В. Ванке
Я поднял телефонную трубку, набрал знакомый номер и услышал приятный женский голос на другом конце провода: «Приемная Коломенского института повышения квалификации».
Представившись, попросил к телефону директора, Клавдию Георгиевну и через минуту в трубке прозвучало энергичное, по деловому суховатое:
– Здравствуйте, Владимир Анатольевич, слушаю вас.
Все тот же, хорошо знакомый мне тембр, все та же деловая напористость и что-то торкнулось в моей груди, будто споткнулось сердце. А ведь прошло уже более десяти лет с нашего последнего разговора накануне моего отъезда в Германию.
– Вы в Коломне? Рада буду видеть вас у себя, приезжайте, – продолжила она. – Хотя, нет, добираться автобусом долго, я заеду за вами на машине через часок и заберу с собой. Куда вам удобнее, чтобы я подъехала?
Спустя час и с легким волнением я стоял на ближайшем перекрестке. Резко тормознул «джип», открылась дверца и я услышал:
– Садитесь, Владимир Анатольевич.
Ах, как давно меня уже так не называли! За границей не принято по имени и отчеству. Да, это она! Изменилась? Конечно... и конечно не в лучшую сторону, раздобрела, лицо заметно обвисло складками, зашероховатилось... но вряд ли и я похорошел за это время. А глаза все того же стального оттенка, с металлическими искорками. С возрастом обычно выцветают голубые и синие, а у неё они всегда были цвета выцветших джинсов.
– У вас крутой «джип», сегодня это модно, – сказал я, чтобы сделать ей приятное.
– Мужички вот на мой день рождения скинулись и подарили, – как о ничего не значащей мелочёвке, ответила она, давая этим понять, что находится в успешном плавании. Я не стал уточнять, что за крутые мужики дарят ей «джипы». Значит, вписалась в новую российскую жизнь. Кто-то из моих знакомых за эти годы скатился в прозябание, а она из советской партийной номенклатурной обоймы уверенно, как по накатанной дороге, шагнула в криминально-капиталлистическую систему. А, может, и разницы особой между этими двумя системами и не было для неё, освоившую жесткую закулисную борьбу за "место под солнцем" в партийных верхах?
«Джип» мягко катился по городским улицам, мимо проплывали деревья, дома, люди... А в голове моей проплывали картинки прошлого.
Первая наша встреча... наверное, лет двадцать тому назад. Нет, не романтическая, сугубо деловая. Я пришел устраиваться на работу в институт повышения квалификации руководящих работников, директором которого и была Клавдия Георгиевна (Клавдия или наша Клава, как мы, мужики, по-простецки называли её), - бывший секретарь горкома партии, бывший директор городского мясо-молочного комбината... Каким боком она, специалист молочного производства, соприкасалась со спецификой института? Да никаким, но - номенклатура!
Мы произвели друг на друга впечатление. Она – сухощавая блондинка (вряд ли натуральная) сорока пяти лет от роду, впрочем, не оставивших на её моложавой внешности глубокого отпечатка, к тому же более, чем симпатичная. Особенно привлекали ее глаза стального цвета, небольшие, но с искорками и приятной теплотой (как оказалось в дальнейшем, весьма обманчивой. Безобидные искорки легко вспыхивали молниями, а теплота так же легко преображалась в обжигающий гнев.). Ну, а я? Тоже не плох был: чуть-чуть за сорок, в меру упитан и мог, в отличие от Клавдии, козырнуть ученой степенью. В общем, меня оценили и приняли на работу, более того, в скором времени Клавдия предложила мне должность декана, и я согласился.
Да, «тяжела ты, шапка мономаха», но служба под началом женщины, бывшей секретарем горкома, со всеми, вытекающими отсюда горкомовскими привычками - самоуправством, нетерпимостью к возражениям, инакомыслию, авральным режимом работы, пожалуй тяжелее! Тем более для меня, «ботаника», привышего к деликатности в общении, спокойствию научных кабинетов и нормированному рабочему времени. Да, что там говорить!... И всплыл в памяти моей один из эпизодов (сколько их таких было и не счесть). Для вновь прибывающей в институт группы слушателей нужна была программа обучения, с которой я и пришел в кабинет Клавдии. Наблюдая, как она просматривает принесённые мною листки, я ощущал нарастающее в воздухе напряжение, как перед артиллерийской атакой.
– А почему у Елены Семеновны всего два часа занятий со слушателями, а не шесть? – прозвучал ее вопрос, как первый выстрел. Я знал, что Елена Семеновна – кадровичка из министерства, с которой Клавдия дружила небескорыстно, чтобы быть в курсе министерских сплетен. (Вот, что мне, помимо прочего, не доставало, так это то, чем Клавдия владела в совершенстве - умение заводить дружбу с нужным человеком и легко обрывать её, когда отпадала в нём надобность!)
– Клавдия Георгиевна, – мягко и доверительно «зашелестел» я, – слушатели жалуются, что на занятих Елены Семеновны ничего нового они для себя не получают.
В глазах Клавдии сгустились тучи.
– А это еще, что такое? Почему вы, вместо четырех часов, ему поставили шесть? - с нажимом на «ему» последовал следующий вопрос (обстрел продолжался).
Я знал о ком идет речь, об опытном специалисте, лекции которого всегда были интересны слушателям. Но с ним у Клавдии были неприязненные отношения.
– Клавдия Георгиевна, – неосмотрительно перешёл я к обороне, вместо того, чтобы сдаться на милость победителю, – декан несет персональную ответственность за качество программы и вы хорошо знаете, если пойдут жалобы, кто окажется крайним.
Грянула тяжелая артиллерия.
– Владимир Анатольевич, ты дуррак! – почти басом, с раскатистым «рр» гаркнула Клавдия (оскорбляя подчиненных, она обычно переходила на ты) и в мою сторону, как подхваченные ветром, кружась и кувыркаясь, полетели белые листочки... Полагаю, я достаточно толерантный и терпеливый, но бывает теряю выдержку и делаю то, о чём впоследствии сожалею. И сейчас мне стало ясно, если я скажу хоть слово в ответ, это будет нечто оскорбительное. Я молча встал, вышел из кабинета и минут через пять положил на стол Клавдии заявление об уходе.
Через полчаса зазвонил телефон, и секретарша попросила меня зайти к директору. Клавдия сидела за столом, промокая платочком что-то под глазом (или делала вид, что промокает).
– Владимир Анатольевич, останьтесь, я прощаю вас, – сказала она. И «...так сладко тот голос звучал, как будто восторги свиданья и ласки любви обещал!». Но более всего меня ошеломила, конечно, фраза «Я прощаю вас!». «Чёрт возьми», пробормотал я и вспомнил известную французскую мудрость: если женщина не права, перед ней следует извиниться!
И в этом была вся Клавдия! Она напрочь была лишена чувства вины, сожаления о содеянном, а, если оно и появлялось, исчезало, «как мимолетное виденье». Мне кажется: она искренне воспринимала своих подчиненных детьми, которых можно угостить конфеткой, а можно и высечь розгами, и дети после этого не должны обижаться на родителей.
Но зато как артистично она могла выразить свою благодарность, полагаю, не всегда искреннюю, как могла облечь её в изящную форму! Помню однажды в день 8-го марта я подарил ей гвоздики - пять штучек. О, как трепетно она приняла эти скромные цветы, словно драгоценный подарок, как нежно освободила их от целлофана, как, любуясь, осторожно положила на стол! И в суровом мужском сердце лёгким утренним туманом таяли прошлые обиды...
Да, она умела «обаять» и со вкусом подобранным стилем, и шелковистым, переливчатым грудным смехом, и задорными искорками в глазах, и, наконец, своими «весомыми» женскими достоинствами. Что это - природный талант или многолетняя выучка, приобретенная в горкомовских кабинетах?
Какие «хитрые» кофточки надевала она порой! Нет, декольте их, само по себе, не было вызывающим. Но, сидя в своём директорском кресле (а мы, мужики, сбоку от нее, на стульях), она как бы невзначай наклонялась над столом и кромка декольте, оттопыриваясь, приоткрывала нашим заинтригованным взорам миниатюрный бюстгальтер, слегка поддерживающий продолговатые молочно белые груди. Каждая из них могла бы уместиться в моей ладони и, полагаю, не только у меня возникали подобные мысли. Клавдия ощущала на себе наши плутоватые взгляды, и ей это положительно нравилось. А нас это, как адреналин, взбадривало и выводило из скуки производственных совещаний. Она любила нагловато-откровенную мужскую лесть, как омолаживающую косметику и, если при этом ее щеки розовели, то не от смущения, от удовольствия. По характеру я бы сравнил ее с волчицей - хищной, но заботливой хозяйкой семейства. Но какие мы волки? Так, «лабрадоры», «дворняжки»... Волков же, своих возможных конкурентов, она вовремя вычисляла и наносила им беспощадные укусы. Сколько их отправилось зализывать раны в другие прайды! И всплыла в моей памяти одна история. Появился у нас новый завкафедрой, Василий Петрович, резвый толстячок, похожий на колобка: «я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...». А от волчицы? Как специалист, он был на хорошем счету у Клавдии, к тому же был вхож в министерские кабинеты... Но оказался не так прост «колобок», как его малюют.
Клавдия приходила в институт к семи утра. В работе она была, что называется «ломовой лошадью», особенно, если это касалось реализации ее амбициозных планов. Она умела ставить своих подчиненных "на уши", превращая авральный режим работы в суровую повседневность.
А я приходил, как и положено, к восьми и отправлялся в директорский кабинет для получения ЦУ. Но с некоторых пор стал замечать, захожу в кабинет, а Василий Петрович уже там (с чего бы это?) Прихожу на четверть часа раньше, а Василий Петрович там. Прихожу на полчаса раньше, картинка все та же! Оказывается «колобок»-то не поленился, в отличие от меня, встать пораньше и заехать на машине за директором, делая при этом немаленький крюк. Хотя у Клавдии был и служебный транспорт, но ведь приятно женщине такое внимание. И пригласил он как-то Клавдию к себе домой отобедать - борщи, говорят, вкусные супруга его (царствие небесное) готовила...
И расстаяло (от борщей?) сердце женское, и назначила Клавдия «колобка» замдиректора, и посыпались на фаворита «царские» милости, и подписала ему соответствующие документы и направила их в головной наш институт на избрание его профессором. Таково было желание «колобка»!
Эх, Василий Петрович, переборщил ты! Видно, не читали тебе в детстве сказку о золотой рыбке.
Дошли до Клавдии слухи (добрые люди донесли), что ведёт он уже в министерстве разговоры: а не пора ли заменить нашу Клаву? Не специалист-де она отрасли, а какая-то там «молочница», доярка почти...
Реакция «молочницы» была молниеносной: звонок в головной институт, и «колобка» прокатили на Ученом Совете, и появился приказ на следующий же день за подписью Клавдии о сокращении должности замдиректора, естественно, по производственной необходимости и об увольнении Василия Петровича из института, как не избранного по конкурсу, считай, по профнепригодности. И покатился «колобок», солнцем палимый, куда глаза глядят...
Ну, а для нас, неконкурирущих с нею мужичков, у Клавдии свои «пряники» были. Тут и походы в рестораны, да не в общие их залы, а в отдельные, для «избранных», где встречали нас не рядовые официантки, а заведующие (в свое время многие из них получили свои должности из рук секретаря горкома Клавдии Георгиевны) и блюда – не котлеты с макаронами..., а посещение сауны и уютные «посиделки» вечерами в личной комнате Клавдии позади её директорского кабинета в милой атмосфере пушкинского «Путешествия в Опочку»... Да, приобщился чуток я к «сладкой» жизни партийной номенклатуры. Все мы человечки, все падки, как мухи, на сладкое. Но скажу сразу – никаких таких оргий, не те мы, мужики, наверное, были, не той закваски, да и Клавдия «блюла» себя в нашей кампании. Не было в ней вульгарности раскормленных вседозволенностью партийных функционерок. И, возможно, благодаря своей, от природы полученной женской нравственности она не переступала границу, за которой начинается распущенность.
Клавдия, не побоюсь повториться, по своему материнскому инстинкту (своих детей трое!) и нас воспринимала как детей, пусть и не родных, но как бы усыновлённых ею. Порою, обескураживающе грубая, вспыльчивая, но все же родитель, к которому можно было прийти со своими «болячками» и «поплакаться». И она выслушивала нас и находила добрые слова сочувствия и, как человек «со связями», не отказывала в помощи.
Бывал я в кабинетах директоров, провонявших табаком, где разговоры с матом, «сальные» анекдоты, порою хмельной угар, как атрибуты доверия к тебе. Но только в кабинете Клавдии, в общении с ней (быть может, благодаря женской симпатии ко мне?), у меня возникало ощущение душевного комфорта, которое я никогда не испытывал в других кабинетах ни до, ни после... Быть может, и я доставлял ей подобное чувство? Ведь не выгнала же она меня, несмотря на моё явное неприятие её «горкомовских» замашек, грубости, максималистких требований, самоуправства. Я сам ушел...
«Джип» остановился у знакомого мне институтского здания. Как разрослись деревья и кустарники! И почему-то вспомнилось название одного старого фильма «Когда деревья были большими», и повеяло вечерней прохладой. По знакомой мне лестнице мы поднялись в кабинет Клавдии...
Какая-то сумеречная пустота поселилась во всем здании, мистическая тишина, словно в средневековом замке, из которого выветрилось человеческое тепло (тепло моего времени?). И не было уже во мне ощущения того душевного комфорта, ради которого я и шел на эту встречу...
На обратном пути Клавдия включила в машине приемник и откуда-то издалека выплыла песня в исполнении популярного певца: «Если хочешь идти – иди, если хочешь забыть – забудь, только знай, что в конце пути ничего уже не вернуть...»