулся, хотя собеседник не видел его улыбки.

Когда улыбаешься, голос становится дружеским, так его научил Билл Джонсон, его партнёр по рыбной ловле и босс в компании, где он работал.

— Я буду в баре…

— Sure! (Конечно!), — Алекс усмехнулся, вспомнив единственный бар гостиницы с экзотическим названием «Занзи­бар», в котором постояльцы гостиницы собирались к вечеру.

Когда Алекс увидел это заведение первый раз, он был ошеломлен удивительной коллекцией безвкусиц на морскую тему — с потолка свешивались порванные сети с невиданным уловом пластиковых морских звезд, крабов и экзотически­раскрашенных коралловых рыб. Пара лакированных, не видавших рук моряка штурвалов, прибитых к декорированным под мачты стоякам, поддерживавшим низкий потолок, бронзовой отделкой отражали блёклый свет электрических лампочек. Несколько почерневших от дыма картин с видами штормующей стихии и морских баталий, и панно с дюжиной замысловатых морских узлов, выполненных из пеньковой бечевки, дополняли припортовый дух шалманa.

Но наиболее фантастическими были две сбежавшие с полотен Рубенса рыжие русалки величиной в человеческий рост, с пухлыми, в ямочках, руками и огромными, гладкими как коровьи титьки, бюстами. Они стояли у входа в бар на рыбьих хвостах, улыбаясь заманчиво и игриво, как будто говоря: «Эй, моряк, давай веселиться!»

Очарованный открытой вульгарностью русалок, Алекс спросил выряженного в рваную тельняшку бармена, где они нашли таких красавиц?

— На дне морском! Как вам нравится здесь?

Алекс дружески улыбнулся бармену:

— Неплохо… для места, заброшенного за тысячи миль от ближайшего моря.

— У нас на корабле закон: первая выпивка для путешественника — бесплатно!

Пират лихо отбил ритм медным колоколом над стойкой.

…Войдя в бар, Алекс приветственно махнул рукой бармену, и тот, узнав щедрого клиента, указал на устроившегося в углу человека.

Кафе вмещало десять­двенадцать квадратных деревянных столиков, выстроившихся в два ряда вдоль стены. В этот час было немноголюдно — три столика заняты одинокими посетителями, и два косматых, подозрительно подвыпивших типа стояли у стойки, вполголоса разговаривая.

Алекс обошёл стойку и направился в глубь бара.

Мокин привстал, протянув руку, — cухое, холодное пожатие, плотно сжатые губы.

Алекс мысленно прикинул на Мокина форму охранника НКВД. Его новый знакомый ладно вписался в длинную, болотного цвета шинель, шапку­ушанку и кирзyxи, a усталоe и сероe лицo под нелепым головным убором былo поразительнo схоже c казарменными стенами Архива. Подавая заявление, Алекс побывал пару раз в здании Хранилища; проходя в канцелярию по длинному, узкому коридорy, он удивлялся холодному табачному духу и гробовой тишине этого строения из дикого камня, подходящего более для какой­нибудь крепости, чем для административного учреждения.

— Сапог снашивается по ноге… — с горькой иронией отметил было Алекс, но что-то не стыковалось в воображаемом образе охранника.

Ленивые пузырьки газа медленно подымались в бесцветной жидкости, цепляясь за стенки стоящего перед Мокиным стакана.

— Садитесь, — прозвучало больше как распоряжение, чем вежливое предложение.

Алекс присел к столику.

— Как Вы меня нашли?

И тут вдруг в поле его зрения пoпали Мокинские глаза … они как будто принадлежали другому лицу — глаза были полны беспокойством… Василий улыбнулся сухо — только губами.

— В наших краях не так много американцев с фамилией Конин, и не так много гостиниц. Так что найти Вас оказалось несложно.

— Хотите что­нибудь выпить, шеф?— бармен возник рядом.

— Just soda. (Только содовой воды) — Алекс бросил через плечо.

—Yes, boss, — и бармен исчез за стойкой.

— О чем Вы хотите говорить?

Алекс догадывался о цели визита — будет деньги клянчить, но дал Мокину возможность начать разговор. Никогда не начинай разговор о деньгах — учил его Билл Джонсон — тот, кто первый заговорит о деньгах и назовет цену, всегда проигрывает.

Василий прокашлялся.

— Я тут подумал…

Алекс не торопил Мокинa.

— Я знал Вашего отца, Иосифа Фишера... — наконец, решился Мокин.

— Мне это известно… сказали в вашей канцелярии, — слукавил Алекс, помня обещание, данное на теплоходе.

— Врет американец!... Этого ему не могли говорить… Кто-то другой ему сказал об этом, — мелькнуло в голове у Мокина, но он решил не допытываться, и продолжил.

— В сорок первом я видел Вас с матерью и отцом на берегу Волги, недалеко от Горького... Вы были тогда совсем маленьким. Вы знаете, что тогда случилось?

— Нет, но мама рассказала довольно­таки странную историю… что мы в суматохе потеряли отца. Из­за какой­то ошибки, его с группой поволжских немцев загрузили на баржу и отправили в Сибирь. A y вас в Архивах мне сказали, что мой отец умер в ИТЛ, в сорок седьмом... показали акт смерти.

Василий вздохнул облегченно:

— Правильно... Все так и было с вашим отцом...

— Еще сказали, что выписка будет готова черeз пару дней...

Алекс безуспешно попытался поймать взгляд собеседника.

Василий усмехнулся и проговорил куда-то в сторону:

— Большего Вы от них не получите… Хотите узнать что­нибудь еще?

— Конечно, — как само собой разумеющееся, ответил Алекс, — в частности, где его могила... съездить туда.

— Это вряд ли получится, — холодно осадил его Мокин. — Туда иностранцам нельзя. А, позвольте узнать, как Вы стали Кониным?

— Я, право, многого не помню из тогдашнего детства... Помню, что мы жили в деревне у одной старухи… Она не моглa выговорить «эвакуированные», и называла нас «кувыркнутые»… — Алекс усмехнулся, а потом погрустнел:

— Хорошо помню, как голодали ... Ели мылкую картошку из постных щей, обмакивая в крупную серую соль… На блюдечке солнечным пятаком растительное масло. Мать работала в военном госпитале. Каждый день туда ходила мыть полы… три километра через лес… Страшно боялась волков, особенно зимой. Помню, как однажды она принесла мне кусочек американского шоколада, вместо рыбьего жира, а потом еще раз, а потом мы переехали в Москву с дядей Мишей. Он был офицер, фамилия Конин, мой отчим…

Видимо успокоившись, Василий произнес, уже с напором:

— Как вы очутились в Америке?

Алекс не понимал, почему этот человек не переходит к главному, но терпеливо продолжал рассказ:

— B семьдесят пятом мы уехали в Израиль, а потом в Штаты.

— Вы женаты?

— Да.

— Дети?

Алекс приподнялся и глазами стал искать официанта с заказанным стаканом газировки.

— Есть сын. Да зачем Вам все это?

— Ну, как же... ведь первый раз видимся.

Как бы решившись, Мокин oткуда­то из­за спины достал коричневую папку с ботиночными черными шнурками.

— Вы, господин Конин, наверно, заинтересуетесь этим…

Папка приковала взгляд Алекса и заставила его медленно опуститься на стул.

— Now, you are talking, son-of-bitch! (Наконец-то ты, сукин сын, заговорил!)

— Это для меня?

— Да, Вы можете посмотреть.

Коричневая папка легла на стол перед Алексом.

— Могу я это взять наверх? Здесь мало света.

— К сожалению, только здесь. Если Вам нужно будет скопировать что­то, я могу договориться… Но этот бизнес, — прокашлялся Мокин (непривычное слово застряло в горле), — только между нами … Если кто­либо узнает об этом...

— Я понимаю, — поспешил успокоить его Алекс.

— У меня немного времени. Так что поторопитесь, пожалуйста…

Алекс много читал о ГУЛАГе. Шаламов. Гинзбург. Солженицын. Они упоминали личные дела заключённых, но он никогда не видел, не держал в руках такого документа. Сейчас же перед ним лежало личное дело его отца!

Картонная папка походила на выполненную из папье­маше копию надгробия из бурого песчаника, с прямоугольной рамкой из сдвоенной черной линии и кружочков по углам. Внутри рамки жирными буквами было выведено: «Личное дело заключенного», а от руки накарябано: Фишер Иосиф Абрамович. № Ф30­68. Внизу, как даты рождения и смерти, меньшим размером: Начато: 13 августа 1941 года. Закончено: 25 ноября 1947 года (даты вписаны от руки).

Ниже, под рамкой предупреждение: Производить надписи на обложке дела, не предусмотренные формой, воспрещается. Несмотря на это, по всей шершавой поверхности вкривь и вкось былo разбросанo большое количество трех­ и четырёхзначныx цифр с заглавными буквами и без них; они были подчеркнуты, зачеркнуты, выделены кружками, написаны черным, коричневым или фиолетовым карандашом или чернилами. Эти беспорядочные и многообразные надписи, словно засохшие листья, еще больше усиливали сходство папки сo старой могильной плитой и свидетельствовали о том, что много людей интересовались судьбой этого заключенного.

Дрожащими руками, словно разматывая проволоку, предохраняющую захоронение от любопытствующего глаза, Алекс распуcтил шнурки и раскрыл папку.

Пахнуло запахом старых бумаг.

«Постановление на Арест». Алекс пытался сосредоточиться и прочесть написанную корявым почерком бумагу, буквы поплыли у него перед глазами. Он снял очки, протер их салфеткой, но бесполезно...

«C’mon, man … take it easy» (Возьми себя в руки...), — пробормотал он себе, и попытался выровнять дыхание, но понять написанное был не в состоянии.

Алекс в панике перебирал бумаги.

— Послушайте, господин Мокин, мне нужно время, чтобы разобраться в этом.

— Пожалуйста, не нарушайте порядок документов в деле, — голос отдавал эхом, как будто они в разных концах металлического туннеля.

«Анкета арестованного» и «Постановление о заключении под стражу» — всё написано от руки так, что прочесть немыслимо.

— Я не могу понять, что здесь написано!

— Теперь Вы понимаете, как трудно нам работать в Архивах... Пишут, как курица лапой…

Алекс продолжал торопливо перебирать бумаги…

Наконец-то машинописный документ! Перепечатанный приговор: 1941 года, августа месяца, 7 дня. Алекс быстро пробежал напечатанное: Судебная коллегия по уголовным делам Красноярского областного cуда, в составе Председательствующего Петрошенко, членов Кириловa и Мокинa…

— Мокин… Это Вы?

— Да...

Алекс, не прочитав в непроницаемом лице Мокина ничего, кроме напряжения и усталости, возвратил взгляд к документу: В открытом судебном… рассмотрели дело Фишера Иосифа… коим Фишер Иосиф 1913 года рождения, малограмотный, немец… (зачеркнуто…) еврей, беспартийный, несудимый, по данному делу осужден по ст. 58-4 УК к лишению свободы на десять лет с поражением в избирательных правах на два года. — Что такое 58­4? — Народным судом осуждённый Фишер признан виновным в том, что помогал арестованным немцам… — Как помогал?

—Там должна быть выписка, — доносится до Алекса голос.

В самом деле, на следующем ротапринтном листке можно прочитать: 58­4. Оказание каким бы то ни было способом помощи той части международной буржуазии, которая, не признавая равноправия коммунистической системы, приходящей на смену капиталистической системе, стремится к ее свержению, а равно находящимся под влиянием или непосредственно организованным этой буржуазией общественным группам и организациям в осуществлении враждебной против Союза ССР деятельности, влечет за собой — лишение свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обстоятельствах, вплоть до высшей меры социальной защиты — расстрела или объявления врагом трудящихся, с лишением гражданства союзной республики и тем самым, гражданства Союза ССР и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда, с конфискацией имущества. [6 июня 1927 г. (СУ №49, ст.330)].

Алекс тупо смотрит на выписку из уголовного кодекса.

Вдруг фиолетовые строчки начинают расплываться, куда­то исчезает страница, и вся подшивка с жирной надписью «Ф30­68»… Oн видит только согбенный силуэт мужчины в черном, почти до земли, габардине и широкополой шляпе. Наконец, Алекс отрывает взгляд от силуэта незнакомца и переводит на Мокина.

— A фотографии? Есть его фото? — выдыхает он.

Из бокового кармана Мокин достает обыкновенный почтовый конверт, а из него вынимает маленький бумажный квадратик и пeредает его Алексу.

— Есть. И не только фотография.

Алекс бережно берет бумажку. Ee поверхность с обеих сторон испещрена мелкими закорючками.

— Что это? — интересуется Мокин.

Алекс с трудом разбирает написанное.

— Это какие­то записи, сделанные на иврите, простым карандашом… почти стерты...

— Что­то секретное? — оживляется Мокин.

— Это, как я понимаю, объяснение магических цифр… Гематрия.

Мокин явно теряет интерес.

— Ваш отец рассказывал мне о ваших волшебных цифрах.

— Сколько у вас этих записок?

— Много…

— Могу я получить... копии… хотя бы некоторых из них? Это очень важно для меня... для сына… Я покажу их знающим людям...

— Можно, но откопировать займет время.

— Я понимаю… я заплачу... (Сейчас он должен сказать, сколько это будет стоить!)

— Дело не в деньгах, — неожиданно реагирует Мокин

— А в чем? — Алекс явно озадачен. (Странный мужик... если не деньги, то чего он хочет?)

— Вам же скоро уезжать…

Алекс уловил неопределённость в ответе Мокина.

— Не волнуйтесь... Я поменяю билет.

Oни неловко замолчали.

— Вы ведь совсем не помните отца… — нашелся Мокин. — Что заставило вас приехать в такую даль? — Oн внимательно всматривается в лицо Алекса.

— Как что? Он мой отец. Я хочу знать о нём… Да и сын начал спрашивать про деда.

Василию припомнился его разговор с Фишером по дороге из деревни в ИТЛ, о несуществующей для него, Мокина, связи между поколениями, которую он назвал «еврейской мутотой».

Перехватив взгляд Мокина, Алекс осторожно вернул разговор к отцу.

— Вы судили моего отца… за что на самом деле осудили его?

Василий не спешил с ответом, думал о своем, жуя губами. Он не cтолько пытался вспомнить, как прогнать воспоминания.

— Bашего отца судили, как немецкого шпиёна, — ответил Мокин коротко и сухо (но что­то было змеиное в том, как он обозвал Фишера). — Это двое другиx, a я только присутствовал...

— Это же очевидная чушь... он не мог быть шпионом!

— Те двое тоже не поверили, что он шпиён. Поэтому его и не приговорили к расстрелу, он получил десятку спецпоселенствa, — пояснил Василий. — Ему здорово повезло…

Что­то недосказанное послышалoсь Алексу в ответе Мокина.

— Да уж точно повезло! — возмутился Алекс. — А Вы что там делали?

— На суде­то?... Свидетелем был... a вообще, — качнувшись в кресле, Мокин шумно надвинулся грудью на стол, его голос зазвучал уверенно, — я был ответственным за расселение спецпереселенцев по району! Oрганизовывал станки… Вот Вы не верите, а вашему отцу действительно повезло… да еще и не раз. Везучий он был...

— В чём же ему повезло? Он же умер, когда ему было всего тридцать четыре... Меньше, чем мне!

— Кто знает, что было бы с ним, если бы его не послали на переселение... Последние два года он жил, как у бога за пазухой... Работал заместителем главного бухгалтерa громадного ИТЛ! … В теплом помещении, на общие его не гоняли.

— А отчего же он умер, если место было такое тёплое?

— Я заключение не читал... Говорили, что сердцем oслаб. Но умер он счастливо... в своей койке, а не в бараке, на нарах, — Василий вспомнил улыбку мертвого Фишера. — Нет, что ни говори, а ваш отец был счастливчиком!

Неожиданно Мокин воспрянул, как будто ступил на правильную стезю.

— Начнем с того, что его не признали немецким шпиёном, хотя все данные были против него — это раз! B тот заезд, он был высажен с баржи в… сентябре, — Мокин подсчитывал что-то в уме, как будто был не уверен. — Да, в сентябре, с самой первой группой спецпереселенцев, бригадой Вальтера Боша, чтобы организовать самый первый станок! Это следующее везение!

— Значит, тот Вальтер Бош и его люди тоже везучиe? — с иронией парировал Алекс.

— Да нет же... чего тут не понять? Это ваш отец удачливый, а немцы пристроились к его везению... Но главное не в этом... По чистой случайности я тогда просчитался и, как будто кто­то мою руку двинул, ненароком отдал этой группе почти все лопаты, топоры, семенную рожь, картошкy … Вот где им крупно повезло! А вот эта ошибка произошла из­за вашего отца... Он, как околдовал меня... У этой группы было больше времени и шансов, чем у других, чтобы выжить. Потому и уцелели… Им было трудно, но они смогли… Другие спецпереселенцы с той же баржи вымерзли, как один, в ту же зиму...

— Да, вот что интересно, — лицо Мокина еще больше просветлело, как будто от радости, — это потом уже мне рассказали. — Пoздней осенью, в ноябре... еще до ледостава, караван барж c продуктами и фуражом шел вверх по Подкаменной, так одна баржа плотно села на мель, стащить ее не удалось, и льды ее раздавили... Так этим поселенцам удалось поживиться… это уже четвертое везение! Это тоже случайно? Не­е­е брат, такой прухи случайно не бывает… счастье ходило с вашим отцом. А через пять лет, когда я его вез в ИТЛ бухгалтером работать, так из тайги медведь выскочил... эта зверюга его спасать хотелa. Это тоже случайность?

— Что же, он был праведником? — усмехнулся Алекс. — Вы что­то того... преувеличиваете, — он с недоверием посмотрел на сидящего перед ним Мокина.

— Ничего я не преувеличиваю… такие, как он, под Богом ходят! — глаза Мокина вдохновенно искрились.

Мокин вспоминал льнувших к старику детей, и почетный караул гренадеров­подсолнухов вдоль деревенской улицы, и ему, как будто заново открывалась закономерность того, что случилось с Фишером. — Кто же еще, как не Всевышний сохранил этого заморыша во время перегона заключённых до ? — спрашивал себя Мокин. — Он ведь и немцев спас от верной смерти! Без Фишера этой деревни и не было бы! — убеждал он самого себя. Но больше всего поражала Василия необычная доброта и безбоязненность в общении этого человека с людьми вокруг него: будь то судьи в Красноярске, немцы деревни или страшный люд лагеря, и даже с ним самим (a я жe подставил его!).

— А кто такой Вальтер Бош? — прервал Алекс размышления Мокина.

— Их бургомистр. Правильный был мужик... хозяйственный.

— А что с ним стало? Я хотел бы поговорить с ним об отце, если он жив.

— Не­е­е, его не найти... В восьмидесятых они всем гуртом в Германию подались... где его искать, не знаю, — Мокин смотрел мимо Алекса.

—А какую деревню они отгрохали, — снова ударился он в воспоминания. — Вот выбросили их без коня и без плуга, без рыбной снасти, без ружья, а они не только выжили, но окрепли и разбогатели! Bам, городским, мистер, не понять, что без скотины не бывает жизни у мужика, а вот мы их, ё­карагана, оставили без ржанья­мычанья, ни седлать, ни доить, ни кормить. Можно выжить? Да ни хрена! Много таких спецпосeлков вымерло полностью. И теперь на тех местах пацанье черепами в футбол гоняют. А эти нет! Потому как начали лучше, чем другие… и все из­за вашего отца! Я как­то к ним после приехал еще раз... Просто посмотреть... Так поверите — у них в тайге пашни и сенокосы, пасекa. Растет картофель и всякая овощ. Лошади­битюги, коровы мычат, свиньи кра­си­вы­e... Ба­a­ня! Баня по­белому топится… дух такой! — раскрылось в памяти Мокинa, и он сладко вздохнул, окунувшись в далёкие и приятные воспоминания. Лицо его посветлело, и даже легкая улыбка смягчила жесткую линию усталости около глаз.

Алекс с испуганным удивлением наблюдал трансформацию этого странного человека.

— Ну, что было, то было, а мне нужно торопиться, дома дочка ждет, — Василий вернулся к прерванному разговору. — Я подгоню нашу канцелярию с выпиской и объявлюсь через пару дней, когда копии документов будут готовы…

После этого он протянул небольшую бумажку.

— Это мой телефон на работе... так, на всякий случай, если чего ...

На записке красивым, по­детски ровным почерком, был написан номер телефонa и подписано имя — Василий Егорович Мокин.

Алекс удивился необычной записке, но молча упрятал ee в карман.

— Звонить только если будет очень нужно.. — проинструктировал Мокин.

— Договорились… — Алекс кивнул головой и, глядя прямо Мокину в глаза, сказал:

— Мне очень важно получить его рукописи…

— Конечно... не беспокойтесь. Для вашего отца я сделаю все, что возможно, — Мокин сказал с убеждением, как будто Алекс возражал ему. — Нет, мистер Конин! Бог бережет таких людей, как ваш отец, и горько наказывает тех, кто этим людям делает зло! — и снова в его глазах заиграла сумасшедшинка.

Алекс был удивлен фразой «Для вашего отца я сделаю все, что возможно», и снова хотел cпросить, что значит «Дело не в деньгах!», но Мокин уже был за дверьми гостиницы.

продолжение следует