Экипаж – 19 часть (30.11.2019)

 

 

И. Нойманн

 

В базу

В базу, в базу, в базу,

 

шепчет море за кормой

 

Подмигнув зеленым глазом,

 

в рубку плещется волной.

 

С берега по связи, получив приказ,

 

Лодки возвращаются домой

 

(Н. Лактионов “В базу”)

 

С мостика спустился согнутый пополам боцман Гучкас. Его сломал налетевший на рубку водяной вал, а он не успел увернуться. Вацлава отвели во второй отсек к Ревеге. Доктор осмотрел - как будто ничего страшного, позвоночник цел. В базе проверят. Боцмана уложили на койку и привязали, чтобы его с ушибленной спиной не шевелило в этой болтанке. Командир Капанадзе, вахтенный офицер Кулишин и рулевой - сигнальщик Верховских одели прорезиненные химкомплекты и на мостике зацепились карабинами ремней за поручни. Шторм достиг уже семи баллов и лодка зарывалась по самую рубку.

- Черт бы их побрал, - бормотал Пергамент, - дали переход надводным ходом, думали – безопаснее для нас, а нам разве легче? Нам бы на глубину и без этих качелей! – и он был прав. Подводникам привычнее на глубине. Они там лучше соображают.

- Центральный! - вызывал пятый отсек.

- В трюме полно воды, почти под самые под пайолы!

- Трюм! - Шарый включил тумблер связи с трюмом. Никто не отозвался. Не дождавшись ответа, Андрей спустился вниз. Приписной трюмный специалист матрос Билялетдинов, сын казахских степей, сидел на средней палубе, привалившись спиной к щиту, и дремал с закрытыми глазами.

–Ты почему не в трюме?

- Там крыса, товарища командир! Я боюс! - поежился матрос.

- А ну – марш вниз! Запустить помпу на осушение пятого!

Билялетдинов неохотно и боязливо спустился в трюм.

- Ну, прислали бойцов, мама моя родная! Повоюешь тут! - выругался Шарый.

Он передал вахту комдиву два Анисину и ушел во второй, чтобы подремать хотя бы полчаса. Едва голова коснулась подушки - вырубился. Но вздремнуть опять не удалось.

- Капитану 3 ранга Шарому прибыть в центральный пост! - раздалось из громкоговорителя, и вахтенный второго отсека уже тряс Андрея за плечо. Снова неприятности - в центральном подорвали цистерну пресной воды как раз под рубкой радистов.

- Как же так? Я ведь приказал не ставить на расход эту цистерну, даже вентиль опломбировал! - возмутился Шарый.

- Понимаете, Андрей, в системе не было пресной воды и коки пожаловались. Старпом ругался, что на корабле вечно нет воды, приказал немедленно дать. Ну, я и… сказал Билялетдинову… - оправдывался “черный Анис”, вахтенный механик .

- Все ясно! Цистерна с водой под завязку, а там нет редуктора, понижающего давление воздуха. Сын степей открыл маховик и дал туда воздух давлением 35 килограмм! Еще бы, мать вашу за ногу!.

- Билялетдинов! Тебе же, морячок, сказали - эту цистерну на расход не ставить ни в коем случае! Говорили?

- Говорили мичмана Гудимова, да-а, - подтвердил Билялетдинов.

– Так почему ты дал туда воздух, сатана?

- Мне приказала товарища вахтенный механика! - ну вот что с ним делать? И с Анисом? Убить? Или учить казахский? Добраться бы до базы. Радисты Могилевича хлопотали с передатчиком, замятым обшивкой цистерны.

- Хоть вообще не уходи из центрального поста, - сокрушался Шарый. Спустившийся с мостика командир неприязненно покосился на Андрея, но ничего не сказал и полез смотреть разруху. Передатчик, слава Богу, оказался цел, и Пашкины “маркони” через полчаса ввели его в строй. Цистерну придется заваривать в базе. Время 19.30. В 20.00 Шарый заступил на вахту.

22.05

…Кого-то там клянут и в мать и в бога.

 

Тревога! Аварийная трево...

 

(Е. Гулидов)

 

Поговорили с механиком, и тот ушел по отсекам проверять вахту. Качка расслабила половину экипажа. Свободные от вахты, безучастные к происходящему завалились по койкам, углам и шхерам. На постах матросы стояли в раскоряку с мутными глазами, ухватившись обеими руками за поручни и трубопроводы - у кого что оказалось под рукой. Капанадзе ни за что не хотел уходить с мостика. Верхний рубочный люк прикрыли, чтобы не заливать центральный отсек. Менялись вахтенные офицеры. На ходовую вахту заступал капитан 2 ранга Цыбешко.

- Боб, смотри, чтобы тебя там ветром не сдуло! – напутствовал его Шарый. Командир БЧ-2 был высок и худощав.

- А ты не закатись под щиты, - хохотнул всегда жизнерадостный Борис и, натянув поверх канадки прорезиненный химкомплект, полез по трапу наверх. Кулишин сменился, спустился вниз, мокрый с головы до пят и ушел в свой первый отсек. Старшина команды трюмных мичман Гудимов собирал тряпкой потоки воды в центральном посту. Старпом маялся в неловкости перед бессменным на мостике командиром.

- Товарищ командир, давайте я вас сменю! Отдохните хотя бы пару часов!

- Отстань, старпом, я скажу, когда надо будэт! Смотри, чтобы внизу все было в порядкэ. Постоянно провэряй с мэхаником вахту, чтобы никто нэ заснул в этой болтанке, у нас полкоманды таких морэманов, что только дэржис!

В штурманской рубке с картой работал Петров. Штурманенок Рашников, утомившийся и укачавшийся, дрых тут же на диванчике. Штурман щадил своего молодого коллегу. В центральном посту появился доктор.

- Николай Иванович, а ну-ка пройди по отсекам, взбодри народ. Может, у тебя есть таблетки от качки, раздай особо нуждающимся, - тут же приспособил доктора “Шмага”.

- Это мысль! Сейчас мы из них моряков сделаем, - доктор с картонной коробкой с аэроном пошел по отсекам Из рубки химика высунулся новый начальник службы вместо Сашки Крапивина – Арменак Саркисян. Смуглое лицо с национальной грустью в глазах, кудрявые, барашком, волосы. Прямо Советский союз в миниатюре, а не экипаж!

- Ну ты там как, Арменак? – подмигнул ему Шарый.

- Терпимо, - без энтузиазма отозвался химик.

Давно не видели только ″артиллериста”. Наверное, давит подушку, хлебнувши морской романтики с качелями пополам. В 22.00 вахтенные из отсеков доложили, как обычно – отсек осмотрен, замечаний нет!

В 22 часа ноль 5 минут среди относительной тишины скороговоркой тревожно замигала лампочка на переговорном устройстве! Срывающимся на фальцет голосом лейтенанта Творожина из восьмого отсека по “Каштану” донеслось:

- Центральный! Аварийная тревога! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!!! – и отсек отключился.

- Восьмой! Восьмой! – восьмой молчал.

- Мостик! Пожар в восьмом отсеке, горит станция турбогенератора правого борта!

- Есть! Объявить аварийную тревогу! Докладывать обстановку! - тангентой звонка Гудимов подавал по кораблю сигнал аварийной тревоги – дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь! Сколько эмоций он вызывает у всех, кто на корабле слышит его не первый раз. В сознание мгновенно проникают тревога и ожидание. Пока не объявят, что случилось и пока не разберутся! С первого раза этого состояния не понять!

- Пульт! Донцов, доложи, что там? - Шарый запрашивал пульт ГЭУ в восьмом отсеке.

- Станция турбогенератора! Она еще горит… дыма много, дышать нечем, включаемся в средства! - и далее звуки речи стали невнятными. Наверное, Донцов включился в дыхательный аппарат. Что-то пытался кричать с пульта управления командир дивизиона Слава Соломин, но что именно, разобрать не удалось. Электрическая нагрузка с турбогенератора “упала” на аккумуляторную батарею, мигнули лампы освещения. Из восьмого по включенному “Каштану” были слышны звуки, похожие на гудение электродуговой сварки, шипение и крики. Вахтенные не отзывались. Они боролись с пожаром. Боролись за свою жизнь и за жизнь корабля. А всего три минуты назад ничто не предвещало беды… Воздушные компрессора пришлось остановить – не хватало электрической мощности. Запас воздуха высокого давления всего-то тридцать процентов! А подводная лодка без воздуха высокого давления – груда металла. С мостика кричали: - Центральный! Доложить обстановку! – неизвестность хуже всего. Но докладывать было нечего. Восьмой не отзывался. Из девятого матрос Фархутдинов через маску дыхательного аппарата сообщил, что отсек сильно задымлен, поскольку оказался открытым клинкет вытяжной вентиляции в сторону аварийного. Есть пострадавшие, с ними врач Ревега. Он тоже оказался в девятом. А где механик

- Центральный! Пожар в шестом отсеке, горит электродвигатель цир-куляционного насоса! – доложил из шестого старшина Миронюк. Шестой отсек – реакторный! - Ничего - потушим! - заверил опытный спецтрюмный.

- Центральный! Я бросаю аварийную защиту реактора! – наверное, сорвал с себя маску управленец Донцов, чтобы доклад его был слышен. Зачем ты снял маску, Коля? - и снова из громкоговорителя, включенного на восьмой, были слышны звуки аварии – шипение, стуки, гудение еще работающих механизмов и неразборчивые крики. И вдруг кто-то с пульта, хрипя и задыхаясь, с натугой донес совсем неожиданное и ужасное:

- Кончается кислород! Больше нету… про…щайте, ребята. Не поминайте ли… - и всё! - в центральном посту оцепенели. –

- Как – прощайте? Как – всё? Что там происходит? Как им помочь?

- Мы остались без хода! Мостик! Сбросили аварийную защиту реактора правого борта! - вниз спустился командир Капанадзе. Он пытался сам связаться с восьмым, но у него ничего не получилось. Пергамент, напялив на себя штормовку, полез на мостик. Открывали рубочный люк, сверху хлынул поток воды, и в центральном опять загуляла река.

- Потушен пожар в шестом отсеке! - доложил из реакторного Миронюк.

- Добро! - огромный корабль, оставшийся без хода, бешено и беспорядочно мотало гигантскими волнами. Кораблю нужен ход! Нужно держать носом на волну!

- Ну что там у вас? - запрашивал Капанадзе восьмой отсек. Оттуда что-то отвечали, но разобрать было невозможно.

- Может дать туда лодочную объемную химическую систему пожаротушения, ЛОХ? – спросил командир.

- Фреон в аварийный отсек давать нельзя, мы не знаем, все ли там включились в изолирующие противогазы, - заметил Шарый и подумал - а кто не включился, тот уже отравился угарным газом. Старший на вахте, командир группы электриков, лейтенант Творожин через маску пытался что-то доложить, но разобрать было невозможно. Анисин был в десятом, но попасть ни в девятый, ни в восьмой он уже не мог – переборки задраены

- Фреон в восьмой давать нельзя! – повторил Шарый.

- Центральный, обстановку докладывайте постоянно! – что докладывать-то? Предположения? Реальность хуже некуда - хода нет, шторм крепчает, в перископ уже виден отвесный скалистый берег. Несколько минут прошло в томительном ожидании докладов из восьмого отсека.

Шарый опросил по связи все остальные. Кроме восьмого, девятого и шестого, обстановка была нормальной. Седьмой, турбинный, запаривало. Тумблер “Каштана” постоянно включен на восьмой, и оттуда были слышны приглушенные крики и стук. Наконец, удалось разобрать:

- Потушен пожар в восьмом отсеке! Станция обесточена! - надо вентилировать, чтобы спасти людей, которые, возможно, не успели включиться в дыхательные аппараты. Собрали систему вентиляции и запустили вдувной и вытяжной вентиляторы. В центральном посту появился густой запах гари. Минут через двадцать снарядили аварийную партию. В нее вошли Андрей Шарый, как старший, химик Саркисян с прибором контроля газового состава, матрос – санитар Верховских и трюмный Шмаков.

В аварийном отсеке, залитом пеной системы пожаротушения и закопченом сажей пожара, обнаружили грязных и чёрных от копоти лейтенанта Творожина с вывихнутой рукой и старшину команды электриков Свистунова в обожженной до лохмотьев робе, обессиленно сидевших на палубе отсека прямо в луже огнегасителя. На пульте энергетической установки, неловко завалившись с бокового кресла к приборному щиту, лежал командир дивизиона Слава Соломин. Он был в изолирующем аппарате, и Шарый пытался нащупать пульс по сонной артерии. Но пульса не было. Неужели конец…? Донцов без дыхательного аппарата сидел в кресле, упав лицом на панель управления. И он тоже не дышал… Лисицын был в маске изолирующего противогаза, но в ступоре и от стресса никак не хотел ее снимать. Содрали силой.

- Ввести реактор левого борта не могу – он в йодной яме… Выработка… ИП-46… ИП-46…, - взгляд его ошалелых глаз шарил по приборам, - я не могу, не могу… Да пошли вы все!

- Все ты можешь, Тимоша, можешь, - тормошил управленца Шарый, - командуй Миронюку и своeму КиПовцу* – пусть снимут конечные выключатели компенсирующей решетки, там еще 130 миллиметров до верху! Ты понимаешь, что если мы не дадим ход, нам всем конец, нас здесь 125 человек? – Шарый тряс Лисицина, пытаясь привести его в чувство! И осознание ситуации… Но Тимофей не понимал.

- Тяни решетку, и реактор пойдет. Пойдет! – Андрей три года был командиром реакторного отсека и хорошо знал системы.

- В аппаратной радиация, Гришка же облучится! - упирался Лисицын. Старшина 1 статьи Григорий Миронюк все же отключил концевики, и реактор пошел.

Соломина и Донцова перенесли во второй отсек, пытались делать искусственное дыхание и массаж сердца. Но тщетно - оба они были уже без признаков жизни… Не хотелось в это верить, ведь совсем недавно они… Как же это? В течение двадцати минут вентиляции удалось кое-как нормализовать атмосферу в восьмом отсеке.

- Доктора не удается привести в сознание! – кричал из девятого отсека механик.

- Выносите его в центральный! Осмотреться в отсеках! – может, еще кто-то не успел включиться в дыхательный аппарат.

 

Какая бы волна их не качала,

 

В какой бы ни брели они дали,

 

Все корабли прикованы к причалу,

 

Сердцами тех, кто водит корабли…

 

(Е. Гулидов )

 

Командир Капанадзе, механик Малых, старпом Пергамент и Андрей Шарый в центральном посту обсудили обстановку. Доктора Ревегу вынесли из задымленого девятого отсека, пена была на его губах и лицо почернело от дымной сажи горевшей резины и пластика. Он судорожно дышал. Спасти медика могла только кислородная барокамера. Но ее не было! И до базы еще сто пятьдесят миль. Майор медицинской службы Николай Иванович Ревега надел маску своего дыхательного аппарата рулевому – сигнальщику Сизичу, который не смог натянуть ее своими обожженными руками. Разве доктор думал, что обрекает себя на верную смерть? Закрывал ли он собой “амбразуру”, чувствуя себя героем? Наверное, нет. Чувство самосохранения у него было, как у всех нормальных людей. Просто, он не смог бросить больного матроса! По каким-то своим собственным внутренним убеждениям… Но этого мы теперь не узнаем уже никогда...

- А как же вы? – хрипел задыхающийся Сизич.

- Я знаю, что делаю! За меня не волнуйся, - но минут через десять его потяжелевшее тело навалилось на матроса. Доктор потерял сознание, потому что в его аппарате, который он потом нашел для себя, не было дыхательной смеси. Как у Славы Соломина и Николая Донцова. Все оказалось так неожиданно, ужасно и… просто. Сначала доктор с пеной на губах и синюшным лицом подавал слабые признаки жизни, ловя воздух посиневшими губами. Химик Саркисян делал ему искусственное дыхание и массаж сердца, а Сизич направлял в лицо струю кислорода из аппарата. Но, несмотря на все усилия, судорожное дыхание его становилось все реже и реже. Наконец, оно прекратилось совсем и пульс больше не прощупывался. Конец…

О потерях доложили командиру. Обычно смуглое лицо Капанадзе стало серым. Матроса от пережитого стресса бил потрясающий озноб. Он сидел у бездыханного тела корабельного врача и судорожно рыдал, размазывая слезы по закопченному лицу руками в грязных бинтах. Рядом лежали тела тех, кто еще всего два часа назад были Соломиным и Донцовым. Минер Кулишин накрыл их одеялами. В восьмом отсеке в закутке между механизмами по правому борту обнаружили еще одного погибшего – матроса Большакова. Этот из прикомандированных. Свободный от вахты, он спал там и погиб, так и не успев окончательно проснуться. Рядом с ним лежал дыхательный аппарат, которым он пытался воспользоваться, но баллоны его тоже оказались пусты. Тяжелый угарный газ, опустившись вниз, до самого трюма, сделал свое смертоносное дело раньше, чем моряк успел что-нибудь со сна сообразить… Тимофея Лисицина привели в чувство с большим трудом. Он был еще в ступоре, но реактор все же ввел.

- Я пытался… два дыхательных аппарата… и оба - без кислорода… Но потом - повезло… Попался исправный.... Донцову не… у него… где Соломин… -

А было ли время проверять спасательное снаряжение и пополнять баллоны дыхательной смесью? Всего трое суток на прием… экипаж торопили на выход и много чего не успели.

- Центральный! Аварийная тревога, пожар в реакторном отсеке! Горит электродвигатель цируляционного насоса! – жизнерадостно доложил из реакторного отсека старшина команды Миронюк. - Даже не пожар – возгорание, короткое замыкание, в отсеке влажно! Потушим! - оптимистично заверил центральный пост Григорий.

- Центральный! Заглушил реактор левого борта! – это опять с пульта ГЭУ управленец Лисицын. Снова потеряли ход. И опять огромный корпус атомного корабля начало сносить на отвесный скалистый берег Кольского полуострова. Мыс Харлов, мыс Харлов - наша могила… Белую пелену гигантского прибоя видно в окуляры поднятого перископа. В пятом запустили дизель, и Анисин с электриками, приняв в электросеть питание от дизель-генератора, включил левый гребной электродвигатель на винт. Корабль стал управляемым и начал движение, пытаясь уйти от опасной близости скалистого берега.

На душе временно стало легче, но на оборудовании и электроприборах появились потеки воды, угрожая вновь короткими замыканиями в электросетях. Обстановка в отсеках резко ухудшалась – их запаривало.

- Командир! До берега 25 кабельтовых! – тревожный доклад из штурманской рубки.

- Лис! Вводи реактор левого борта! Дай кораблю ход! Мы лезем на берег! - хрипел Шарый в “Каштан”, пытаясь убедить Лисицына.

- Я не буду вводить, - истерично кричал с пульта Тимофей, - реактор в йодной яме, а в реакторном пожар! Мы погубим людей! – управленец с пульта не мог видеть мыс Харлов и белую полосу прибоя… Он на своем месте видел все иначе. Командир и механик кинулись на пульт ГЭУ. Через минуту Капанадзе сообщил оттуда в центральный пост:

- Поддерживаю решение Лисицына, реактор вводить не будем!

- Почему? - вырвалось у Шарого. - Володя, - кричал он механику, - у нас же нет хода! - отсеки опять начали запариваться. Там стало влажно и жарко. Из штурманской высунулся Петров:

- Тыщ командир! Дистанция до берега двадцать кабельтовых. Ветер и волна с моря нас сносят на скалы. Нашего хода одним гребным не хватает, чтобы оттолкнуться!

- Этого нам еще нэдоставало! Мэханики, вы дадите мнэ ход?

- Монтируем кабельную перемычку на правом борту, чтобы запустить второй гребной электродвигатель на винт! - доложил механик Малых.

- Надеть спасательные жилеты! - скомандовал командир. - Штурман, доложишь, когда останется десять кабельтовых, я брошу якорь!

- Товарищ командир! Грунт скальный и наш двухтонный не возьмет!

- Останется пять кабельтовых - лягу на грунт!

- Глубина семдесят метров! – уточнил Петров.

- Товарищ командир! - встрепенулся Шарый. - Мы же не всплывем! У нас воздуха не хватит! У нас его просто нету! - под ложечкой засосало..

- Нас поднимут!

- На моей памяти еще никого не подняли, товарищ командир!

Но Капанадзе не слушал. Или не слышал… Или не хотел слышать….

- Зама и шифровальщика в центральный пост! - в центральный прибыли заспанные заместитель командира по политической части Илин и шифровальщик Осередько.

- А что случилось? – виновато спросил “артиллерист”, цепляясь за поручень и разглаживая ладонями мятое лицо.

- Приготовить аварийный сигнал. Могилевич, как только будет готово – дашь радио в эфир!

- Товарищ командир, но ведь это же… - Илин хотел сказать – конец вашей карьере, но запнулся.

- Нэ вижу другого выхода! Нужно спасать экипаж! – сказал Капанадзе. Все молчали. Скалистый берег с бешеным прибоем медленно, но неумолимо приближался. Шарый на секунду представил себе возможный удар, когда расстояние между кораблем и скалой станет равным нулю, но додумать дальнейшее не смог… Подсознательно не хотелось додумывать… Через два часа в районе появилась атомная лодка. Еще через час – плавбаза и крейсер, бывшая учебная цель. Правда, реально помочь они вряд ли могли – буксир в этом шторме завести невозможно. Разве что… потом собирать по морю фигуры в оранжевых жилетах. Да и то! Но на некоторое время морально стало легче. Рядом свои! Подошедшая лодка ходила кругами. Командир по УКВ доложил флагману обстановку и потери.

- Почему не вводите реакторы? – запросили с крейсера.

- Аппараты в йодной ямэ, активная зона выработана и ввэсти их нэвозможно! – ответил Капанадзе.

- Ой, как ты не прав, Гиви Васильевич! - подумал Шарый, но промолчал. Еще тридцать минут томительного и тревожного ожидания и, наконец, механик Малых из восьмого доложил, что кабельную перемычку смонтировали и запустили второй гребной электродвигатель на винт. Корабль начал уверенно и помалу отходить от коварного берега. Двое суток перехода до базы ходом в пять узлов прошли относительно спокойно. Кроме необходимых докладов и команд, других разговоров на лодке не было. Только хмурое молчание. Старались не встречаться друг с другом глазами, будто каждый чувствовал свою долю вины в гибели товарищей. Поднялись укачавшиеся и, кажется, больше никто не чувствовал качки. Притупилось ее проявление. Никто не спал и не вспоминал о еде...

Это - стресс!

 

На Большой земле

Ей стало ясно, что не мужа ждет,

 

А лишь конца скитаньям и разлукам…

 

(Вадим Валунский)

 

- Пожалуй, пора собираться и ехать на Север, - размышляла Настя, - закончился август. Пора. От Андрея никаких известий. Опять началась игра в молчанку! Нужно решить, что делать с Алешкой. В сентябре ему в первый класс. Пожалуй, лучше его оставить у мамы. Она и сама просила, потому что вышла на пенсию и страшилась вынужденного теперь безделья. К тому же Елизавета Ивановна преподаватель и ей будет интересно заняться первоклассником, своим любимым внуком. И сыну лучше в южном городе с хорошим климатом – меньше болеть будет.

Осень здесь прекрасная – в разгаре фруктовые базары, а с фруктами - витамины. Маме не будет скучно. Она очень любит мальчишку. Отец, Владимир Петрович, еще работал в НИИ, где и Бобровский. А вот Андрей относится к сыну не так, как хотелось бы Насте. Ей казалось - равнодушно. И это обстоятельство тоже удобно укладывалось в ее сомнения и было предметом бесконечных споров и ссор. Решено, Алешка остается у бабушки и идет в первый класс. Благо, школа напротив. Впрочем, Настя хитрила сама с собой. На самом деле, ей хотелось оставить за собой моральное право в любое время вырваться с Севера проведать сына. Свои внутренние сомнения, на уровне подсознания, и навеянные после разговоров с Борисом убедительные доводы, складывались с маминым красноречивым молчанием и частым упоминанием имени Бобровского. Чаще, чем Шарого. Наступил классический кризис семейных отношений, какой бывает на шестой - седьмой год совместной жизни, как утверждают психологи. Не наступило пока только ясное его осознание.

Борис бывал часто. Неизменно внимательный и галантный, он приносил цветы и мелкие сувениры Елизавете Ивановне. И ей это было приятно. Выезд на Север Настя запланировала на 10 сентября и взяла билеты. Никаких известий от мужа она так и не получила.

Какой невнимательный...

(продолжение следует)

 

 

 

 

↑ 586