Под небом Кыргызстана (часть 9) (30.09.2020)

 

М. Тильманн

 

Выселение

 

С некоторых пор по нашей деревне стали упорно распространяться слухи, что немцев в скором времени выселят в Сибирь. Жители начали сушить сухари, чтобы их хватило на весь дальний путь. Ни у кого не было лишнего хлеба, и никто не знал, сколько нужно, чтобы хватило до Сибири, - сушили столько, сколько смогли сэкономить. Ходили слухи, что взамен немцев привезут кавказцев. Никто не знал, кто распространял слухи.

В ночь под Новый 1944 год жители собрались семьями, чтобы отрепетировать рождественские песни. Раздался вдруг гул... Я выглянул в окно. Мела метель. Сквозь снежную круговерть увидел силуэты грузовых машин. Все замерли, решив, что это за нами... Я вспомнил, как в такую же метель нас выселяли из Фрунзе, - холодок пробежал по спине. Однако машины проехали мимо. Через час всё успокоилось. Все вздохнули с облегчением и, потушив керосиновую лампу, чтобы не привлекать внимания, легли спать. Наутро по деревне распространилась весть, что с Кавказа привезли карачаевцев и балкарцев, которых временно разместили в клубе и пустых домах животноводов. Местные не знали, на каком языке они разговаривают, но поняли, что их тюркский язык близок к кыргызскому, которым владело большинство сельчан. Кавказцы прибыли многочисленными семьями: со стариками, родителями и детьми, в противовес ущербным немецким семьям, в которых мобилизовали и арестовали не только отцов, но и дедов. Характерно, что к началу войны в немецких семьях нашего села не осталось ни одного пожилого мужчины. Последнего, брата бабушки Августины, в 75 лет посадили в тюрьму за религию. Там он и умер. Январь 1944-го был особенно суров. Во многих семьях кончилась кукуруза - единственное зерно, что колхозники имели право вырастить на приусадебном участке.

Председатель колхоза не разрешал собирать остатки свёклы под снегом. На одном из полей кыргызского колхоза Бериккен, что находился в пяти километрах от села, была еще осенью высажена семенная свекла. Туда и направлялись голодные люди. Походы совершались обычно ночью. Кыргызы относились к немцам благосклонно и не следили за семенным полем. Объездчик, так назывался верховой, которому поручалось охранять поле, еще издали кричал, шумел и громко пел песни, чтобы предупредить «промысловиков». Однажды туда отправились Аня, Мария, дядя Вернер и я. Была тихая, морозная зимняя ночь. Сквозь тучи иногда проглядывала луна. Придя на поле, мы начали выдёргивать голыми руками из мёрзлой земли мороженые клубни. Сил не хватало, работа продвигалась медленно, однако в мешке у каждого уже имелось по пять-шесть штук. Вдруг издали раздался крик:

- Эй-ге-ге-гей, кто там?

Недалеко от поля в глубоком русле протекала река Кегеты. Туда все и побежали. Дядя Вернер упал. Я решил, что это был какой-то особый манёвр и тоже упал рядом с ним. Однако дядя тут же вскочил и побежал дальше. Я не мог поднять мешок: мало было сил, но и бросить тоже не мог. Объездчик приближался... Тогда я упёр локти в ребра и из последних сил вскинул мешок на спину и побежал за остальными. Мы спрятались под высоким берегом реки. В этот момент выглянула луна, и через пару минут все увидели в пойме реки тень верхового. Объездчик проехал, весело напевая знакомую кыргызскую мелодию. Все остались довольны: объездчик тем, что попугал людей и выполнил долг, а «заготовители», что смогли убежать. Группа с полчаса подождала, осторожно вышла, оглянулась и медленно пошла - домой добрались около пяти часов утра. Нас с нетерпением и тревогой ждали. Нетрудно себе представить, сколько тревог испытывают матери, когда их дети в холодную зимнюю ночь уходят на запрещённый промысел. О, если бы не колхоз со своей семенной свёклой, многие жители села умерли бы голодной смертью: кыргызские и немецкие деревни жили между собой дружно. Кыргызы помнили доброе отношение и отвечали тем же.

У кыргызов было принято всех приветствовать и поговорить о жизни. Мужчин с Кавказа в Трудармию не брали, и они почти с первых же дней заняли все ключевые должности в колхозе. К весне ссыльным выделили участки для строительства домов, а также домашний скот. К осени в нашем селе образовалась целая улица новых, небольших домов. Её назвали Карачаевской. В колхозе опять звучала музыка, но не немецкая и кыргызская, а необычная для местных музыка Кавказа. В эти годы мы впервые увидели и танцы Кавказа.

Еще в начале 1944-го вышло распоряжение об отзыве со строительства БЧК людей с дипломом учителя, не работавших в момент мобилизации. Таким образом, Аня могла официально устроиться на работу в школе. В селе Юрьевка к концу года освободилось место учителя немецкого языка, и её приняли туда. Аня сняла комнату в одном из частных домов и взяла меня с собою, чтобы я мог посещать седьмой класс. Начинать учебу со второй половины учебного года было нелегко. Особенно непонятна была алгебра: без начала нельзя было понять последующее. На воскресенье мы с Аней обычно возвращались домой, а в понедельник утром, ещё затемно, отправлялись в обратный путь. Путь был не длинным, всего семь-восемь км, но неухоженная тропка через поля не доставляла радости. Самодельные шлёпанцы на деревянной подошве без задника при ходьбе шлёпали по пяткам, создавая звук, за что меня в школе прозвали: «Лясь-лясь». Ноги всё выскальзывали из «обуви» и попадали то в снег, то в грязь, так что в конце пути они были всегда грязными и мокрыми. Однажды по дороге в Юрьевку пришлось прыгать через ручей. Было темно, я не рассчитал длину прыжка и угодил ногой в воду. Вода моментально подхватила и унесла шлёпанец. Мы с Аней долго бегали вдоль ручья, но в темноте так и не смогли его найти. Я сожалел о шлёпанце, который к Рождеству получил в подарок от дяди Герберта. После этого я какое-то время ходил в школу в одном шлёпанце, на вторую одевал два шерстяных носка с газетной прокладкой меж ними. Потом Аня встретила в Юрьевке кого-то из односельчан и рассказала им об этом. К концу недели дядя Герберт сделал новый шлёпанец. Вообще дядя Герберт не оставлял нашу семью в беде и, где только мог, помогал нам.

Весна. Солнце празднично светило с высоты, земля стала просыхать, лёгкий пар поднимался над пашнями. Появились первые ростки свежей травы. Я с облегчением вздохнул: можно отогреться. Как приятно сидеть на солнцепёке с южной стороны дома или сарая с книжкой в руках и греться, греться, греться...

Однако пришло время выпускных экзаменов за седьмой класс. Но как их сдать, если проучился всего полгода? Всё решилось просто: к экзаменам меня не допустили... Выдали справку, что проучился в школе с января по май. С такой справкой, кроме как на полевые работы, никуда не брали, и я устроился в свиносовхоз, где работала мама и сестра Мария.

 

Обездоленные

 

За время учёбы в Юрьевке в произошли нерадостные события. Домик, в котором жила наша семья, был настолько ветхим, что грозился развалиться. Ремонтировать его было нечем и некому. Штукатурка местами и латание крыши не давали результатов. Пришлось проситься на квартиру. Нас приняла семья Генриха, младшего брата мамы. Сам Генрих из «Трудармии» не вернулся – умер в ней от голода и непосильного труда. В их коровнике приютили и корову.

После появления в деревне карачаевцев стал пропадать скот. Сначала увели корову из коровника на западной окраине деревни. Потом пропал колхозный теленок. Приехала милиция, посидела в конторе и уехала ни с чем. По соседству с нами жила многодетная карачаевская семья. Ханапи - глава семьи, тщедушный, невысокого роста, неопределенного возраста, но весёлого нрава балагур. Он легко находил общий язык, и его везде радушно принимали. Никто не предполагал, что добродушным характером Ханапи станут пользоваться его сильные земляки, которые заставляли земляка высматривать, где и как содержат домашний скот. Наша корова недавно отелилась, и вся семья радовалась собственному молоку. И вот однажды ранним утром мама вышла с подойником доить корову, а замок сломан. У неё защемило сердце. Она вошла в коровник, но там не встретили мычанием... Мама так и присела: теперь ни дома, ни коровы... Корову искали везде, даже Ханапи помогал искать, но её нигде не было.

Наступила зима, поля покрылись снегом. Однажды кто-то обратил внимание на то, что через заснеженное поле к сельскому кладбищу ведёт протоптанная тропинка. За последнее время никого не хоронили, люди заинтересовались, кто и зачем её протоптал. Дядя Герберт пошёл с кем-то из старших мальчиков на кладбище. Там в одной из осевших могил он обнаружил «клад». Могила была тщательно выстлана сухой соломой. Под ней он обнаружил шкуру коровы и небольшой, литра на полтора, чугунок с говяжьим жиром. Он не стал ничего трогать, а заявил о том председателю колхоза. Вызвали милициа, но они, как и прежде, уехали ни с чем. Дядя Герберт доказывал, что шкура и жир нашей коровы, но председатель заявил, что это шкура колхозного теленка и конфисковал её. Нам отдали только горшочек с жиром. Подозрение давно падало на карачаевцев. У них в домах попахивало несвежим мясом. В деревне скот не забивали - это могло быть мясо только краденого скота. После обнаружения «клада» кража на какое-то время прекратилась. Но однажды...

На том конце деревни, где мы жили, дорогу перерезал овраг, через который не было моста. Пересекать его приходилось по дну так, что проезжающих скрывало от постороннего взгляда. Однажды из соседнего кыргызского колхоза через наше село на мельницу везли колхозное зерно. Водяная мельница стояла на реке Кегеты, куда и направлялись две подводы с зерном. Мельница была далеко, возчики, два кыргыза, выехали в полночь, чтобы прибыть первыми. Проезжая овраг, они были остановлены группой мужчин с повязками на лицах и вооруженных длинными ножами. Грабители обещали стариков не трогать, если они отправятся домой, оставив подводы. Старики всё бросили и, не оглядываясь, помчались домой, насколько хватило сил. Им понадобилось около часа, чтобы добежать до председателя и рассказать ему о происшествии.

Утром на конный двор вернулись лошади с пустыми подводами. Опять, в который раз, была вызвана милиция. Теперь речь шла уже о вооруженном грабеже не частной скотины. И это во время войны, когда каждое зернышко на счету! Теперь все знали, что это карачаевцы, так как других мужчин в сёлах не было, все были мобилизованы. Вопрос стоял – кто и из какого села, ибо во всех сёлах жили переселенцы с Кавказа. Поиск начали с нашего, так как здесь произошёл грабеж. Обыск производился в каждом доме карачаевцев, даже в доме бригадира, но ничего подозрительного не обнаружили. Следователи хотели уже, как и ранее, закрыть дело, однако кыргыз, старик из нашей деревни, заявил:

- Если грабители отсюда, я их найду, при условии, что меня будет сопровождать милиция!

Так и сделали. Старик взял свой посох и пошёл по тем же домам, которые были обследованы. Он спокойно простукивал стены и полы посохом. Полы во всех домах были глинобитными. Если на полу лежали ковры, заставлял их убирать. Так процессия двигалась от дома к дому. Бригадир всюду сопровождал следственную группу. Очередь дошла до его дома. Все вошли в дом и так же, как и везде, старик начал с простукивания стен, простучал полы в сарае, в коридоре. Оставалась большая гостевая комната. Следопыт всё время незаметно наблюдал за хозяином. Когда дело дошло до скатывания ковра, бригадир изменился в лице. Старик усмехнулся в усы и начал простукивать. В одном углу комнаты звук был несколько иной. Он велел вскрыть пол. Вскрывать заставили самого бригадира, хозяина. Когда пол был вскрыт, обнаружили глубокую яму, а в ней зерно... Бригадира отвели на склад, на допрос, чтобы выявить соучастников. Он всё брал на себя и никого не выдавал, зная, что оставшиеся на свободе прокормят его семью. В допросе, кро- ме следователя, принимал участие председатель колхоза и председатель Сельского Совета - женщина. Она слушала, слушала «бездарное» ведение допроса, а потом и заявила:

- Надо его на лавку положить, спустить штаны и отстегать, как следует, плёткой, быстро заговорит!

- Гражданин следователь, не допускайте этого. Я мужчина и такого позора не перенесу, да ещё перед женщиной! – взмолился задержанный.

- Или ты сейчас же назовёшь имена сообщников, или мы поступим так, как советует председатель сельсовета! Наш метод ты знаешь! – заявил следователь.

Да, арестованный знал их метод и понял, что с ним не шутят. Он начал называть имена. Их набралось девять человек, самым младшим был Ханапи, отец девяти детей. Вся шайка, кроме Ханапи, получила по восемь лет тюремного заключения. Все подтвердили, что Ханапи в грабеже не участвовал, а занимался выслеживанием, его под угрозой заставили это делать. Ему дали условно три года и отпустили домой. Он ходил к тем, у кого украли скот, и просил прощения. Однако суд не вынес решения о возвращении украденного скота. Так мы и остались с маленьким горшочком жира и шкурой коровы, которую суд велел вернуть нам, так как грабители сознались, что она была от нашей коровы. Наши родственники обрадовались, так как из такой шкуры можно было сделать много самодельной обуви. Суд выявил всю систему кражи и скота, и зерна, и распределение краденого между карачаевскими семьями, все были вовлечены в грабёж…

продолжение следует

 

 

 

 

↑ 409