Итог - 1 часть (31.12.2018)

(повесть)

 

Владимир Шнайдер

 

1

 

После обеда в барак пришёл начальник отряда капитан Стеклов Степан Степанович – для поселенцев просто Степаныч. Неспешно пройдя между двумя рядами аккуратно заправленных кроватей, он зашёл в закуток, где стояли кровати двух бригадиров и прораба Дубова.

Дубов лежал на кровати. Завидев начальство, он поднялся и сел. По правилам в присутствии начальства полагается вставать, но правила на Дубова теперь не распространяются – день назад он освобождён досрочно. Сегодня оформят последние документы, и завтра он навсегда покинет этот барак. Так что можно было и вовсе не вставать, но это уже было бы неуважением к Степанычу. А его Дубов уважает.

Зайдя в узкий проход закутка, капитан остановился и, не глядя на Дубова, стал медленно и равнодушно осматривать стены. Дубова, казалось, он и не заметил. Дубов, твёрдо зная, с какой целью появился начальник, чуть заметно улыбнулся и сделал вид, что тоже не видит его. Некоторое время поблуждав взглядом по давно не беленым стенам, увешанным портретами красивых женщин из различных журналов, Степаныч, тяжело вздохнув, уселся на кровать напротив Дубова. Кровать под грузным телом капитана заскрипела. Отвалившись спиной на стену, он посмотрел на Дубова.

- Всё значит? Домой?

Дубов молча кивнул.

Помолчали. Капитан вздохнул, дотянулся до тумбочки бригадира, выдвинул ящичек, достал сигареты и спички, закурил.

- Домой-то сообщил?

- Зачем?

- Ну…

- Нет, не стал… нежданчиком нагряну – праздник будет.

Помолчали.

- А что сегодня не поехал?

- Документы не все готовы. Да и поездом не хочу, а самолёт только утром, не успел. И с мужиками надо попрощаться.

Взгляд Степаныча оживился.

- Отставиться хочешь?

- Нет, нет, – замотал головой Дубов. – Ты же знаешь, что я не употребляю. Чифирь с конфетами и всё.

Капитан понимающе кивнул.

Затушив окурок, он поблуждал взглядом по закутку, несколько раз многозначительно и выжидательно посмотрел на Дубова. Тот, придав лицу задумчивое выражение, смотрел в пол, а боковым зрением следил за капитаном.

Степаныча урки уважали. Из администрации колонии поселения он, говоря языком урок, единственный мент с мужским понятием. Он никогда не устраивал шмоны, не вынюхивал крамолу, не заводил стукачей. И, наверное, поэтому в сорок лет всё ещё был капитаном. С провинившимися был справедлив: если от проступка урки вреда никому нет, то он не гонит его обратно в зону, как другие начальники отрядов. Он устраивает свой суд – или постучит своими кулачищами по бокам провинившегося, или заставит того в выходной день или вечерами поработать на благо колонии бесплатно. И его суд считался поселенцами справедливым. Ну, а коли проступок был серьёзный, то Степаныч разводил руками и нарушитель отправлялся за колючую проволоку с обидой только на самого себя.

И ещё: Степаныч с незапамятных времён установил неписаный закон в своём отряде: все, кто уходил домой, ставил ему отходную – бутылку водки. В отряде даже поверие такое сложилось: если поставил Степанычу «пузырь», то, значит, больше в такие места не вернёшься.

Дубов, едва Степаныч переступил порог отряда, понял, зачем тот пожаловал. И, учитывая, что отношения у них почти дружеские, он решил немного поиграть со Степанычем – сделать вид, что не понял, зачем он пришёл.

Посидев молча ещё несколько минут, но так и не дождавшись желаемой «отходной», Степаныч неспешно поднялся. Несколько секунд постоял, глядя на Дубова, рассматривающего пол, потом разочарованно пробормотал:

- Ну, что ж… гм,.. – и вразвалочку направился к выходу.

Дубов улыбнулся и, выждав, когда отрядник приблизится к выходу, окликнул его:

- Степан Степанович!

Степаныч резко, как будто его застопорили, остановился.

- Степан Степанович, – Дубов встал. – Я тут кое-что для тебя припас в связи с моим отъездом. Хотел вечерком занести, да вот думаю: раз уж ты зашёл, может, заберёшь сразу?

Лицо отрядника просветлело, губы тронула лёгкая улыбка.

- Эт хорошо, что ты традиций не нарушаешь. Ну, давай, неси, что там у тебя.

Дубов ожидал, что Степаныч сам вернётся, хотел погонять его напоследок, но тот выдержал марку.

К возвращению отряда с деляны Дубов запарил чифирь, разложил по тарелкам конфеты дунькина радость. Отпивая чифирь из пущенных по кругу кружек, урки высказывали Дубову пожелания, давали советы, земляки просили зайти к родным передать привет или записку. Потом, как всегда, перешли на воспоминания, анекдоты и, соответственно, заговорили о женщинах. Спать разошлись далеко за полночь.

Дубов вышел на крыльцо. Закурил. Тихо, безветренно. Плотно тянет холодом. Как никак, а на дворе октябрь. Небо больше походит на летнее, чем осеннее – чистое, без единого облачка и усеяно звёздами.

«Значит, - подумал Дубов, – погода завтра будет лётная. Хотя как знать, осень есть осень… Нет, ничего не изменится, всё будет хорошо».

Чем ближе становился час отлёта, тем сильнее волновался Дубов: как-то его встретит Светлана? Как сложатся их отношения? Если судить по письмам, она простила ему все его былые похождения. Да и не только по письмам об этом можно судить. На двух личных свиданиях она даже намёком не напомнила Дубову об обидах, которые он нанёс ей своим беспутным поведением. Неужели простила и забыла? Ох, как хочется в это верить! Но червячок сомнений всё-таки есть в душе, шевелится гад эдакий. А вдруг не простила и не забыла, а просто не стала бросать в беде? Может такое быть? Конечно! Но он успокаивает себя: «Нет, не может она не простить. Любит она меня и знает, что люблю её. Мы же жили душа в душу… А то, что в последнее время колобродил, так… Дурак был, шлея под хвост попала. Я же понял, что был дурак, покаялся… Простила… Да и помимо любви у нас же двое сыновей…».

Шесть лет сомнений, шесть лет терзаний и ожидания встречи, которую он ждал и боялся. А после суда на условно-досрочное освобождение эти сомнения и терзания забурлили в душе с такой силой, что он места себе не находил.

Стрельнув окурком в темноту, Дубов прикурил новую сигарету.

Коротко и тихонько скрипнула дверь. Дубов чертыхнулся, хочется побыть одному, а тут кого-то нелёгкая несёт. В трусах и телогрейке, белея в темноте худыми ногами, подошёл бригадир Пантюхов.

- Дай дымнуть.

Дубов молча протянул сигареты и спички.

- Не переживай, - проговорил Пантюхов и чиркнул спичкой.

Трепещущее пламя осветило пышные с проседью усы, угловатый подбородок и длинный нос. Шумно затянувшись и выпустив дым, Пантюхов посмотрел на небо.

- Ты поглянь! – удивился он. – Небо-то как вызвездило, как в июле… чудит природа. Балует… Сколько ты дома-то не был?

- Две тысячи двести тридцать четыре дня… если не считать завтрашний.

- Не считай…

Где-то в посёлке залаяла собака, ей ответила другая, третья.

- Ну, ети их в дышло, устроили квартет!

Помолчали.

- Домой-то сообщил?

- Нет, не стал… праздник хочу сделать.

Пантюхов прокашлялся.

- Ты только не переживай, – сказал Пантюхов и, положив Дубову на плечо руку, слегка сдавил его. – Всё теперь будет зависеть от тебя самого. Куда ты поведёшь свой семейный корабль, туда он и пойдёт. Мужик ты башковитый, ума не занимать… В жизни всякое бывает. Если тебя прощали, то и ты должен уметь прощать… Одним словом: будь человеком… Ну, ладно, вечеряй, а я пошёл под одеяло.

С Пантюховым Дубов вместе был в колонии, и, так уж выпало, вместе оказались на посёлке. И там и здесь они держались рядом, чувствовали друг в друге родственные души, а потому друг о друге знали немало. Вот и сейчас, вроде бы ничего такого Пантюхов не сказал особенного, а Дубову стало как-то спокойней чуть-чуть, и уверенности в будущем добавилось.

 

2

 

Погода, слава богу, не подвела, и самолёт оторвался от взлётной полосы по расписанию.

Дубов откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

«Всё, – подумал он, прислушиваясь к взволнованно бьющемуся сердцу, – домой! Два часа лёту, час-полтора на автобусе – и я дома! Дома!!»

Но всё-таки не зря говорится: человек предполагает, а бог располагает. Небеса в планы Дубова внесли свои коррективы. Вместо Бийска самолёт из-за резко изменившихся погодных условий, как объявила стюардесса, был вынужден сделать посадку в Барнауле. Дубов занервничал. Стюардесса, видя его взволнованность, подошла к нему.

- Не волнуйтесь, – сказала она, мило улыбнувшись, – через час полёт будет продолжен.

Но ни через час, ни через два самолёт не взлетел, и Дубов, докурив последнюю в пачке сигарету и потеряв терпение, поехал на автовокзал. Нервы были натянуты до предела, раздражала любая мелочь. Автобус, казалось, ехал неимоверно медленно и никчёмно подолгу стоял на остановках. На автовокзале тоже не повезло – автобус на Бийск отъехал буквально перед его приходом, а следующий рейс только через час.

Дубов метнулся к таксистам, но, узнав цену, невольно выразил возмущение таким изощрённым матом, что таксисты разразились дружным гоготом.

Дубов, конечно, согласился бы выложить затребованную таксистом сумму, чтоб скорее попасть домой, но у него не было и половины оной. Делать нечего, пришлось ждать очередного автобуса. Но на этом злоключения не кончились: недалеко отъехали от Барнаула, как лопнул ремень вентилятора – полчаса ремонта. Перед самым Бийском спустило колесо – ещё два десятка минут. И в итоге в родной город Дубов прибыл около восьми вечера и в напрочь разлохмаченном настроении. Хотя он и не был человеком суеверным, но такие вот препоны на пути к дому кого угодно заставят призадуматься – а не судьба ли это тебя домой не пускает?

Купить, как загадывал, торт тоже не получилось – магазины уже были закрыты.

Около подъезда, укрывшись от усиливающегося дождя, Дубов остановился, закурил. От выкуренных за день сигарет во рту гадко и побаливает голова. Хотя, всего вернее, голова побаливает не столь от курева, сколько от переживаний и волнений.

Из подъезда послышались голоса, дверь с шумом растворилась, и в осеннюю мглу вывалилась шумная ватага пацанов.

«Всё так же, - подумал Дубов, - и кучкуются по подъездам».

Пока поднимался к своей квартире, волнение так усилилось, что руки затряслись и пот прошиб. Сняв шляпу и трясущейся рукой вытерев лоб и лысину, Дубов осмотрел дверь, из которой он последний раз вышел шесть с половиной лет тому назад. Дверь перекрашена, а вот кнопка звонка всё та же. Звонок, показалось Дубову, дзинькнул очень громко. Сердце трепыхнулось, и рука непроизвольно опустилась. Дубов замер, напряжённо вслушиваясь, когда за дверью отзовутся. Казалось, минула целая вечность, прежде чем из-за двери послышался родной голос Светланы. Столько лет он его не слышал, но узнал бы из миллиона других голосов. От переполняющего душу волнения разум как бы помутился, мысли запрыгали. Ни к селу, ни к городу мелькнула мысль, что он так и не успел вставить в дверь глазок. И на вопрос жены: Кто там? – ответил по-дурацки:

- Я, досрочно освободившийся Дубов Валерий Георгиевич.

Он ожидал, что дверь распахнётся сей же миг, его радостно стиснут, поцелуют, будут слёзы счастья, заварится радостная суета. Но то ли ему вновь показалось, что дверь долго не открывали, то ли действительно Светлана замешкалась. Но вот дважды щёлкнул замок, слегка бряцнула цепочка, и дверь неуверенно отворилась.

Вот она, Светланка! Такая близкая, родная. Дубов даже почувствовал её запах. Сотни раз мысленно он проигрывал минуту встречи: отворяется дверь, на пороге обрадованная Светлана, Дубов радостно улыбается и шепчет:

- Здравствуй, Светланочка, это я! – и они бросаются друг другу в объятия.

Но жизнь отменила этот сценарий и проиграла свой. Волнение перехлестнуло горло, вышибло мысли и вогнало Дубова в какое-то пространное состояние. Он даже не помнит, как оказался в прихожей, обнял и поцеловал жену.

В реальность его вернул голос Светы.

- Ну, ладно, ладно, – проговорила она, легонько отстраняя его руками. – Мокрый, как рыба, и табачищем прёт, как от фабрики.

- Волнуюсь, – просипел Дубов, – ведь... – горло снова перехлестнуло, слёзы застлали глаза, и он ещё крепче обнял супругу.

Младший сын к его приезду отнёсся очень сдержанно. Он появился в коридоре, когда Дубов разулся и, сняв шляпу и плащ, собрался пройти в комнату. Увидев сына, Дубов на мгновенье растерялся – а Коля ли это? Если Светлана была у него на личном свидании последний раз четыре года назад и за эти годы почти не изменилась, то сыновей Дубов не видел весь срок, то есть шесть лет с гаком. А дети меняются не то что с годами, а с месяцами. Когда Дубова осудили, Коле только восьмой год пошёл, и он готовился пойти в первый класс. Теперь же на Дубова настороженно и изучающее смотрел рослый юноша. Сын, никак не выражая радости, молча позволил отцу обнять себя, тиснуть, целовать. Но Дубов этой сдержанности и не заметил. Да хотя бы и заметил, так ничего удивительного. Столько лет ребёнок его не видел и понятно, что не бросится с радостным визгом на шею – отвык, стесняется. Но это дело поправимое.

- Ну, ты и вымахал! – восхищался Дубов, оглядывая сына. – С меня ростом… прёшь к солнцу-то! Через год-другой будешь смотреть на меня свысока?

Коля снисходительно улыбнулся.

Пока Света наскоро готовила ужин, Дубов умылся и обошёл комнаты.

«Почти всё так, как было тогда, – отметил он, проходя взглядом по мебели, вещам. – Оно и понятно, одной с двумя детьми… от меня-то какая помощь: сорок пять рублей в месяц… это что голодному щепотка хлебных крошек».

Всё время, пока Дубов обходил квартиру, сын молча наблюдал за ним с дивана.

«Присматривается, – подумал Дубов, уловив боковым зрением взгляд Коли. – А вырос-то как… Крепкий парень. А внешне на Свету похож. Оно и к лучшему: говорят же в народе, что если сын в мать, то счастливым будет».

Ужин прошёл быстро. Света с сыном отужинали перед его приходом, а потому просто за компанию попили чаю. За столом Дубов, преисполненный радости и думая, что остальные так же, пытался завести оживлённый разговор. Начал с сына, чтоб быстрее установить доверительные отношения. Спросил о его увлечениях, успехах в школе, друзьях, но сын отвечал односложно, а иногда и вообще просто кивком головы или пожиманием плеч. Тогда Дубов переключился на жену. Стал засыпать её вопросами о работе, друзьях, знакомых. Света тоже отвечала нехотя и лаконично – одних, мол, давно не видела, другие уехали, да, собственно, и некогда интересоваться чужими делами, дай бы бог со своими бы управиться – только успевай, поворачивайся. Дубов расценил это как упрёк в свой адрес. Понял: ни сын, ни жена, его настроения почему-то не разделяют. И как бы оправдал их: сын отвык, Светлана устала. Вроде бы всё логично и ничего страшного, но настроение у него посерело.

«Ничего, - подбадривал себя Дубов, - всё устаканится, встанет на свои места. Жизнь обязательно будет хорошей».

И он верил в это без малейшей капли сомнения, потому как хотел этого.

 

3

 

На следующее утро Дубов проснулся рано – многолетняя привычка. В комнате темно. Светлана спит, отвернувшись к стенке. Её легкое сонное дыхание едва слышится сквозь мерное тиканье будильника. На душе у Дубова от сознания, что он дома, среди родных людей и на пороге новой, светлой жизни, радостно. Захотелось повернуть супругу, обнять её и нежно, нежно поцеловать. Но сдержался, не стал тревожить её сон – пусть поспит подольше, ей на работу.

Осторожно выбравшись из-под одеяла, Дубов, прихватив будильник, прошёл на кухню. В квартире свежо. Отопление дали, но, видимо, так, для очистки совести – батареи чуть тёплые. Не успел закипеть чайник, как на кухню пришла Светлана.

- Ты-то зачем в такую рань вскочил? – спросила она, зябко кутаясь в халат.

Вместо ответа Дубов быстро подшагнул к ней и нежно привлек к себе.

- Ну… Валера… – не сильно, но настойчиво Светлана попыталась высвободиться из объятий мужа. – Не надо… дай я пойду умоюсь.

Осыпав щёку жены поцелуями и вдохнув запах её волос, Дубов отпустил её.

- Тебе с чем бутерброды сделать?

- Я сама себе сделаю, – ответила Светлана и скрылась в ванной.

За завтраком Дубов стал делиться со Светланой своими планами на новую дальнейшую жизнь. Он был уверен, что жене они тоже понравятся, она обрадуется, горячо поддержит его и станет, как в первые годы их семейной жизни, первым помощником. Ведь так было! И мало того, она сама участвовала в составлении планов и их осуществлении. Он надеялся, что и сейчас будет так. Но нет, Светлана слушала с таким безразличным видом, что Дубов впал в лёгкое смятение. Неужели не хочет? Разуверилась? Нет, не может быть. Наверное, просто устала, как никак, а столько лет одна с двумя детьми. Намаялась, не приведи господи. Тут на кого хочешь, апатия нападёт. Но теперь он рядом и всё встанет на свои места, он сделает их, Светлану и детей, счастливыми. И чтобы получить пусть не духовную, а хотя бы словесную поддержку и одобрение, спросил:

- Ну, как ты на это смотришь?

Светлана, не глядя на него, пожала плечами.

- Не знаю… так-то всё хорошо выходит, да ведь человек предполагает, а бог располагает.

Нескрываемое безразличие жены к дальнейшей жизни теперь уже приводило Дубова в отчаяние.

Завтрак завершили в молчании.

Проводив супругу до двери, поцеловав в щечку, Дубов вышел курить на балкон. На улице промозгло. Порывистый ветер ведёт себя, как шкодливый ребёнок: раскачивает деревья, хлопает дверьми, набрасывается на прохожих, пытаясь сорвать с них шляпы или задрать полы плащей, разметывает мусор. Вот зазевавшемуся мужчине прилепил на лицо клок бумаги. Мужчина запоздало дернулся, скользнул по раскисшей земле и, не удержавшись, шлепнулся на задницу. Дубов улыбнулся. Присев на корточки за тумбочку – всё не так задувает, – закурил.

Мысли под стать погоде – безрадостные. Возвращаясь домой, представлял яркую, праздничную картину встречи, душевное слияние с женой, детьми. А что в реальности? Встреча спокойная, как будто вчера расстались. Или посторонний в гости пришёл. Разговоры получаются с натугой – вроде и поговорить не о чем. Даже во время близости, отметил Дубов, Светлана вела себя, как долг отдавала. В чём причина? Отвыкли? Маловероятно. В жизни, кого ни послушаешь, всегда наоборот – чем дольше люди в разлуке, тем сильнее любовь и радостней встреча. А у них что-то не то, не так.

«А может… - мелькнула догадка, от которой аж сердце взволнованно трепыхнулось, – может, она действительно не простила мне прошлого? И не сегодня-завтра попросит развода?.. Да… Чёрт побери… судя по всему это объяснение самое подходящее к её поведению».

Мысли зароились, запутались.

«Похоже, похоже, – взволнованно думал Дубов, закуривая новую сигарету. – Конечно, простить и забыть такое…»

И в памяти вновь понеслась вся долагерная жизнь, вспомнились все поступки, которыми он оскорблял не только жену лично, а всю семью. К сожалению, всю низость своих поступков Дубов понял только там, в колонии, после многих долгих ночей и дней раздумий…

Поженились Дубов со Светланой рано: ему было только девятнадцать, ей – восемнадцать. Оба учились, а потому первый ребёнок, Саша, родился у них лишь через четыре года, когда Светлана окончила институт. Потом, через пять лет, появился второй сын - Коля. В семье царили любовь и радость. После рождения Коли Дубову от воинской части, в которой он служил в должности заместителя начальника финчасти, дали вот эту трехкомнатную квартиру. В то время он уже был у командования, так сказать, на хорошем счету. И на него готовили представление на капитана. И всё это вкупе – материальный достаток, семейный лад, успехи на службе – вселило в Дубова уверенность, что жизнь у него удалась, что он счастливчик, что звезда его будет светить долго.

Крушение семейного поезда началось с назначения Дубова на должность начальника финансовой части. Получив долгожданное назначение, он в этот же день был зачислен «своими» в узкий круг элиты части. И по открытой полупросьбе-полуприказу командира устроил банкет, участниками которого стали те, кого определил САМ – так за глаза называли командира части.

Узкий круг части оказался действительно узким: САМ, замполит и Дубов. Остальные участники банкета были гражданские, с которыми Дубов виделся впервые, – двое мужчин лет около сорока и пять девушек. Участие в банкете посторонних девушек привело Дубова в лёгкое замешательство. Заметив это, САМ похлопал его по плечу и, снисходительно улыбнувшись, успокоил:

- Не волнуйся, все свои!

Первый тост, как и полагается, был за виновника торжества – то бишь за Дубова. Произносил его САМ. Говорил долго и в основном делал упор на то, что Дубов ЕМУ и всем присутствующим понравился, и что они видят: он ягодка их поля и ему доверяют. А значит, их внимание и доверие он, Дубов, должен уважать и ценить. Не каждому, мол, в жизни может выпасть честь быть их другом.

Дубов, конечно же, ценил такое доверие и готов был расшибиться в лепешку, чтоб доказать это. В ответном тосте он выразил свою готовность, и ему аплодировали.

Потом тосты говорили короче и промежутки между ними не затягивали. О Дубове больше не говорили, поднимали бокалы за милых дам, любовь, прекрасные и нужные встречи. Только замполит произнёс пафосный тост за САМОГО, красочно и витиевато сказав о многочисленных достоинствах ВСЕМИ УВАЖАЕМОГО, САМ от такого тоста как бы смутился и скромно улыбнулся.

Не говорили тосты только девушки, но пили они наравне с мужчинами. Дубова это поначалу удивило, а потом, опьянев, он перестал это замечать.

В тот вечер Дубову было необыкновенно легко и весело. Тогда же он впервые изменил жене. И как это получилось, он до сих пор не разумеет – то ли девушка оказалась искусной в очаровании, то ли сам он легко поддался искусу. А всего скорее, будучи изрядно пьяным, он просто выкобенивался перед САМИМ. А тот жулькал свою девушку, нисколько не стесняясь присутствующих. И та позволяла это делать. Правда, повизгивала игриво и делала вид, что пытается сопротивляться.

Ночевать домой Дубов тогда не попал. А на следующий день, мучимый похмельем и стыдом, никак не мог насмелиться пойти домой. Что говорить Светлане, как объяснить, почему он не ночевал дома и где был? Правду, ясное дело, не сказать. Значит, обмануть надо. Ох, как тяжело и страшно делать это в первый раз! От одной только мысли, что это придется делать, душа холодеет, и ноги трясутся. А что будет дома? Это же кошмар! Повернётся ли язык говорить неправду в глаза человеку, которого предал? Лучше сквозь землю провалиться.

Намучился Дубов за день, истерзал себя до такой степени, что собрался бежать домой, не дожидаясь конца рабочего дня, и рассказать всё Светлане начистоту. А там будь, что будет. От такого решения даже чуточку полегчало.

Но воплотить задуманное в жизнь не получилось. В начале пятого Дубова вызвал к себе САМ. Некоторое время молча, изучающее рассматривал лицо Дубова, потом сурово спросил:

- Тошно?

Дубов растерялся. Хотя ему и сказали, что он свой в узком кругу, и погуляли, так сказать, в неофициальной обстановке, но панибратствовать с САМИМ Дубов всё-таки не мог. Субординацию соблюдал.

- Вижу, что тошно, – не дождавшись ответа, проговорил САМ и приказным тоном добавил: – Значит так: самобичевание, стыд и прочие штучки-дручки сопливые приказываю отставить! Ясно?

Дубов, машинально приняв стойку «смирно», кивнул.

- Ну, вот и хорошо, – голос САМОГО слегка потеплел. – Жена знает, что ты вчера банкет устраивал?

- Так точно!

- Значит… скажи ей, что перебрал малость и уснул в каптерке. Ясно?

- Так точно!

- Завтра утром зайдешь и доложишь обстановку на домашнем фронте. Всё, свободен.

Лихо крутнувшись, Дубов чеканя шаг, вышел.

В тот раз Бог, видимо, надеясь, что Дубов одумался и больше не оступится, помог ему. Бледный вид, срывающийся голос, потупленный взгляд мужа Светлана приняла как последствия жуткого перепоя и признание вины. Отчасти оно, конечно, так и было. Слегка пожурив мужа, она отправила его в ванную, мол, холодный душ скажется благотворно.

Несколько дней Дубов чувствовал себя прегадко и всячески заглаживал вину перед женой. И даже дал себе слово больше не изменять Светлане. Но, как известно, время лучший лекарь. Со временем спал камень вины и с души Дубова. А в скорости САМ вновь организовывал вечеринку. Дубов потихоньку, неуверенно сказал, что не сможет участвовать.

- Не понял?! – пророкотал в телефонной трубке голос САМОГО.

Дубова аж в жар бросило. По горькому опыту сослуживцев он знал, что попасть в немилость САМОГО чревато неприятными последствиями: лишиться не только карьеры и повышения звания, но и в недалёком будущем попрощаться с частью, заполучить в личное дело дюже нежелательную запись. И это в лучшем случае. А можно и звания лишиться, оказаться на гражданке. Такая сила у САМОГО потому, что есть у него родственное протеже в штабе округа и в министерстве. А иначе бы САМ в тридцать пять не носил погоны полковника и не командовал бы частью.

В мгновенье Дубов сообразил, что отказом от вечеринки он может вывести себя из узкого круга и попасть в опалу. И тут же он попытался вывернуться, пролепетал, что он не против, он – за, но у него просто сегодня денег нет.

Из трубки послышался смех.

- Ну, начфин, ты меня уморил, – проговорил САМ. – Это ж надо такое ляпнуть: денег нету. Да кто ж поверит, что у начфина нет денег. Это, во-первых. А во-вторых, и это самое главное – хреновый, значит, ты начфин, раз у тебя денег нет для праздника души. Ну, да ладно, это всё лирика. Деньги сегодня не нужны – ребята угощают. Так что в пять ноль-ноль, чтоб был в моём уазике. Ясно?

- Так точно! – как можно бодрее и радостнее попытался ответить Дубов.

Согласиться-то Дубов согласился, но для себя решил: «Поеду, выпью, поддержу компанию, а если там будут девки, то в их сторону и смотреть не буду. А ночевать обязательно домой».

Но слаб человек волей, а пьяный так и вовсе. Не в состоянии он справиться с искушением.

С Дубовым произошло то же самое. Пока был трезвый, держался. А когда пропустил пару стопок водки, всё, хмарь с души как рукой сняло, захотелось быть таким же, как САМ, его друзья.

«А что? – успокаивал себя Дубов. – Живём один раз, и от жизни нужно брать всё, чтоб потом не было жаль потерянного или оставленного». Любимая поговорка САМОГО.

В этот раз он также взял всё. И, что удивительно, на следующий день терзания совести были намного слабее, чем в первый раз. А вот Светлана свое недовольство высказала ярче. Она, когда он вернулся домой, грубо и резко выразила недовольство и весь вечер с ним не разговаривала.

В развесёлую жизнь узкого круга Дубов втянулся быстро. Вскоре он и сам стал проявлять инициативу по организации вечеринок. А способствовало этому в какой-то мере и то, что он обвыкся в новой должности, покумекал над кое-какими финансовыми узлами, и в кармане стали похрустывать левые червончики. Прокручивать первую махинацию, как и любое преступное дело, было страшно – а вдруг комиссия с проверкой нагрянет и выявит липу? Это же всё крах всем жизненным достижениям. Хотя и своровать-то удалось всего сто рублей. Но, как говорится, лиха беда начало. Поволновался перед первой комиссией, но ничего, обошлось. И Дубов осмелел: в казну, так сказать, он стал запускать руку чаще и вытаскивать из неё суммы значительней. Застолья, организованные им, проходили всё пышнее и даже с подарками для девушек. САМОМУ это нравилось. Иногда ОН, как бы вскользь, одобрял «мудрость» Дубова. А однажды на очередной вечеринке САМ отозвал Дубова в сторонку, и сказал:

- Наверху, у одного очень важного и нужного человека, от которого, кстати, зависит твоя очередная звезда, скоро юбилей. Наш узкий круг сбрасывается по тысяче. Ясно?

- Ясно, – ответил захмелевший Дубов.

И в конце месяца новыми десятирублёвыми купюрами, аккуратно уложенными в конверт, тысяча была отдана САМОМУ.

Кто-то из доброжелателей донёс Светлане о похождениях Дубова с такими приукрасами, что тот и сам удивился, узнав о них. Скандал дома был большой. Светлана собралась уходить вместе с детьми к своим родителям. С огромным трудом и не за один день Дубову удалось восстановить дома если не мир, то перемирие. И некоторое время Дубов вёл себя как примерный семьянин. В вечеринках он, конечно, продолжал участвовать, но с большой осторожностью. И все одно не уберёгся. Однажды, как потом оказалось, на вечеринке побывала знакомая Светланы, которую Дубов в лицо не знал. И, соответственно, Светлана узнала о вечеринке во всех подробностях и с немалыми добавлениями женской фантазии. В таком взбешённом состоянии Дубов жену видел впервые. Размолвка была долгой. Светлана почти месяц жила у родителей. И возможно, если бы дети её не уговаривали, она бы не вернулась к Дубову. В отношениях образовалась огромная трещина.

САМ, узнав о трагедии в семье Дубова, успокоил его:

- Не переживай, никуда она от тебя с двумя детьми не уйдёт! Да и потом, законную зарплату ты всю домой приносишь?

Дубов утвердительно кивнул.

- Ну вот. Так что не переживай. Побесится, покочевряжится да и вернётся… А ты лучше вот что: тут кое у кого наверху юбилей приближается, надо по пять стольников скидываться. Ты будешь участвовать?

Ещё бы! Отказываться Дубов и не думал. Ком покатился, увеличивая и скорость и объём. Вот только не думал Дубов, не гадал, что разобьётся он так скоро.

Однажды, после очередной командировки вернувшись в часть, Дубов узнал новость, которая удивила его и привела в растерянность – САМОГО перевели в штаб округа, а к ним прислали нового командира. Тайный перевод в округ САМОГО оскорбил Дубова. Ведь вопрос о переводе решался не один день, а как минимум месяц-два, и ОН даже не сказал об этом Дубову. Вот тебе и дружба.

Вскоре после назначения нового командира в часть нагрянула финансовая комиссия. Дубов, как говорится, и сообразить не успел что к чему, как все его левые дела всплыли на поверхность. То ли проверяющие оказались крупными спецами, толи из части кто постарался. Но так или иначе, а уже на второй день работы комиссии у Дубова изъяли ключи от кабинета и сейфа и всё опечатали. Дубов понял, что над ним сгущаются тучи и стал искать встречи с САМИМ. Но тщетно – САМ не то, что встретиться, на связь не выходил. Дальше все происходило, как казалось Дубову, неимоверно быстро и как в тумане: арест, следственный изолятор, суд и приговор – девять лет усиленного режима и иск в семь тысяч рублей…

Холод пробрал Дубова до трясучки. Выбросив давно потухшую сигарету, он поспешил в квартиру, будить в школу Колю. Но кровать сына оказалась застланной, и его самого след простыл.

«Вот те раз, – с обидой подумал Дубов, – убежал и даже не сказался!» И вдруг он неожиданно и остро почувствовал себя в квартире чужим, лишним и совершенно ненужным. Со стороны жены непонятное отношение, сын вроде как и видеться не хочет. И непонятно почему? Ведь ему-то Дубов плохого и больно не делал. Тоска плотно сдавила душу. От тех надежд, с которыми покидал посёлок, практически и следа не осталось. А ведь прошли-то всего лишь сутки. Что же будет дальше?

 

 

 

 

↑ 757