Антонина Шнайдер-Стремякова

Если Землю, по легенде, держат три кита,

Жизнь, уж точно, держат любовь иль нелюбовь.

***

Отец Вари погиб в битве под Курском. В день его гибели ей исполнился год, и не начавшееся детство так и не началось.

Дни Варя проводила с такими же, как и сама, оборвышами и беспризорниками – ни ласки, ни заботы, точно были они пауками-сверчками, которых ни погладить, ни обнять. От взрослых Варя, бывало, слышала, что «дети они лишние». Пиком внимания и любви звучал вопрос: «Есть хочешь?» Случалось, от такой заботы начинала кружиться голова. Если мама скупой шершавой ладонью проводила по волосам, сладко становилось даже в желчном пузыре. Лет с шести память Вари начала выцарапывать родню – до шести терялось даже лицо матери. В гости на день-два приезжала, бывало, городская тётка, сестра мамы. Мама в такие дни ворчала на неё:

- Тебе бы токо чо-нить загрести да увезти – ребёнку конфетки ни разу не привезла.

В очередной приезд тётка удивилась для вида: «А Варю-юха-то! Вы-ыросла как!..» – полезла в мешочек, достала леденец и протянула: «На – петушок».

Варя сжалась и отошла к матери.

- Ты чего? – удивилась тётка. – Вкусно ж. Бери.

- Да, вкусно, – поддакнула мать.

И Варя протянула руку. Сладость охолодила рот, проникла куда-то внутрь – захотелось отдохнуть и поделиться с мамой.

- А теперь ты, – передала она огрызок.

Летом Варя лакомилась паслёном и травами. В гостях, бывало, звали её к столу – тогда случался праздник рта и начинал болеть живот. «Байстрюки» делились с нею печёной в костре картошкой, и тогда она ходила гоголем, что и ей уделяют внимание. Однако, когда подросла, поняла: от нагулянных «байстрюков» ничем не отличалась – та же безотцовщина.

На завалинке Варя размышляла о любви, нелюбви, справедливости – понятиях, что ею постигались «с мальства». Не сомневалась, однако, что «на свете главней всего любовь». Откуда берётся нелюбовь, – та, что убивает, не знала, но подытоживала, подражая бабке: «Когда нельзя любить, жалей. Работай, на худой конец».

Ночами, когда вставала на ведро, слышала дыхание матери и бабки. Они оберегали её – любили, значит… Днями ей нравилось глядеть в даль безлюдной улицы и мечтать... Когда вырастет, высадит роскошные деревья на обочинах дороги, и вечерами по ней будут прогуливаться, как по Красной площади. Ну и что, что ни разу её не видела, – много по радио слышала. Ещё любила Варя следить за переменчивым небом, то белым, то ярко-голубым, то с тёмными, беспокойными облаками, – там, в недосягаемом небе, вместе с умершими жил и её папка.

Летом мама и бабушка работали днём в колхозе, а по ночам в огороде – Варя видела их спящих, когда ночью вставала на ведро. На ферме мама пропадала даже зимой, зато зимой оставалась с Варей бабка – топила русскую печь, варила супы и мучную кашу, есть которую Варя могла целыми днями...

Подошло время учиться в школе. Бабка будила Варю, заплетала и на прощание, впуская мороз в негустое тепло землянки, открывала дверь и наставляла: «Слушайся учителя. Выучишься – другой жизнью заживёшь». Варя слушалась. В школе её часто ставили в пример. С крыши деревянной школы весной сбрасывали снег. Размахивать лопатой у Вари не хватало сил –спрессованные пласты подальше от стен относила в руках. Нагнулась однажды подцепить пласт – сверху полилась струя. На крыше захохотали.

- Алексей Демьянович, а мальчишки сверху воду льют, – пожаловалась она фронтовику, учителю на протезе.

После урока учитель объявил ей перед строем благодарность. По дороге домой Варя недоумевала, отчего благодарность только ей и где мальчишки разжились вёдрами: их и для питьевой-то воды не хватало – не то, чтоб для баловства...

- Ты чо? – засмеялась одноклассница. – Притворяешься иль впрямь не соображаешь?

Варя остановилась, не понимая.

- Вода у пацанов всегда при них, и краны они открывают, когда хотят, – глянула в широко открытые глаза, отмахнулась и ускорила шаг: да ну тебя! Я замёрзла.

- А-а?.. – не договорила Варя, догнала, развернула и зло спросила: Они что? Обоссали меня?

- А то!..

- Почему-у?.. Что я им сделала?

И опрометью кинулась бежать. Дома всё с себя сбросила, вымылась, выстирала. Бабка вечером спросила, отчего «одёжа вся мокрая».

- В грязь упала, – коротко отговорилась она.

Утром допыталась у одноклассницы, какой «идиот» открывает не вовремя «кран».

- Шурка, байстрюк.

Этого не знала одна только Варя. Когда Шурка явился в школу, она влепила ему пощёчину и так в космы вцепилась, что остатки Шуркиного чуба спас лишь приход учителя.

- Дебил, – в сердцах обругала она его словом, что было, по её мнению, погуще «дурака».

Обессилев от нелюбви, села за парту, закрыла лицо и впервые заплакала: «Чего он?.. Так... Я что – лишняя?..» Не помнила, откуда, – не то читала, не то слышала, но на всю жизнь запомнила фразу: «Люди с сердцем из камня. И камни с сердцами людей». Первая половина фразы относилась к Шурке.

Училась Варя хорошо – знала: это нужно только ей.

С войны иногда возвращались мужчины. Мать вышла замуж и год за годом родила Петьку и Тосю. Прежде Варя жила, как в дикой степи трава; теперь её кликали часто – может, даже любили... Семь классов, местный университет, окончила без всяких торжеств. Заявление, что поедет учиться на медсестру, семья восприняла, как должное. Отчим радовался:

- Ништяк, топчан за печкой будет теперь Петькин.

***

Из белого в цветочках ситца бабушка сшила Варе для города платье – шестишовное с короткими рукавами. В балетку, купленную специально для этого случая, сложила она его вместе с панталонами, белыми носками, двадцатью пятью рублями и ушла со двора, как уходила в школу. В город добиралась на попутках. Машин на проезжей дороге в тот день не было, и она замёрзла – переночевала, зарывшись в копну сена. Заметив утром её поднятую, как на уроке, руку, шофёр полуторки тормознул, в дверце кабины приподнял стекло и спросил для вида: «До города, говоришь?»

- Да, дяденька, до города, – смотрели с мольбой глаза.

- Три рубля, – бросил он с высоты.

Варя открыла балетку достать деньги – ветер выхватил и карнавальным вихрем закружил всю аккуратную стопочку зелёных трёхрублёвок. Игра в догонялки ничего не дала: только добежит – денежка сорвётся и, дразня, улетит. Поймала одну, тоскливо проводила резвящиеся бабочкой другие и, плача, поплелась к дороге. Шофёр оказался добрым – до города довёз бесплатно. Отвлекал разговорами, да только не до разговоров ей было: пляшущие по полю бумажки стояли перед глазами, разбавляя кровь ядом. К медучилищу подъехали поздним вечером. Варя опустилась на ступеньку, прислонила к стене балетку, прижала голову к согнутым коленям, да так и уснула. Утром её разбудила незнакомка (выяснилось, баба Настя) – завела в здание, угостила ломтем хлеба с маслом, стаканом сладкого чаю, отвела в комнату и велела отсыпаться.

***

Так началась её жизнь в городе.

Свою подшефную баба Настя подкармливала часто. Когда она надолго пропадала, Варя доставала припрятанные в платочке три рубля, покупала батон хлеба за 20 копеек, делила его на четыре части и порцию запивала водой.

После экзаменов Варе определили стипендию. Сорок рублей – целое состояние, и она зажила почти что богато. Талисман баба Настя пристроила Варю ещё и уборщицей на почтамт, так что вечерами она ещё мыла полы, но времени на уроки хватало, денег тоже. Она приоделась, купила сапоги и пальто для зимы. Баба Настя связала шапку и шарф. Такой заботы, внимания и любви Варя никогда не знала, лучшей жизни тоже, и дурацкие мысли, будто она «лишняя», ушли. Летние каникулы проработала на заводе, где хорошо платили, и ко второму году в её гардеробе появились юбки, кофты, свитера, туфли, босоножки – словом, в одежде сравнялась с городскими.

Четыре года пролетели незаметно. После училища её распределили в одну из городских больниц. Надо было освобождать общежитие, и баба Настя через знакомых помогла ей снять комнату в нагорной части города. Там Варя и жила – работала и подрабатывала. Одевалась дёшево, но со вкусом.

В свободное время ходила в театр, кино и мечтала о любви, семье и детях; о муже умном, верном, надёжном; трудяге, какого трудно сыскать, – домашнем, как и она сама. Его, незнакомого, Варя уже любила. Помощник в быту, он организует время так (в этом она не сомневалась), что его хватит на детей, театр и кино, катание на лыжах и путешествия. «Начну откладывать на сберкнижку, – рассудила она, – не годится обделять детей заботой и материальной поддержкой».

Гляделась в зеркало и любовалась: сочные губы, высокий чистый лоб, косой разрез глаз, аккуратный нос, красивая грудь, пропорциональные бёдра. Ей двадцать – тело пульсировало в ожидании любви... Однажды Варя спешила по коридору на укол и лицом к лицу столкнулась с матерью Шурки. Сердце «тик-тик-тик» зачастило счётчиком старого такси – хорошо, её не узнали.

В «сестринскую» Шуркина мать ворвалась неожиданно.

- Детка, ты, случаем, не Варька?

Хотелось отмахнуться: «Нет, я Варвара Александровна», но призналась целомудренно и просто:

- Да, тётя Фрося, я Варя.

- Ва-аря! – кинулась Шуркина мать её обнимать. – Я не сразу тебя признала. Какая стала... видная! – нашла, наконец, она слово.

Белолицая и фигуристая Варя была, действительно, «видная»: стройные на небольших каблучках ножки; тонкая талия и покатые плечи; из-под медицинского колпака свисала тяжёлая русая коса; на умеренно длинных ногтях скромно розовел маникюр.

- Истории Вашей болезни у нас нет, тётя Фрося.

- Понятно, шо нету, – лежу-то не у вас, а на четвёртом этажу. На ваш этаж бегаю проведывать жену брата из соседней деревни, – и рассказала о деревенских новостях. – Мать всё на ферме мантулит, бабка по дому ковыряется, хулиганистый Петька учится плохо, мать замучилась с ём. Младшая сестра в школу пойдёт. А сын мой, Шурка то есть, стал такой красивый, такой красивый!.. Шофёром работает. Вот обрадую – новость привезу. Чо ни разу в деревню не приехала?

- Училась. Работала. Помогать-то некому.

- Мда-а, – многозначительно согласилась Шуркина мать и для вида полюбопытствовала, – замуж не вышла?

- Нет. Приветы всем передавайте.

- Передам. Молодец, Варюха, выбилась в люди.

Встреча взбаламутила душу, как топкое дно баламутит чистую воду, – Варя два дня проплакала. С возрастом поняла: не лишняя она, а не замечали её, потому как жизнь не располагала... И всё ещё не располагает. «А если и я такой стану?.. – испугалась она. – Нет-нет! Детей буду ласкать, деньгами помогать».

И озадачилась, как проведать родных, – до деревни более трёхсот километров. На выходных не управиться, решила выпросить отпуск и съездить.

***

Алтайская весна подходила к концу. Весеннее солнце пригревало, тихий воскресный день, тем не менее, навевал тоску, и Варя, чтобы развеяться, решила сходить в кино – обновить к тому же сезонное пальто, которое в ателье успели ей сшить к весне. Белый цигейковый воротник-стойка, такая же оторочка по всей длине застёжки, белые сапожки, белая вязаная шапочка, белые варежки эффектно смотрелись на ярко-синем фоне пальто. Приобрести такой наряд стоило Варе больших трудов: за сапогами и сукном выстаивала ночами в очереди; затем три месяца, не меньше, ждала, пока в ателье сошьют пальто, – шапочку и варежки связала баба Настя.

- Вы откуда, Снегурочка? – раздалось со спины.

- Из лесу, вестимо, – в пол-оборота подыграла она.

- А путь куда держите?

- В кинотеатр.

- Не возражаете, если составлю вам компанию?

- А что – можно запретить?

- Можно отказать.

- Отказать в желании посмотреть кино?

Он засмеялся, и они пошли рядом. Фильм «Летят журавли» был про войну и любовь – полтора часа пролетело незаметно. Эмоциональный заряд, полученный от просмотра, делал любые слова незначительным – из кинотеатра выходили в молчании.

Звали его Степан. Он отслужил в Германии, работал на заводе, жил в заводском общежитии, соответствовал образу, который Варя себе нарисовала, и когда предложил замуж, долго не раздумывала. Накупила гостинцев и отправилась в деревню звать на свадьбу. Мама плакала, бабка не узнавала, отчим робел, сестра заискивала и ходила за нею тенью – держался, будто он Царь и Бог, один только Петька.

Скромную свадьбу отыграли в деревне жениха. На неё съехалась вся родня – многих видела впервые. Жить Степан перешёл в съёмную комнату к Варе. А когда родилась дочь, завод осчастливил их 2-комнатной хрущёвкой. Варя обустраивала семейный очаг и – хорошела. Десять лет пролетели праздником и счастливой сказкой…

И вдруг Степан загулял...

После двух-трёх суток, проведённых невесть где, он приходил домой нетрезвый, тихо открывал ключом дверь и попадал в мир, разительно отличавшийся от того, в котором находился. Вся квартира, словно духами, была пропитана покоем, уютом, теплом. Он какое-то время таился в полумраке узкого коридора и прислушивался к звукам в освещённой комнате: пению либо воркованию жены, укладывавшей спать дочурку. Его погрязшая в разврате душа оттаивала, прорываясь тревожной болью… Он осторожно подходил к жене и робко обнимал её.

Варины нервы сбрасывали накопленное напряжение, болезненный чирей рассасывался, струной натянутая душа мякла: «Муж дома!..» Она мягко отстранялась и отправляла его в ванную комнату. Управившись с делами, ложилась рядом и засыпала сном младенца – верила: перебесится, а потому никогда не выговаривала и не ворчала. Сердце, разумеется, просило внимания и поддержки, но кроха-дочь нуждалась в том же – Варя крепилась: посочувствовать могла одна только баба Настя.

Наутро они, умиротворённые, тихо улыбались дочери и себе. Он отводил ребёнка в детский сад, она доделывала на кухне какие-то дела и, счастливая, убегала на работу.

Дочь заканчивала школу, когда у Степана начались неожиданные проблемы со здоровьем. Мобилизовав знания и знакомства, Варя добилась самых современных обследований и пробилась к лучшим специалистам. Прободная язва желудка и двенадцатиперстной кишки требовали хирургического вмешательства. Она строго следила за его режимом, готовила всякие диет-вкусности – была убеждена, что вылечит. Верила: испаряются от нелюбви... Верил и Степан – учился быть образцовым семьянином. Два тревожных года остались позади. Он вернулся на завод, взял в аренду землю под сад – семья получала возможность выезжать по воскресеньям «на природу».

Дочь после университета вышла замуж, родители отпраздновали серебряный юбилей, после которого Cтепана словно подменили. Почувствовав второе дыхание, он снова загулял.

В возрасте пенсионерки, Варя чернела, седела, худела, глаза расплывались бескрайним морем – мёртвым. Из розовощёкой красавицы, которой любовались пациенты и коллеги, она на глазах превращалась в немощную бабушку. Впрочем, стать бабушкой Варя успела – дочь родила внучку. Степан после работы задерживался, а в конце недели и вовсе пропадал. Её спасало, что в выходные привозили её сокровище – внучку.

В такие дни жизнь снова обретала смысл и расцветала красками – боль, душевная и физическая, отступала, и выцветшая память начинала, как и раньше, кудрявиться кулинарными изысками: Варя готовила вкусности, читала с внучкой сказки, разучивала песни, водила её на аттракционы в парк. В начале рабочей недели начинался детский сад внучки, и быт Вари снова терял смысл. Одиночество парализовывало мозг и тело, подпитывало каждый нерв, кричало уже не в голове – в сердце: «Ли-ишняя!..» К концу светового дня жизнь становилась пыткой. Варвара не выдерживала, поднимала трубку и просила к телефону «эликсир души» – Машеньку. Девочка радовалась, что ей доверяли игрушку, которой пользовались родители; родители радовались, что могут заняться собственными делами; Варвара – что востребована.

Телефонный дуэт бабушки и Машеньки разносил по проводам «Сенокосную пору», «Каким ты был», «Что стоишь, качаясь», «Под окном черёмуха колышется». Говорили и пели до поры, пока не наступало время сна. Расспросив внучку о новостях детсадовского дня, кто обижал, а кто, напротив, оказывал внимание, чему научилась по музыке, бабушка засыпала счастливой. После таких душевных концертов у Варвары поднималось настроение – возникало желание показаться профессорам и лечь на обследование.

Наступавшее утро высветляло, однако, её ненужность и добавляло порцию депрессии. Варвара забывала про завтрак и отправлялась бродить по улицам – только бы не чувствовать, что никому не нужна. Обессилев настолько, что, казалось, ещё чуть-чуть и – она упадёт, брела домой. Что-то проглатывала, включала телевизор, но тут же выключала – на глаза, слух и душу ничего не ложилось.

Бывало, приходил Степан. Голова его заплешивела; потускневшие волосы безжизненно торчали в разные стороны; пожелтевшие, как у бродячего кота, глаза избегали её взгляда.

- Ты как – в порядке? – интересовался он для вида.

Она пожимала заострившимися плечами и шутливо прятала обиду: «Где моя любовь ходит-пропадает?»

- На работе, – воровато стрелял он глазами.

Когда внучке исполнилось пять, семья дочери уехала в Германию. И не отлюбившая Варвара осталась одна… Несколько раз заглядывал к ней сводный брат Петька, скандалист и пьяница, однако стопки ему никто не предлагал, и к сестре он вскоре остыл.

После отъезда дочери Степан скрываться не стал; признался – уходит. Варя и ранее не сомневалась, что у него кто-то есть, но когда он открылся, земля ушла из-под ног.

«За что ты, Господи, отмерил мало мне любви?..

Не может нелюбви быть больше, чем любви!» –

вызревала в ней чиреем тоска и жалость. И понимала, что на краю... в другом, нездешнем мире... В реальный возвращали её мысли о далёкой, но близкой сердцу внучке. Как ей, Варваре, жить одной?.. И, главное, – зачем?..

Время проводила она всё больше в постели – думала… «Жить прилично хотела... Запас готовила. Дочку растила пусть не в изобилии, но в достатке – обидно: любовь матери воспринимала, как смену дня и ночи. Лучшего захотела... А внучка… в обществе бабушки оживала». Нет, Варвара не допустит, чтобы приватизированная квартира и сад достались чужой женщине, – заставила себя подняться, сходить к нотариусу и узнать, что можно предпринять.

Вся воля и смысл существования сводились теперь к заветному «12-му сентября» – дню рождения внучки. И когда теряла сознание, была уверена – очнётся. Приходила в себя и считала… В рассвет 12-го сентября верила – тем и жила…

А вот и он – рассвет!.. Пять утра – в Германии десять. «Пора. Машенька проснулась». Варвара приняла обезболивающее. При мысли, что внучку больше не увидит, в горле застрял ком и перехватило дыхание. Превозмогая слабость, потянулась к телефону. Набрала номер – на том конце шли бесконечно длинные гудки. Она положила трубку. «Господи, ты дал мне сил дожить – дай сил её поздравить…» Набрала номер во второй раз и услыхала знакомое щебетание: «Бабу-уля, бабулечка, здравствуй! А я именинница. Ты меня поздравить? Да?»

- Да, милая.

Голос Варвары, палитра которого была когда-то такой богатой и разнообразной, бесцветно чеканил волю, но она произнесла всё, что наметила:

- С Днём рождения, родная! Будь здорова, счастлива и любима. Дарю всё, что у меня есть: сад и долю нашей с дедом квартиры. Сад переписали на тебя. Приезжай, дорогая! Приезжай каждое лето в Россию, в свой сад. Весной в нём всё цветёт и пахнет. И плодоносит всё. Приезжай и вспоминай бабушку. Я люблю тебя! Очень люблю!

- Спасибо, бабушка, спасибо.

Обессиленная, Варя откинулась на подушку, но, прежде чем сделать последний свой выдох, попросила: «Забери меня, Господи, назавтра!»

«Назавтра» был День рождения Степана...

А телефон на том конце взывал:

- Бабушка! Бабушка! Ты что молчишь? Ба-буш-ка-а!..

январь 2012