Влюбленные (30.12.2015)

(рассказ)

 

Зинаида Гиппиус

 

Анатолий Саввич, молодой купеческий сынок из «интеллигентных», внезапно предложил своей жене, Катерине Ивановне, «покутить», — и они отправились на острова в белую майскую ночь.

Взяли лихача и поехали. У них были свои лошади, но Анатолий Саввич подумал, что с кучером Андреем будет что-то привычное, а ему хотелось чего-то иного, чего — он и сам не очень ясно себе представлял.

Анатолий Саввич и Катерина Ивановна были женаты месяца три-четыре. Перед этим они очень долго были влюблены друг в друга и много терзались, потому что родители их находились в ссоре и слышать не хотели о соединении детей. Одно время они и видались лишь тайком. Катерина Ивановна выбегала к Анатолию Саввичу на лестницу. А однажды она даже решилась проехаться с ним на острова, — полчаса, не больше, сказавшись родным, что идет к подруге.

Анатолий Саввич в то время кончал университет. Кончив, он понемногу стал входить в отцовское дело.

И неожиданно любовь его к Катерине Ивановне получила блаженное разрешение. Родители, помирившись, благословили их, и они повенчались среди всеобщей радости и умиления, в домовой церкви, под пение самых лучших певчих.

Родитель Анатолия Саввича даже великодушно дозволил им поселиться в отдельном гнездышке, где все было устроено чрезвычайно мило и удобно. В буфете пахло свежестью нового дерева, серебро блестело, а спальня молодых — она же и будуар молодой — казалась просто игрушкой.

Так они и жили, мирно и нежно-весело, вплоть до того вечера, когда Анатолию Саввичу пришла охота съездить с женой на острова.

Катерина Ивановна была немножко ленива; ей, пожалуй, приятнее было бы остаться в своем будуаре-игрушке, надеть капот, — чай подадут, с вареньем, с бутербродами, Тося милый с нею... Но когда муж предложил ей прокатиться — она вдруг как бы поняла его, слова не сказала, оделась и поехала.

Было не очень поздно. На Неве — серый блеск, запах пыли и воды, кругом — негромкий и неясный рокот неспящего, но все-таки ночного города. Дальше, на проспекте, — непрерывающийся, но тоже негромкий шелест мягких колес по шоссе, тупой и частый стук копыт. За деревянными мостами, на Елагином — внезапная, теплая, вся глубокая и душистая, сырость. Деревья только что окудрявились — темными в сером сумраке — юными листьями. Влево белелась тускло-серебряными пятнами вода. Небеса вверху были, как вода: тусклые, беззвездные, притаившиеся. И было хорошо, — как хорошо бывает притаившемуся человеку с радостью в душе.

Анатолий Саввич крепче сжал стан своей молодой жены:

— Милая... милая... а помнишь, как мы с тобой раз уехали украдкой? Такая же была ночь. И как мы боялись тогда... и как я любил тебя... Помнишь?

— Тогда... да, помню. Вот было страшно! Помню, конечно.

— Как мы счастливы теперь! Не правда ли? Тебе хорошо? Не правда ли, как хорошо?

— Очень хорошо, Тосик.

Она помолчала и прибавила:

— Сегодня только сырее немного... Но хорошо, хорошо.

— Тебе холодно, голубка? Сейчас, сейчас мы проедем в одно местечко, я покормлю и согрею мою птичку... Сырее, но пахнет, Катюша, совершенно, как тогда.

— Очень хорошо пахнет. И ты такой же восторженный, как тогда... Ты давно уж таким не был.

— Потому что я счастлив, Катюнок, и счастлив вполне... Я вновь переживаю то, прежнее, вновь вижу тебя тою же робкою девочкой, доверчиво ко мне прильнувшей... Но я знаю теперь, что ты моя — вполне.

— О, дорогой, и я счастлива.

Анатолий Саввич говорил искренно, с волнением, — а между тем очень определенно лгал. Он мучительно хотел все это чувствовать — и мучительно не чувствовал. Он не видел в Катерине Ивановне никакой робкой девочки — а все ту же милую, знакомую жену, которую видел вчера и третьего дня у себя дома, хорошенькую, со спокойным, побелевшим и очень пополневшим личиком, в дорогой дамской шляпке, которую он сам с нею выбирал. Он тоже отлично заметил сырость, которой «тогда» как будто и не было. Очень хорошо, приятно, и отрадно, и жену он любит, — но счастья, того несравнимого с приятностью, особенного, съедающего, чувства, — он не мог вспомнить. Не мог телесно. А мысленно — помнил.

И он стал злиться и даже досадовал на жену, за то, что она-то ведь помнит, чувствует... Она так же счастлива. Боже сохрани, если она догадается, что он... Что — он? Разве ему худо? Разве он не любит, разве не исполнились все его желания? — Вздор. Просто — сыро сегодня на островах.

Они заехали в ресторан. Катерина Ивановна сняла шляпку и стала еще милее — ну совсем как дома.

Заказали ужин, шампанское. Катерина Ивановна села за столик, на бархатный диван. Она давно не была в ресторане (как-то она обедала в отдельном кабинете, с семьей). Она подумала, что, в сущности, Бог знает, какие люди тут каждый день бывают, и что в квартире у них уютнее и свежее. Ее немножко давил узковатый корсет. И вино она не очень любила — ей от него бывало тошно.

Но ее Тося смотрел на нее такими восторженными, влюбленными глазами, так радовался всему, — что и она стала стараться радоваться, и радовалась.

Подали закуски, потом первое кушанье, потом второе. Второе понравилось Катерине Ивановне, она поела с удовольствием, спросила название и мимолетно подумала:

— Вот бы Дашу научить.

Подали и шампанское. Лакей удалился, но потом опять зачем-то пришел, в ту минуту, когда Анатолий Саввич хотел поцеловать Катерину Ивановну. Это вышло неудобно. Но когда лакей опять исчез — Анатолий Саввич сказал:

— Выпьем же, дорогая, за наше счастье. Подумай, как еще недавно я почти не смел поднять на тебя глаза, — и вот, ты моя, навек. Выпьем за нашу любовь.

Выпили.

Катерина Ивановна улыбнулась, поглядела на мужа с благодарностью. И, увидев его напряженно-восторженное лицо, прибавила:

— Ты меня жжешь своими глазами...

Анатолий Саввич ее нисколько не жег, но она бессознательно припомнила, что сказала ему однажды эту фразу, давно, задолго до свадьбы, — и бессознательно почему-то ее теперь повторила. Тогда ему это так понравилось.

Анатолий Саввич порывисто потянулся к жене и обнял ее. Стол мешал немного. Там, в их уютной спальне, так было удобно и хорошо обниматься.

— Помнишь, Катя, как ты выбежала ко мне на лестницу, в сумерки? Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, вот здесь... здесь... около уха...

И он поцеловал ее около уха. Но этот поцелуй нисколько не напомнил ему первого. Со времен первого, в продолжение трех месяцев супружества, он столько раз целовал ее, конечно, и около уха тоже, что первый поцелуй совершенно стерся — от прикосновения его же собственных губ.

— О, я все помню, — сказала Катерина Ивановна. — Мне так хорошо.

Ей действительно стало хорошо, но она вспомнила не те первые тайные поцелуи, а вчерашние, третьеводнишние веселые ласки в уютной спальне. Но Тося все спрашивает: помнишь? И он такой милый. Ну, конечно, она помнит, и ей хорошо.

Они долго целовались, поглядывая на дверь, и было совершенно так же хорошо, как дома, только не так ловко и удобно.

— Тосик, у меня голова немножко заболела, — проговорила Катерина Ивановна. — Я думаю, пора домой.

— Домой? Едем, голубка. Сейчас спрошу счет.

Катерина Ивановна стала прикалывать шляпку у зеркала, радуясь, что скоро снимет узкое платье.

Но вдруг и ей стало ни с того ни с сего грустно. Так все хорошо, а вот грустно. Вероятно, ей грустно оттого, что Тосе кажется, будто поездка не удалась. Однако чем она не удалась? Да, может быть, ему это и не кажется?

Они вышли, сели на своего лихача и поехали домой. Не посветлело, посветлел пока только пар от пароходов на Неве — стал белый-белый. Супругов обгоняли парочки, обнявшиеся, как и они. Пылью уже не пахло, а только водой. Совсем стало сыро. Муж заботливо укутывал побледневшую Катерину Ивановну. Она взглянула на него и робко сказала:

— Как хорошо... Я так счастлива... А ты?

— Ты можешь сомневаться?

Больше они не говорили и скоро приехали домой, где их встретила заспанная, но лукаво и поощрительно улыбавшаяся, горничная.

Катерина Ивановна с успокоенной душой взглянула на свое чистенькое гнездышко и поспешно стала раздеваться. Прояснился и Анатолий Саввич. Как тепло у них после ночной сырости. Острова действительно совсем на болоте.

Остаток ночи супруги провели в милых ласках, в привычных, отрадных проявлениях любви. И, убаюканный теплотою спокойной радости, Анатолий Саввич перестал мечтать — о Счастье...

↑ 1559