И. Нойманн

БОЦМАН

Боцманъ имеетъ въ своемъ хранении канаты, якори, анкаръ-штоки и буи

(Уставъ Морской Петра перваго 1720г. Книга вторая Глава третия. О боцмане)

Главное достоинство боцмана чувствовать рули, глубину, лодку и уметь удерживать ее на перископе, чтобы не показывать врагу рубку и не проваливаться дальше 9-11 метров. Гучкас это умел. За 23 года службы он побывал на подводных лодках всех четырех флотов Союза и дослуживал на Севере. 43 года еще не старость, но уже и не молодость. Вацлав содержал боцманское хозяйство в порядке и на всякие случаи у него были припасены нужные вещи. Умел заводить полезные знакомства для повседневной жизни и на всех четырех флотах их имел. Он умел плести маты, сращивать концы, что сегодня довольно редкое качество в морской практике, а швартовое хозяйство с тросами у него было одно из лучших в дивизии. Швартовые концы, как и трап – лицо корабля. Боцман был служакой, хозяином и не сходил на берег, пока что-то, по его мнению, в боцманском хозяйстве было не так. Он любил служить на флоте, а жена относилась к его службе отрицательно. Исходя из этого непреложного факта, семейная жизнь теплилась кое-как, и боцман чувствовал себя на корабле лучше, чем дома. Невысокий крепыш - литовец был необычайно силен, вынослив и молчалив. С горизонтальными рулями управлялся виртуозно, выдерживая лодку на заданной глубине.

Война полыхала в средиземноморском бассейне. Готовность № 1 к ведению боевых действий выматывала физически. Судя по разведсводкам, вероятный противник сосредоточил около сорока боевых кораблей в виде 6-го флота США, в том числе 4 авианосно-ударные группы и подумывал направить в зону боевых действий еще и авианосец “Кеннеди”, но вовремя передумал. И правильно сделал. Того, что там было с обеих сторон, и так хватило бы на полномасштабную войну. Подводную лодку капитана 1 ранга Маркова с ее крылатыми ракетами “закрепили” за американской АУГ-2* (авианосно – ударная группа) в юго-восточной части Средиземного моря.

А тем временем на корабле начались новые проблемы – содержание СО-2 допускалось теперь в целях экономии пластин регенерации до 2%. Старпом придумал. В висках начало стучать, появилась одышка. Автономный паек упростился до рассольника из консервированных огурцов и чая с сухарями. На пятидесятые сутки похода получили точку для приема продуктов и регенерации с черноморской плавбазы. Но в этой точке штормило. В другой точке бомбило.

Суток десять тынялись по точкам и, наконец, все же всплыли в заливе Хамамед, вблизи тунисского побережья. Командир Марков (”фараон”) с старпомом, опасаясь инцидентов, скрупулезно расписали – кто, когда и с какой целью выходит на плавбазу, выставили вахту на трапе – матроса и офицера с журналом схода и возвращения. Ну, так хорошо выглядела эта организация, что, казалось, ничего лучше и сочинить невозможно.

Но оказалось, что можно и придумал ее командующий 5-й оперативной средиземноморской эскадрой. Он передал по УКВ с крейсера командиру – экипаж по сменам на плавбазу, где организован в два захода концерт ансамбля песни и пляски Черноморского флота, который направлялся с кораблями куда-то с дружеским визитом. И вся командирская организация рухнула, так и не успев блестяще реализоваться. Новую Леонид Васильевич не успел разработать и мрачно наблюдал, как экипаж по трапу толпой валит на плавбазу. Южная звездная ночь, свежий морской воздух, пряный запах субтропиков, соли и йода, зажигательный концерт и девочки ансамбля в коротеньких юбочках стройными ножками кружили головы уморенному воздержанием экипажу. Весь этот карнавал после сорока суток заточения в стальном прочном корпусе – настоящий подарок морякам. Пока одни на концерте, другие на погрузке. Потом наоборот. Механик Малых в мастерской паял какие-то трубки. Боцман еще на швартовке кричал кому-то на плавбазе:

– “Ва-а-ня-я-я, приве-е-е-т, - и растворился в ее недрах, как только подали трап. Но всему прекрасному, как известно, приходит конец. Все уже погружено и свалено пока в отсеках горами - мешки муки, ящики с консервами, хлеб, банки регенерации. Потом разберемся. Светает, пора отходить и погружаться.

- Боцмана – на мостик! - команда сверху. Боевая тревога. Все на местах. Боцман из первого отсека, белый, как дед Мороз под Новый год от муки, на которой, видимо, спал, лениво тянется вверх по трапу.

- Отдать носовой! Оба мотора малый вперед! Лево руля, - слышно с мостика.

- Боцман, едрена мать! Ку-уда ты прешь? Что с тобой? Белены объелся, или не проснулся? Боцман!!! А ну – вниз, вниз. Пошел вон, я говорю! Во-о-он! - раздался сверху рев “фараона”. Боцман кулем свалился по трапу и невозмутимо скользнул в первый отсек. Отошли от плавбазы. Светает.

- По местам стоять, к погружению! Боцмана на горизонтальные рули! - боцман, опять весь в муке, нарисовался на рулях.

- Срочное погружение! Задраен верхний рубочный люк, погружаемся на глубину 40 метров. Осмотреться в отсеках! – командир на перископе, нужно видеть, куда прем малым ходом под турбинами.

Вахтенный механик Шарый смотрит на глубиномер. Глубина один метр. Лодка не погружается. Что за фокусы? Волны нет. Что с горизонтальными рулями? Затылок боцмана напротив механика. А рули, носовые и кормовые, переложены „на всплытие”!

- Боцман! Что с тобой? Переложи рули на погружение,- громким шепотом подсказывает боцману механик Малых.

Боцман перекладывает на больший угол, но все равно - „на всплытие”. Все ясно. Совсем свихнулся! Командир оторвался от перископа и оценил „маневры” боцмана.

- Во-о-он! – кричит в бешенстве “фараон”, - матроса Сизича на рули! - флегматичный боцман, мелькнув белой, в муке, задницей в переборочной двери, исчез в смежном отсеке.

Погрузились. Что-то с боцманом не то... Или недоспал, или перепил... За такие штуки на боевой службе пару лет тюрьмы отхватить запросто. Тем более в условиях боевых действий. Точнее – от двух до семи. Эх, боцман… И особист на борту. У этого свой распорядок, и бороду отращивать командир запретить ему не может. Скрипит зубами, но вынужден терпеть – ты меня не тронешь, я тебя – тем более. Особист, конечно, уже все знает. Как же - доложили! Будут неприятности из-за этого боцмана. А списывать его не хочется… Провели партбюро на тему „Персональное дело боцмана Гучкаса”. Замполит Илин бушевал. Вацлав честно признался, на плавбазе выпил всего-то “баночку американского пива, ребята угостили”, и все... И голова закружилась.

- Чего, чего ты там выпил, боцман? - очнувшись от задумчивости, вмешался командир Марков, - банку пива, говоришь? Надо же - какой трезвенник образовался в экипаже! И кто? Оказался - боцман Гучкас!? Да ты… ну-у-у-у…, я-я-я… Кто-кто, а уж я-то хорошо знаю – чтобы тебя свалить, нужно влить, как минимум, литра два спирта и cверху осадить кувалдой! Баночка пива… Вацлав! Да если тебя сегодня и спасут для партии, то только для того, чтобы потом все равно расстрелять! Папуасы! -

но боцман упорно стоял на своем, и в протоколе осталась банка американского пива... Была бы командиру неприятность, а боцману тюряга, если бы особист на обратном пути где-то в Бискайском заливе не отметил годовщину Октябрьской революции, стрельнув сто граммов спирта у ракетчика Цыбешко, якобы, на технические нужды. Да так захмелел, что капустные листья от борща остались на бороде. Командир объявил борщ несъедобным и приказал вылить его в помои, а с особистом договорился „баш на баш” – “я тебе не вспомню годовщину революции, а ты мне позабудешь про боцмана”.

На том и порешили. Боцман отделался строгим выговором без занесения и клялся, что американское пиво пить больше никогда не будет. Уж больно хмельное... И остался в экипаже. Война закончилась, как обычно, миром, наколотив с обеих враждующих сторон три или четыре тысячи человек. Да кто их там считал по–хорошему-то?

По приходу в базу боцман застал дома развеселую компанию, дым коромыслом, и жену с песней – „ Э-э-й моряк, ты слишком плавал”

Настя

Зачем нам жены, зачем нам дети,

Земные радости не для нас …

(А. Городницкий )

Настя бежала, не разбирая пути, по извилистой дороге между сопками, и дорожные камни рвали ее итальянские сапоги и больно били по ногам. Слезы непроизвольно катились по щекам, застилая глаза, и она не вытирала их, не замечая. Мимо проносились самосвалы с раствором и щебенкой, и веселые “партизаны” кричали ей:

- Эй, подруга, садись – подвезем, - но она не обращала на них внимания.

Она их не слышала.

-Только бы он был жив, только бы…, - бормотала она.

Теперь они, наконец, приходят, но уверенности не было. Наверняка уже входят в бухту. Лодка возвращается, но жив ли Андрей? Или его, по их, моряков, традиции, похоронили где-то в океане, привязав к ногам тяжесть. Сколько их не вернулось… Воспаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой.

- Это же мирное время, мирное… Почему? Чем мы провинились, - Настя потеряла покой почти два месяца назад, когда подруга, жена командира Маркова, Тамара, прибежала к ней возбужденная, задыхаясь и валясь грудью на стол, сообщила трагическую весть: - У них был пожар и есть жертвы, - Тамара бросила дежурство в гостинице, где работала администратором, примчалась к Насте и, захлебываясь корвалолом, заикаясь и держась за сердце, пыталась связать свою речь.

- Андрей жив? – непроизвольный, естественный и самый первый вопрос истерически выкрикнула Настя. Не выкрикнула – выдохнула. Из комнаты показался перепуганный шестилетний Алешка.

- Н-н-ет, - обреченно выдавила Тамара, - они погибли - Шарый, Лисицын и Донцов. Три офицера. Только они, - будто это могло успокоить Настю, твердила командирша, - Шарый, Лисицын и Донцов. Все. Шарый, Лисицын и Донцов. А у меня – сердце…

- А Марков, Марков жив?

- Сказали, что жив. Но я не верю – сколько раз обманывали… до последнего дня… - ее трясло, как в лихорадке, и зубы стучали о край стакана, - мне сказал механик с нашей дивизии, Миша Саенко. Он зашел ко мне в гостиницу … вот сообщил… С того дня Настя потеряла аппетит, высохла, пожелтела, и поддержка Тамары ее не могла успокоить. Зашел в гости начальник политотдела, Каретников. Ласково и проникновенно убеждал не брать близко к сердцу слухи:

- Жив ваш Андрей, жив и здоров. Лисицын и Донцов тоже. Все это вранье и провокации. Мы уже пригласили Саенко для дознания в политотдел и особый... Он сказал, что сам слышал случайно в толпе… где-то в магазине. В общем, сарафанное радио. Так что… нет оснований волноваться. Все хорошо. Они уже идут обратно.

- Откуда вы - то знаете? Они же на связи только с Москвой.

- Знаем, - убежденно заверил Каретников, - знаем! - была уже зима, и Настя набросила на голову черный шерстяной шарф вместо шапочки, чем вызвала у окружающих неоднозначную реакцию. Одни относились к этому неодобрительно - чего хоронить раньше времени-то? - А черный шарф снимите, - уже тоном приказа посоветовал политработник, - вам это не к лицу. Вы же член женсовета!

- Да я… Это не потому… - вспыхнула Настя. – в этой шали мне удобнее, в шапочке задувает…

Настя, скользя на мокрых камнях, вскарабкалась на сопку, на которой они всегда ожидали с моря своих “дальнобойщиков”. Там наверху, на пронизывающем северном ветру, уже мерзли, всматриваясь в туманную даль залива, жена командира Тамара, Наташа Крапивина и другие экипажные жены - Валя Донцова, Надя Петрова, Катя Лисицына, Лариса Ревега. И даже домоседка Соня, жена младшего штурмана Рашникова.

Домой!

Еще далеко до причала,

Соскучились руки по дому,

И тысячи миль за плечами,

И давят на плечи погоны…

( Н. Лактионов “Волны)

Всплыли, наконец ... На 89-е сутки боевой службы, перелопатив винтами 19 тысяч миль, атомная подводная лодка, облепленная пахучими водорослями далеких чужих морей, вынырнула из глубины в заданном квадрате родного полигона. Командир Марков отдраил верхний рубочный люк, и в центральный пост хлынул свежий морской воздух, заполнив отсек лиловым туманом. Голова приятно закружилась, как от хорошей затяжки. Разрешен выход наверх по 10 человек - на перекур. Настроение праздничное - от сознания хорошо исполненного дела, близости дома, от дыма сигареты, смешанного с настоящим воздухом, запахами моря и мелкими солеными брызгами. Близкими и реальными кажутся теперь родной дом, жена, дети, уют, рюмка коньяка и на короткий срок полное расслабление.

Знаете ли вы, что такое родной дом после 3-х месяцев моря, вахт, тревог, недосыпания и, порой, нечеловеческого напряжения? После 3-х месяцев воздуха подводной лодки с десятками вредных газов, где считается нормой количество углекислого в 30 раз выше его содержания в нормальной атмосфере? Кто этого не знает, тот не испытал счастья всплытия, первого вдоха настоящего воздуха и этой необыкновенной радости возвращения

12.00. По расчетам подводников, с проходом “узкозти”, швартовкой, церемонией встречи, выводом ГЭУ (главной энергетической установки) и расквартированием, в 18.00 свободная смена офицеров должна сойти на берег. Встреча в родной базе будет теплой. Может быть даже очень теплой, ведь их с нетерпением ждут дома дети и жены. Морячки… Они уже, наверное, на самой высокой сопке, с которой видны залив, шхеры и стальной корпус вползающего на малом ходу подводного гиганта с рыжими пятнами ржавчины и лоскутами ободранной океанскими штормами противошумной резины. Целых три месяца! А в условиях боевых действий это – целая жизнь!

На причал жен, естественно, не пускают, хотя невозможно себе представить, какие военные тайны могут скрывать в себе прибрежные камни, железные пирсы, плавучие казармы и старые, как мир, плавбазы… Эйфорию всплытия, первой затяжки и ожидания близкого счастья охладило радио оперативного дежурного штаба:

- Вход в базу в 15 часов. Конец связи! – а это что за новости? А они - то думали – вот уже и причал, вот тебе - оркестр, вот - уже и дом родной. Ну конечно, вот тебе и домой! Еще 3 часа болтаться... И – ждать!

- Наверное, кто-то выходит за боновые заграждения, – скрипнув зубами, выругался командир, затягиваясь “Беломором”, - не могли принять без… фокусов! - ждут.

Всего 180 минут после 3-х месяцев оборачиваются настоящей пыткой! Обсуждаются всевозможные предположения, передвигается время последующих событий, но по всему выходит, что попадание в объятия подруг неумолимо сдвигается на поздний вечер… А может и ночь. Увы…

- Черт бы их всех забрал! Папуасы! Не обеспечили… - стоя на мостике, ворчал “фараон” и тянул папиросу за папиросой.

Наконец, 15 часов. Запрос семафором. С поста СНиС * (служба наблюдения и связи) ответ – „Добро!”.

- Боевая тревога! Проходим “узкозть”! - перешли с турбин на электромоторы. Звякнули моторные телеграфы:

- Стоп! Оба малый назад! Правая - стоп! Левая - малый вперед! – слышится с мостика. Бесконечно долго прижимается корабль к причалу. Ну, оч-чень долго! Швартовая команда в оранжевых спасательных жилетах наверху. Веселый мат, шуршание тросов, скрежет кранцев. - Отбой моторам! Подать трап! - последний перезвон моторных телеграфов и ручки замерли в нейтрали. Свободные от вахт, в синих замасленных репсовых робах, с желто зелеными, как у детей подземелья, лицами построены на пирсе. Напротив грязно синего строя – парадный строй встречающих.

- Жив, курилка?, - хлопнул Андрея по спине увесистой ладонью фламанский механик Анатолий Хапов. Его заместитель, капитан 2 ранга Калисатов, хохотнул.

- А в чем дело? Меня что - похоронили? - удивился Андрей.

- Узнаешь, расскажут. Долго жить будешь! - улыбнулся Хапов, протискиваяь к механику Малых. Срывается мокрый снег. Рев духового оркестра. Доклад Маркова комдиву. В ответ - бодрое приветствие розовощекого командира дивизии капитана 1 ранга Караваева:

- Здравствуйте, товарищи подводники! Поздравляю с успешным выполнением боевой задачи! А теперь - отдыхать! В казарме вас ждут теплые кубрики и цыплята табака на обед! - ну уж, цыплята! А там – может и правда! Может что-то изменилось здесь, пока мы – там? День воскресный. Встречающие разошлись. Музыкантам подали автобус, и они уехали. Холодный декабрьский ветер загнал героический экипаж в теплый прочный корпус. Сход с корабля еще запрещен. На прием помещений для экипажа на ПКЗ убыли помощник командира Сапрыкин, интендант Перелогов и боцман Гучкас. Деловито сошел с корабля, уже переодетый в мундир, заместитель командира по политической части Илин и растворился в налетевшем снежном заряде.

Этот фокус на флотах называется - зам сказал, что много дел, и ушел в политотдел… Через час грустный помощник доложил, что переселяться с корабля без приема помещений по акту категорически нельзя. В помещениях фантастический разгром! А принимать - не у кого!

ПКЗешный мичман по поводу воскресенья изволят отдыхать дома. Второй – заведующий матрацами, тоже. Оба, к их неудовольствию, вызваны, но когда будут – неизвестно. Городок в 15-ти километрах, а сегодня воскресенье и транспорт как следует не ходит... Обед давно остыл. Сапрыкин нашел двух матросиков с камбуза ПКЗ в белых форменках со следами меню последнего полугодия, и они согласились (!) накрыть обед, правда, холодный. Командир, уже принявший на радостях пару рюмок, виртуозно выругался и, убывая, скомандовал старпому:

- Экипаж по сменам - на обед! – с его лица начала сходить печать напряжения и ответственности, и оно внезапно обвисло, как у бульдога, рельефнее стали морщины и заметнее мешки под глазами. Сегодня он, сорокадвухлетний, выглядел на все шестьдесят! Команда строем идет в казарму, перечитывая на ходу лозунг на отвесной серой, покрытой лишайником, скале сопки: - "Подводник - профессия героическая!" и - "Помни войну!".

Цыплята-табака оказались синюшными, холодными, костистыми, недоваренными частями каких-то бывших кур… В штабном коридоре моряки заглянули в каюту флагманского комсомольца политотдела дивизии Алесандра Климухина. Неожиданно застали его на месте, в каюте. Он весь в работе с каким-то отчетом по соцсоревнованию. Андрей Шарый ехидно заметил ему:

- Саня! Ну и здорово же вы нас встретили после… всего. В каютах и кубриках для полноты картины не хватило только, чтобы весь ваш политотдел там высрался! – штабной комсомолец шмыгнул носом и неожиданно обиделся:

- Ну, ты что, Андрей! Вам легко говорить, а у нас уже целую неделю комиссия политуправления флота работает… вывернули наизнанку! Ты думаешь, почему я здесь в свой законный выходной, - подводникам стало стыдно, и они тихо закрыли за собой дверь, чтобы не мешать творчеству молодого политработника.

Мичманы прибыли к 20.00. До 21.00 комиссионно составляли акт приема-передачи помещений со скрупулезным описанием „мамаева побоища” в них. Интендант выдавал постельные принадлежности. Старпом Пергамент, который уже никуда не торопился по причине замещения убывшего командира, до 23.00 закатил в казарме большую приборку - с наклеиванием бирок, докладами и смотром размещения личного состава. Казалось, вот и наступила долгожданная минута схода на берег. Но…не тут то было… Оказалось – завтра снова в море, энергетическую установку не выводить, соответственно сход на берег запрещен! Значит, береговое счастье откладывается…

Женщина на корабле!

Запрещается офицерамъ и рядовымъ привозить женский пол на

корабль для беседы ихъ в ночи, но токмо для свидания и посещения

днем… а ежели кто свою жену на корабле иметь похочетъ, то ему вольно

пока в гаване, на рекахъ или рейдахъ, а на путяхъ противъ неприятеля

никому, какъ вышнимъ такъ и нижнимъ женъ не иметь подъ штрафомъ…

(Уставъ Морской Петр перваго1720г. Книга четвертая. Глава первая ст. 36)

Теперь с экипажем будет научная группа из Питерского НИИ испытывать какой-то акустический прибор. Успокоили - выход на пару-тройку дней, не больше. Ну, подумаешь – уже 90 суток... Еще недельку, и ничего с вами не случится. С женами поцеловались через забор. Злой от такого расклада "Фараон" приказал старпому Ковалю, заместившему Пергамента, убывшего по семейным обстоятельствам, разместить научную группу и поставить ее на довольствие. С тем и убыл. Вечером на лодку прибыла научная группа в составе двух офицеров и старшего научного сотрудника - женщины, довольно привлекательной молодухи, лет 30-ти, в брючках и полушубке. Старпом поселил их вместе в одной каюте, и они, попив чайку в кают-компании, благополучно отошли ко сну, провожаемые любопытными, мягко говоря, взглядами личного состава.

В 8 утра снялись со швартовых и, пройдя “узкозть”, вышли в море. Объявили "готовность-2", разрешили выход наверх на перекур. В центральном посту появилась эта милая особа - старший научный сотрудник, и, испросив разрешения, полезла по трапу наверх, собрав толпу провожающих под люком. Через минуту с мостика голосом "фараона" загремело:

- Старпома на мостик! - в центральный пост по трапу скатилась перепуганная научная сотрудница и, мелькнув в переборочной двери привлекательным силуэтом, исчезла в третьем отсеке.

– Ну, все, зараз буде…, - упавшим голосом пробормотал Коваль, вылезая наверх. И не ошибся - там немедленно раздались раскаты командирского грома вперемешку с невнятным оправдательным бормотанием старшего помощника…

- Я вам что сказал? Принять на борт науку! А вы? - слышалось с мостика.

- Так то ж и есть наука, - убеждал Коваль. И нарвался. .

- Какая, к… твоей маме, наука! Это же - баба! Баба!!! Ты что, старпом, уже не различаешь? Папуасы, ну что с вас взять! – негодовал командир.

- Тыщ командир, - стоял на своем старпом, - так старший же научный сотрудник!

- Ты мне зубы не заговаривай, - пресекал "фараон" старпома, - нужно было немедленно – мне! Доложить! И вообще, Коваль, впредь - чтобы я от тебя больше трех слов подряд не слышал! – окончательно разбушевался командир.

Старший помощник, Петр Иванович Коваль, родом откуда-то с хутора близ Диканьки, что на Украине, из самых гоголевских мест, с милым украинским акцентом смешно выговаривал перед строем – „товарищи ахвицеры”, что вызывало, правда, нездоровое веселье офицерского состава. Старпом свалился сверху в пилотке поперек головы, красный, как ошпаренный:

- Ну скажить мени… бильше трех!!! А у нього – товариш капитан першого рангу – вже чотыры! Як же я? - от волнения старпом всегда переходил на родной украинский.

- Ну что там, Петр Иванович? - поинтересовался механик.

- Та що? Наказав расселить! Я ему - це ж не баба, це ж… научный сотрудник! А вин мени – баба, бляха... А я йому – яка бляха… Це ж наука! Наказав вахту поставити! - и Коваль пошел расселять.

Освободил целую четырехместную каюту, вселил туда научного сотрудника и выставил часового. Еду носили в каюту, в гальюн водили в сопровождении вахтенного матроса. Подполковник – инженер от науки поинтереовался:

- Правда, что у вашего командира прозвище - "фараон"? .

- Правда, - подтвердил механик, а чего скрывать? - в море ничего не случилось, хотя женщина и была на корабле. Может, потому что "фараон" вмешался в процесс? Вот и верь после этого приметам…

(продолжение следует)