А. Шварцкопф

Движение российских немцев за восстановление автономии в той или иной форме существовало почти весь послевоенный период. Надежда на то, что рано или поздно это должно свершиться, не покидала их с самого момента депортации. Воссозданная Немецкая Республика Поволжья явилась бы символом исправленной несправедливости, свидетельством возвращения народу чести и достоинства. Немецкие делегации никогда не прибегали к методам нажима, шантажа и эксцессов, а, напротив, надеялись на логику разума, на торжество «идеалов социализма», которые в изобилии провозглашались после-сталинскими советскими руководителями страны.

В материалах Первой и Второй делегаций излагаются Основы всех проблем немцев России, поэтому я приведу их доподлинно. Они у меня хранились тайно в Казахстане, в ФРГ вывез я их тоже тайно. Они почему-то не опубликованы нигде в литературе, мне они не попадались. Материалы поздних делегаций есть.

Первая делегация советских немцев приехала в Москву уже после выхода Указа от 29 августа 1964 года. Это была инициативная группа численностью 13 человек – коммунисты, комсомольцы и беспартийные советские граждане немецкой национальности из разных республик, краёв и областей Советского Союза для ходатайства перед ЦК КПСС и Правительством о восстановлении АССР НП.

Первая делегация выработала три документа:

Письмо первому секретарю ЦК КПСС тов. Брежневу и Председателю Президиума Верховного Совета СССР тов. Микояну, в котором излагаются причины обращения в ЦК КПСС и Правительство и основные требования советских немцев: восстановить АССР НП, отменить запрет на возвращение в родные места, отменить Указы от 28 августа 1941 г., 26 ноября 1948 г. и 13 декабря 1955 года.

Приложение к письму – Справка по истории советских немцев, где приводятся данные о переселении немцев в Россию, их положении при царизме, бурном развитии хозяйства и культуры после революции в республике Немцев Поволжья и национальных немецких районах. Здесь же сказано о репрессиях по отношению к советским немцам после ликвидаций национальных районов и АССР НП и следствии этих репрессий – культурной деградации и насильственной ассимиляции советско-немецкого народа. В справке обосновывается и показывается необходимость восстановления национальной государственности советских немцев. Делегацию на приём к Брежневу не допустили. 12 января она в составе 9 человек была принята А. И. Микояном. Анастас Иванович сказал, что вопрос восстановления республики естественный, но сложный, и что восстановить АССР НП практически невозможно, так как нет территорий. А в области культуры можно кое-что сделать: создать немецкие средние школы, выпускать литературу на немецком языке и т. д. Он также сказал, что Указ от 29 августа 1964 г. будет опубликован в немецкой газете и дан в изложении в русских газетах; что можно снять ограничения в части запрета воз-вращаться немцам в родные места и он поручит Верховному Совету РСФСР разработать мероприятия по снятию ограничений в прописке.

После приёма члены Первой делегации написали А. И. Микояну письмо, в котором поблагодарили его за приём и обещание снять ограничения и ещё раз подчеркнули, что только восстановление национальной государственности явится решением вопроса советских немцев.

Первая делегация из 13 человек привезла с собой 660 подписей под письмами-поручениями с требованием восстановить автономную республику, пробыла в Москве 12 дней со 2 по 13 января 1965 года. Состав Первой делегации: Борнеман, Бруг, Варкентин, Гертель, Гольман, Варкентин, Вормсбехер, Кайзер, Кельн, Михель, Ольферт, Фогель и Шнайдер.

Члены Первой делегации решили организовать к лету 1965 г. вторую делега-цию. В июне 1965 года в Москву отправилась Вторая делегация советских немцев общей численностью 43 человека. Она привезла с собой 3498 подписей (во время её пребывания в Москве на её имя пришло ещё более 1000 подписей), пробыла в Москве 56 дней с 2 июня по 27 июля.

Вторая делегация выработала четыре документа:

Заявление на имя тов. Брежнева и тов. Микояна от 5 июня 1965 г., в котором говорится, что Указ от 29 августа 1964 г. снял с советских немцев необоснованное обвинение в пособничестве фашизму, но наказание за это снятое обвинение осталось: решение о восстановлении государственной автономии советских немцев не принято, и они по-прежнему не имеют права возвращаться в родные места. В Заявлении изложены требования советских немцев, пославших Вторую делегацию: восстановить АССР НП, полностью отменить все правовые ограничения по отношению к советским немцам, содержащиеся в Указах от 28 августа 1941 г., 26 ноября 1948 г. и 13 декабря 1955 г. с одновременным официальным признанием в широкой печати перед всем советским народом невиновности советских немцев.

15 июня делегация в количестве 30 человек была принята в ЦК КПСС группой ответственных работников ЦК, товарищами Скворцовым, Грачевым, Егоровым и Полехиным. Приём длился три часа, и членам делегации была предоставлена полная возможность высказаться.

17 июня делегация отправила товарищам Скворцову, Грачёву, Егорову и Полехину письмо, в котором изложила своё мнение по отдельным вопросам, возникшим в беседе на приёме, выразила опасение и протест против склонности некоторых товарищей свести вопрос о восстановлении автономии к отдельным мероприятиям в области культуры, а именно: создать в некоторых районах немецкие школы, увеличить число радиопередач, тираж газет, организовать издательство, самодеятельность и т. д. В письме приводятся доводы целесообразности восстановления АССР НП и с экономической стороны.

7 июля Вторая делегация в составе 19 человек уже после месячного ожидания была принята А. И. Микояном. Прием длился 1 час 40 минут. После того, как выступило 9 человек из состава делегации, которые цифрами и фактами показали полную несостоятельность оговорок, выдвинутых им в январе, товарищ Микоян сказал: «Вы ставите вопрос о восстановлении республики. Мы хорошо понимаем, что это было бы лучшим решением вашего вопроса. Но мы не можем пойти на восстановление республики на Волге, так как полмиллиона немцев, живущих в настоящее время в Целинном крае, уедут оттуда, а без них вести там сельское хозяйство невозможно. Но в отношении культурных потребностей мы пойдём навстречу».

После этого выступили три представителя разных министерств и сообщили о намечаемых мероприятиях в области культуры и просвещения.

После приёма члены делегации решили написать письмо тов. Микояну, чтобы выразить неудовлетворённость результатами приёма. Письмо было отправлено 10 июля вместе с копиями товарищам Брежневу, Суслову, Шелепину, Косыгину и Пейве. В Письме говорится, что отсутствие у советских немцев государственности ведёт к вымиранию советско-немецкого народа как национального этноса, выражен протест против предложений программы мероприятий в области культуры, против угроз и других действий местных властей, предпринимаемых ими по собственной инициативе, без ведома ЦК КПСС, по отношению к членам делегации и к советским немцам, помогающим в организации делегаций.

Если бы руководители партии и правительства прислушались к законным тре-бованиям советских немцев, приняли бы решение об отмене указов, ранее названных, восстановили бы АССР НП, то, я уверен, немцы не эмигрировали бы.

Начало возвращения

Вторая делегация решила ждать решения вопроса о восстановлении АССР НП до предстоящего Пленума ЦК КПСС. Если на Пленуме вопрос не будет решён положительно – организовать третью делегацию советских немцев.

После приёмов в центральных органах власти членам второй делегации стало ясно, что государство не хочет проявить искренней заинтересованности и политической воли в решении вопроса восстановления государственности и даже не оставляет малейших надежд на его решение в будущем, то есть полной реабилитации для немцев не будет ни сейчас, ни и в обозримом будущем. От делегатов через их уполномоченных это устное мнение власти постепенно распространилось среди немецкого населения. Надежда на решение национальных проблем и восстановление исторической справедливости была окончательно потеряна. В отдельных районах наиболее компактного проживания немцев, особенно в среде репатриированных из Германии после войны, началось движение за воссоединение семей и свободный выезд из СССР, используя это движение, как идеологический фактор давления на коммунистическую систему. Советское руководство тоже не без идеологических соображений старалось не допустить выезда. Оно скрыло от народа и даже от своих органов власти, ведающих вопросами выдачи разрешений на выезд, существование советско-германского соглашения о воссоединении семей от 24 апреля 1958 года, а также содержание текста Хельсинского соглашения по правам человека, подписанного Л. И. Брежневым, о свободном выборе местожительства страны — документов, по которым страна брала на себя обязательство не препятствовать свободному выезду и на которые добивающиеся выезда могли бы сослаться при подаче заявлений.

Выезд из СССР всякими «правдами и неправдами» тормозился. Рассмотрение заявлений искусственно затягивалось до десятка и более лет. Одновременно правительственные органы пытались репрессивными методами через правоохранительные органы остановить эмиграцию. Они организовывали кампании преследования и травли сторонников восстановления немецкой государственности, а затем за участие в «Движении за выезд», обвиняя людей в «разжигании эмигрантских настроений», за «приверженность западным религиозным конфессиям» и т. д. Это были преследования политического характера и проводились под управлением и контролем Комитета Государственной безопасности. Но политические судебные процессы власть старалась избегать и против активистов и особо настырных борцов за выезд предпочитали находить повод для проведения уголовного судебного процесса, а после судимости именно по этой причине отказать в выезде. Добиваясь разрешения на выезд, активисты составляли списки добивающихся выезда и нелегально переправляли в Германию, ООН. Люди писали письма правозащитникам, в центральные органы власти, обивали пороги районных, областных и республиканских органов. Власть отвечала репрессиями, гонениями, увольнениями с работы и угрозами. Жертвами такой кампании стали и два моих брата Яков и Василий.

Якова осудили на два года в 1963 году за то, что добивался выезда в Германию. Конечно, судили по другой статье – находили, за что. Яков был порядочный, спокойный и очень религиозный человек. Ему дали срок за хулиганство, но в чём выразилось это хулиганство, никто не объяснил, да никто и не пытался в то время объяснять. Поступила команда посадить человека, а статью подбирали уже «судьи». Такое это было время. Отсидел Яков один год и ещё больше ударился в религию. Яков - личность неординарная. Я привожу все эти документы из папки «Личное дело № 2838 на выселенца Якова Андреевича Шварцкопфа», копии которых я взял в архиве УМВД Томской области в 2007 году. В его папке хранится много таких документов, которых не должно быть там, так как они должны были быть выданы на руки просителю. Почему они оказались в этой папке, мне неизвестно. Вероятно, бумаги писались, но ответы просителю давались устно, как это было принято тогда. Пример тому и это свидетельство из архива МВД.

Чтобы получить «этот клочок бумаги», надо было написать заявление, пойти в п. Богатырёвку в сельский совет, и тогда секретарь сельсовета писал сам, а иногда заставлял просителя написать текст и затем расписаться. Такие документы есть у меня в архиве. Пример тому это свидетельство, написанное от руки родителями.

«Яков первый начал открытую борьбу за свои права. Когда был создан Андарминский лесозаготовительный участок Бакчарского леспромхоза, о котором я ранее писал, он добивался перевода из колхоза «Рот-Фронт» на этот участок.

Он ведь каждый год зимой направлялся на лесозаготовки в существующие леспромхозы и знал, что там будет материально лучше. И какой вы думаете был ответ? Правильно - в просьбе отказать. Рабу не положено думать о своей судьбе, за него думают рабовладельцы». Леспромхоз этот, как я уже писал, был в 2 км от нашего посёлка. Работать и жить там ему было бы лучше - оплата за деньги и другие льготы, как работнику крайнего севера. Но не было ему суждено работать на промышленном предприятии, он был приговорён комендатурой вкалывать день и ночь на колхозных полях и получать трудодни, которые ничего не стоили. Вместо перевода в леспромхоз его заставили подписать бумагу, что он ознакомлен с Указом Президиума Верховного Совета от 26.11.1948 г., что выслан в Сибирь навечно и думать о другом не следует.

Указ Президиума Верховного Совета СССР № 123/ 12 от 26 ноября 1948 года не касался немцев, проживавших в Сибири до начала Отечественной войны, поэтому нас и не знакомили с ним тогда. У меня в личных архивах есть «Расписки» старшего брата Ивана Шварцкопфа и его жены Антонии Шварцкопф (р. Белау). Они, оказывается, немцы, проходившие по разным учётным категориям. А я думал всю жизнь, что немец всегда немец. Иван, сын бывшего кулака, не подпадал под «Указ» № 123 / 12 до 26.11.1948 г., хотя его с ним и ознакомили в декабре 1948 года. Этот Указ внёс некоторое осложнение в комендатурах по контролю при перемещениях немцев. И Министерство Внутренних Дел довольно оперативно нашло решение подвести немцев, не подпадавших под действие Указа, в другую категорию, всеобщую, на которых он распространялся. Теперь не надо было разбираться, какой ты немец. Распоряжением МВД СССР № I/ 10169 от 2 июня 1950 года мы были переведены (и все 24.686 человек бывших кулаков) из категории спецпереселенцев-бывших кулаков в категорию спецпоселенцев - немцев и оставлены на спецпоселении навечно. После этого нас и ознакомили с этим Указом о вечном поселении. Однако, позднее спецпереселенцы - кулаки были сняты с учёта спецкомедатуры ранее уже в июле 1954 года, а спецпоселенцы - немцы только в 1956 году.

Если по учётным документам в комендатурах какое-то ещё было различие: немцы-кулаки, немцы, высланные во время войны, немцы репатриированные, то на самом деле в реальной жизни нас всех всегда «стригли под одну гребёнку». Кто знал о тех секретных документах, хранящихся в архивах ЦК ВКП(б)-ЦК КПСС. Немцы были «таврированы» навечно. Я помню, как в колхозе таврировали скот, выжигая раскалённым докрасна железом на крупе лошади символ принадлежности. Это тавро животное носило до конца жизни, чтобы всегда его можно было найти. Так и мы, немцы. Достаточно было посмотреть в паспорт, и отношение к тебе было соответствующее, официальное.

После объединения колхозов Яков переехал в п. Богатырёвку, купил небольшой домик и продолжал работать в колхозе бригадиром бригады. Росла и его семья. Родилась Лилия, позднее родился Роман. После переезда брата Василия в райцентр Яков пытался уехать к брату Василию, но ему не разрешили. Твоё место в Богатырёвке и всё тут. Помню, приехали мы как-то с Василием из Бакчара к маме в Богатырёвку на воскресенье. Пошли с ним в магазин. Яков был на полях и об отдыхе не помышлял. Заканчивалась посевная кампания, и началась посадка картофеля. В тот год в колхозе начали осваивать механическую посадку квадратно-гнездовым способом. Машина постоянно ломалась, и дело не шло. Яков много уделял этому внимание, но в это утро он был где-то на другом участке.

И вот мы идём с Василием спокойно по улице, весело разговариваем, и подъезжает на пролётке комендант, он был на поле, где сажали картошку, и видел, что колхозники мучаются с техникой. И когда увидел улыбающегося Василия, подумал, вероятно, что это Яков, соскочил с телеги, подбежал, как дикий кабан, к нам, и с матом заорал на Василия. Брат понял, что комендант обознался, мог бы с ним объясниться, что произошла ошибка. Но Василий на агрессию со стороны коменданта, помня ещё недавнюю борьбу с ним за воссоединение семьи, посмотрел на него грозно и также отреагировал на брань. Василий ответил грубостью на грубость. Такой он был. Яков никогда не ругался, с людьми был выдержанным и вежливым, с начальством законопослушным, хотя всегда вёл с ним борьбу. Комендант опешил и слова сказать не смог. Он никогда не думал, что немец-спецпереселенец ответит грубостью, тем более Яков. Потоптался на месте, весь задёргался, покраснел, заскочил на свою пролётку, ударил лошадь кнутом и уехал. Вероятно, понял, что обознался. Как объяснялся позднее с Яковом, я не знаю. Об этом уже никто не узнает, Яков не помнит этого случая.

Время шло. Шёл 1954 год. Пришёл приказ в комендатуру сверху готовить материал на снятие нас с учёта. Комендатура составила посемейные списки и отправила их в районный отдел милиции, а там уже заготовили персональные справки о снятии с учёта и для её предъявления при получении паспорта без ограничительной отметки.

Такие справки получили мы все, но редко кто их имеет: их надо было отдавать при получении паспорта. Нас сняли с комендатуры в июле 1954 года. Наша семья была на учёте 23 года, а в Сибири прожили 25 лет. Якову не выдали эту справку, и он уехал с места поселения, не получив паспорта, поэтому справка сохранилась и хранится в архиве в Томске. Задумав уехать из Богатырёвки, он не смог добиться справки об исключении из колхоза. А без этой справки об исключении из членства колхоза не давали справку для получения паспорта в паспортном столе сельского совета.

Ничего не добившись, Яков уехал из Сибири без паспорта, несмотря на все угрозы со стороны коменданта и председателя колхоза. Потом за ним выехали все немцы из Богатырёвки: кто в Казахстан, кто в Алтайский край, но об этом я уже писал. В 1959 году он опять первый собрал своих детей и уехал из Восточного Казахстана в Джамбульскую область, Курдайский район, посёлок Кишмиши. Там был колхоз «Трудовик», где в основном работали немцы и язык немецкий кругом. Он стремился воспитать детей по немецким порядкам. Вёл активную работу в религиозной общине. Властям это не нравилось, и он попал под строгое наблюдение работников КГБ. После тюрьмы Яков, видя безысходность жизни в СССР, начал бороться за выезд в Германию. После длительной борьбы с властями он стал одним из немногих, кому удалось довольно рано добиться разрешения на выезд. Вероятно, стараясь избавиться от активиста по религиозным делам и возмутителя спокойствия среди населения, ему разрешили в 1979 году выезд в ФРГ. В тот год разрешили выехать из СССР 7226 человек.

За ним уже значительно позднее все родственники наши и знакомые выехали в Германию. Но Яков был первым. Он любил рисковать, не боялся трудностей. Яков был человек рискованный, шёл вперёд по им самим выбранному пути. Он с братом Василием любил рисковать. Вот пример. Ког-да Яков сидел в тюрьме, Василий приехал с женой Якова на свидание. Ему разрешили на один день выйти за пределы лагеря. Вечером вместо Якова в лагерь зашёл Василий. Яков до этого предупредил своего товарища, что вместо него на несколько дней придёт брат. Василий настаивал, чтобы вообще заменить Якова до конца срока. Но Яков не пошёл на это. Зайдя в зону, Василий следовал всё время за тем мужиком. Василий и Яков, братья-близнецы, были внешне так похожи, что их часто путали люди, давно их знавшие, но по характеру они отличались сильно, порой до противоположности. Но они были очень дружны, их всегда тянуло друг к другу, и они проявляли взаимную озабоченность друг о друге. Никто в зоне про их проделку так и не узнал. Яков несколько суток пробыл с женой на свободе и потом вернулся в лагерь отсиживать свой срок.

Вместе с Яковом добивался выезда и брат Василий, но ему удалось выехать значительно позднее, в 1986 году, после того, как тоже отсидел в тюрьме. Его также посадили по приказу КГБ. Его сын Василий написал жалобу на имя генерального прокурора СССР. Василий младший учился в Усть-Каменогорском строительном техникуме. Эту жалобу по моей инициативе написал юрист областного комитета профсоюза Земляк Семён Ефимович (еврей), хороший и надёжный мой знакомый по совместной работе. Текст напечатала инженер нашего управления Татьяна Ивановна Родина. У неё муж работал над кандидатской диссертацией, и дома у них была печатная машинка, что было тогда редкостью. На работе напечатать было невозможно: так как печатные машинки всех организаций были на учёте в КГБ, там хранились напечатанные образцы текста, поэтому сразу можно было бы определить, на какой машинке отпечатан материал. Мы это учли. Земляк и Родина делали это с большим риском для себя. Письмо было отправлено в Москву не почтой, а курьером, так как мы знали, что все частные письма в центральные инстанции читаются работниками КГБ, и власти их из нашей области не выпустили бы. Но ответа не последовало. Конечно, оно вернулось обратно в Казахстан без результата, как это было принято в СССР. Жалобы отправлялись в область, откуда они поступали. Я был на этом суде-спектакле и вёл за-пись выступлений. Перед началом суда ко мне подошёл незнакомый человек в гражданском (как мне позднее сказали, это был работник КГБ из областного центра города Джамбул), назвал меня по имени и отчеству и предупредил, чтобы мы не пытались устроить скандал и волнения. Я подвердил, что они могут работать спокойно, немцы никогда не идут открыто против властей, они законопослушны.

Мы наняли адвоката из Киргизской ССР, думали, что он сможет что-то сделать по защите. Но в личной беседе со мной он сказал, что ничего не сможет сделать, так как пришёл приказ свыше - дать два года тюрьмы. Единственное, что он смог выторговать - снижение срока до одного года.

После суда меня и племянницу Лиду Вернер увезли на частной машине в районный центр п. Георгиевка, чтобы уехать на рейсовом автобусе до Алма-Аты, а потом самолётом до Усть-Каменогорска. Чтобы не «светиться» на вокзале, билеты на автобус мне купил другой человек. Я ждал в машине подхода автобуса, затем мы вышли из машины и стали подходить на посадку. И вдруг вижу, навстречу идут те же самые работники КГБ, которые были на суде. Ну, думаю: «Конец тебе, Андрей! Это за нами». Но ничего не произошло. Они тоже автобусом ехали в Алма-Ату после «праведного дела»... Конечно, о моём присутствии на суде они сообщили в КГБ г. Усть-Каменогорск.

Если бы Генеральный прокурор СССР захотел что-то изменить в положении немцев, наверно, не одна такая жалоба приходила к нему, то прислал бы проверяющих, ведь факты были вопиющие. Реабилитация двухмиллионного народа немцев от оговоров и восстановление его нарушенных прав никак не входили в программу партии по построению развитого социализма и справедливого коммунистического общества, т.к. она не могла признаваться в лживости сфальсифицированных против него ранее обвинений и подлости всей своей послевоенной политики в отношении своих сограждан-немцев. Но мы получили дополнительное подтверждение – выход один: только эмиграция, каких бы трудностей это ни стоило.

Летом приехали из республики проверять хозяйственную деятельность управления «Культбытстрой», где я работал начальником. Все удивились, почему проверка из Алма-Аты. В области было достаточно проверяющих органов. Но я знал, откуда дует ветер. После проверки никаких разбирательств, никаких наказаний. Материал проверки увезли с собой.

Мне стало ясно, что надо уходить с этой работы. За мной калитка захлопнулась: брат Василий в тюрьме и собирался уехать в ФРГ к брату-близнецу. У нас теперь там родной брат, и все законы на нашей стороне для выезда. К прямым родственникам в это время уже отпускали, хотя и с большими трудностями и малыми «дозами», если можно так сказать. Нам было ясно, что в Казахстане нам больше оставаться нельзя, надо уезжать. Куда ехать, было ясно. Но как? Это вопрос будущего...

Материал проверки деятельности строительного управления лежал в сейфах КГБ республики, и, если бы я в этот момент подал прошение о выезде, материалу дали бы ход. Этому я получил подтверждение при озакомлении с материалами архивов МВД г. Томска летом 2007 года. Там на выселенцев хранятся все личные дела, которые проходили под грифом «секретно». Копии дел на маму, братьев и сестёр я получил, но моего дела не оказалось в архиве, оно было по требованию управления КГБ г. Усть – Каменогорска отправлено им.

Работая начальником строительного управления (а к этому сроку я проработал уже длительное время на этой должности), пришлось сделать немало нарушений в хозяйственно-финансовой деятельности. Жизнь заставляла идти на это. Людей надо было «кормить и содержать». Это делали все руководители строительных организаций. Я не был исключением, иначе не работал бы начальником управления. Братья были простыми рабочими колхоза, фактически не совершили уголовного преступления, но им присудили два года. Мне надо было готовиться к большему сроку, в то время давали до восьми лет за приписки в отчётности, а они были действительно.

Я окончательно решил уехать. Надо было искать работу, где приписок не надо было делать или хотя бы незначительные. После 23 лет работы на стройке, которую я очень любил, пошёл работать проректором Усть-Каменогорского Строительно-Дорожного института по хозяйственной работе. Ректор Анатолий Константинович Сидоров с удовольствием меня принял. Мы знали друг друга по работе, так как студенческий городок строило наше управление. В институте я проработал с 1982 г. до 1988 г., до эмиграции. И когда я по секрету сказал ректору, что собираюсь подавать документы на выезд в Германию, он поддержал меня и никому не сказал об этом. А. К. Сидоров знал жизнь на Западе, так как во время работы над докторской бывал в Канаде, Австрии и др. странах. Перейдя на работу в институт, я не переставал помнить, что для КГБ при конфликте я могу стать потенциальным заключённым. И я стал готовиться, начал усердно ходить в спортзал к одному кандидату технических наук, который в свободное время занимался каратэ. Я стал осваивать эти приёмы, но, к счастью, применить их не пришлось, да и не очень их освоил – труд тяжёлый и не для нас, людей в возрасте. Я побаивался, что поднимут документы проверки КГБ и меня затормозят, но времена были уже другие, уже шла горбачевская перестройка. Партийные и советские работники, церберы КГБ были заняты своими проблемами, где и как отхватить лакомый кусок побольше от народного состояния. Этим они и занимались, практически прекратив наблюдение за нами.

Получив вызов от Якова на эмиграцию в июне 1988 года, я подал заявление в ОВИР г. Усть-Каменогорск на получение разрешения на выезд. На работе об этом я никому не сказал. Документы сдали на меня, Фаю и семью сына Леонида. Поделился я только с бывшим ректором института Анатолием Константиновичем Сидоровым. Он посмотрел на меня внимательно, помолчал немного и сказал: «Правильно делаешь!» Решением УВД Восточно-Казахстанского облисполкома от 27 июля 1988 года мне и Фае разрешили выезд на постоянное жительство в ФРГ. Сыну отказали, так как дядя, мол, по действущим для них установкам не считается близким родственником. Обсудив ситуацию, мы решили, что Фая пока остаётся с детьми, а я стану оформлять документы только на себя. Первое, что я сделал, пошёл к секретарю парткома института Лилии Викторовне Столяровой и всё открыл ей. Я хотел предостеречь её, чтобы она не попала в плохое положение. Я знал, что работники ОВИР(а) сообщат в обком партии о получении разрешения на выезд. Лилия Викторовна немедля уехала в обком партии к секретарю Геннадию Леонидовичу Бердюгину, который курировал высшую школу. Шаг мой был правильный. Из уст секретаря парткома он узнал о моём выезде, а не другим путём, принятым в этих случаях.

Наталья Ананьевна Касьянова, работник ОВИР(а), долго объясняла мне, что именно необходимо для оформления выездных документов: приглашение из ФРГ, разрешение на выезд, справки о сдаче всех документов, полученных в СССР, причём их сдать надо было туда, где ты их получил; копия трудового стажа с пометкой, что не имел допусков к секретным документам; копии свидетельств рождения детей и подписи, что они не имеют претензии к выезду; три экземпляра специальной анкеты; 6 шт. фотокарточек размером 4 х 6 см на матовой бумаге, не разрезанные; копия свидетельства о браке, нотариально заверенная; паспорт принести лично. На вывоз книг необходимо было получить разрешение из министерства культуры. Работа началась. При выписке из квартиры в домуправлении потребовали (я рассмеялся) сдать талоны на получение колбасы. (Да, да! В то время колбаса продавалась по талонам. Пришлось идти домой и принести эти талоны.) Пришлось лететь в г. Томск и сдать аттестат зрелости: десятилетку я оканчивал в Томской области.

Я продолжал работать, так как надо было пройти ещё позорное исключение из партии. Сначала моё заявление об исключении рассматривала комиссия парткома, потом вопрос выносился на заседание партийного комитета института. Сколько обидных слов и упрёков пришлось выслушать: что я предатель, что я неблагодарный член партии и т.д. Теперь предстояло пройти то же самое в Ульбинском райкоме партии. Самое трудное было слушать тех старых тётушек, членов комиссии, которые пытались отговорить меня. Только терпение и мужество помогало вынести эти экзекуции. Но идти против них, возражать им могло означать, что не исключат, отложат рассмотрение на следующий срок. А это означало оттянуть выезд на несколько месяцев. Пришлось сидеть с поникшей головой, но с фигой в кармане и кивать их глупостям. Прошёл и это. Документы, требуемые для ОВИР(а), наконец, были собраны и сданы. Путь казался свободным, но уверенности на 100 процентов ещё не было. Работники КГБ, если бы захотели (аналогичные случаи были), могли бы что-нибудь предпринять, допустим, устроить драку с моим участием и посадить в тюрьму или ещё что-нибудь. Они владели многими приёмами. Но время уже было другое. Тяжело было прощаться с друзьями и товарищами. Порой, и лучшие знакомые немцы, многие годы проработавшие вместе со мной, упрекали меня в моём поступке. В Усть-Каменогорске случаи эмиграции тогда были редки.

В то время не разрешалось вывозить ценности. Когда я оформлял выезд, пришлось поехать в Москву за разрешением на вывоз за границу книг. Из списка книг разрешили взять Л. Толстого, Достоевского, Пушкина, Некрасова, Куприна, Станюковича, А. Толстого, Горького, Есенина, Фадеева, Лескова, Серафимовича, Маяковского и других авторов. 200 томов всемирной литературы не разрешили вывезти. Их пришлось подарить знакомым. В то время продавать что-либо не имело смысла, так как ты мог обменять только 90 рублей. Всё пришлось оставить: квартиру с мебелью, гараж, автомашину, дачу и т. д. Всё, что было нажито, раздал друзьям и знакомым. Мы делали это без сожаления. И до сих пор у меня ни разу не возникло чувство сожаления. Но уезжали мы всё-таки с оскорблённым чувством обиды на государство, которое всегда считали Родиной, на благо которого добросовестно трудились, но которое в лице своих руководителей сделало плевок в душу выезжающих - выпускали немцев из страны нищими, всего 90 руб в кармане, обменяли на 300 ДМ.

Для другой массово выезжавшей группы, евреев, никаких ограничений по обмениваемой сумме не существовало. И до сих пор осталось чувство непонимания и политической близорукости руководителей всех уровней по отношению к своим гражданам-немцам. Хотелось бы, чтобы руководители г хотя бы официально извинились и раскаялись перед всем немецким народом за те обиды и оскорбления и поблагодарили за всё сделанное немцами в России и СССР.

За все годы жизни здесь, в Германии, судьба помогала нам. За спасибо отдали мы всё там, за спасибо получали всё здесь. Казахи в то время уже открыто говорили, что мы вас, немцев, выпустим в Германию, это ваша Родина, а русских выгоним позднее. Русские не верили, считали, что Советская власть тверда, как скала, и теперь горько за это расплачиваются. Наши отцы и матери, наши братья и сёстры, и я тоже, частично, пережили страшные трагические повороты истории: разгром церкви, раскулачивание и последующее обнищание русской деревни, политические процессы 30-х годов, массовые репрессии 37-38 гг., заигривание с Германией и жестокая расплата народа за ошибки и преступления вождей. Мы не видели будущего в своей стране, а образ жизни Страны Советов нас не устраивал. Мы искали выхода из создавшего положения и нашли его в исходе на чужбину.