(рассказ)
Владимир Шнайдер
Служба закончилась, и к отцу Михаилу, стараясь друг друга опередить, поспешила, как всегда, группа прихожан. Подходили с разным: у одного соседка, колдунья, на корову порчу навела, другого околоточный прижимает, у третьей муж безбожно начал пить горькую, у четвёртого дочь в перестарках, пятого почечуй одолел - никакие снадобья и наговоры не помогают. В общем, у кого что болит, тот с тем и идёт. Отец Михаил внимательно выслушивает, не перебивает. Ждёт, когда прихожанин выскажется, изольёт душу. И в девяти случаях из десяти прихожане уходят довольные, даже если вышло не так, как того хотелось.
Несмотря на молодость, отцу Михаилу шёл тридцать второй год, авторитет у него среди прихожан и светской власти большой.
Шесть лет назад, когда он приехал в Бийск и принял самый захудалый приход, большинство горожан восприняли его с улыбкой. Мол, какой же из него батюшка? Борода, как у яманушки, голос – и не бас, и не фальцет, тихий какой-то. И брюха нет – плоский, как пескарь. Правда, ростом удался – под девять вершков, не меньше. Вдобавок, ещё и без попадьи. А по народному поверью, поп без попадьи - что кладовая без ларя. Вот старый батюшка был – истинный поп: росту хоть и невысокого, зато брюхом в два обхвата, борода лопатой. И голос. Как затянет аллилуйя – свечи тухнут. А ежели во дворе гаркнет – собаки в подворотней жухнут. Вот это поп так поп. А этот, кивали в сторону нового, не вышел в попы-то, так, дьячок. И самое интересное, что снедало обывателя: за какой такой грех молодой батюшка аж из самой столицы оказался в городишке на краю империи? Стали выискивать каналы, чтоб узнать, за что выдворили из столицы. По духовной линии ответ был один: сам соизволил в такую глухомань забраться. Не поверили. Стали вызнавать дальше, но тщетно. Смущало горожан и то, что молодой, а уже протоиерей.
Но вскорости по городу с неимоверной быстротой прошёл слух, что новый батюшка Никольского храма – ого-го! Водочку не принимает, табак не нюхает, на девиц не смотрит, а словом божьим владеет, как Авдей Макарыч, местный казначей, цифрами. О как! А если что скажет, несла молва, то как сургучом припечатает. Любую хмарь заговорит, беду отведёт. Заахал народ, заохал, завскидывал в удивлении и недоверии брови. И дабы убедиться в сказанном лично, потекли на службу к отцу Михаилу толпы горожан. В том числе и из других приходов. Заволновались настоятели церквей, что лишатся прихожан, а, значит, и дохода. Зароптали. Сошлись, посоветовались, и решили призвать чужака к благочинному да наставить, чтоб не переманивал прихожан с других приходов. Кому присутствовать при наставлении, спорили долго и безрезультатно. Нужно было, чтоб присутствующие обладали красноречием, были осанистые, уважаемые не только промеж собой и светской властью, но и мирянами. И, как выяснилось, никто из собравшихся всеми этими качествами враз не обладает. Вернее, каждый сам в себе их видит, а вот остальные нет.
В конце-концов, вопрос решили жребием, но только проку от задуманного дела не вышло.
Отец Михаил, по обыкновению своему, выслушал собратьев смиренно, почтительно, но с недоумением и удивлением во взгляде. А когда те закончили, спросил:
- Вы своих прихожан знаете?
- А то как же… всех доподлинно… до единого, ить эвон сколь лет…
- Вот и славно. Завтра подходите к началу службы, выбирайте своих и уводите. Я и не зазываю, а потому и гнать не могу. Ибо не ко мне они приходят, а за словом божьим. На сим, с вашего позволения, и порешим.
И откланялся.
Оторопели батюшки. Почесали затылки, поерошили бороды. Молод чужак, тщедушен, но крепок духом – дай Бог каждому. Такого наскоком не возьмёшь. Эвон как отбрил, как от паутов отмахнулся. Взыграло в батюшках самолюбие, обиделись, но вслух этого не выказали. Да и как выскажешь? Он ведь не грубо, не высокомерно, наоборот – всё чинно, с уважением, по чести-совести. Но это только усугубило оскорбление.
После короткого совещания настоятели решили, что протоиерей Михаил хотя и прав, но укороту, для его же блага, заслуживает, дабы не вознёсся в самомнении и гордыня разум не застила. А как укорот дать? Обратиться с петицией к епископу – себя выставить на посмешище, да и суров уж больно епископ и непредсказуем. А ну как возьмёт сторону столичника, затрещат тогда бороды подписавших петицию. Решили попробовать воздействовать через городского голову. Он хотя над духовными людьми власти на имеет, но всё ж таки при законной силе. Но и тут им не повезло. Голова, как оказалось, сам к молодому батюшке на службы и проповеди стал похаживать. И с маху осадил Ходаков:
- Отец Михаил у ваших храмов ходит, прихожан сманивает?
- Нет…
- Ну, так… - развёл руками голова.
Тогда батюшки к исправнику. А у того отец Михаил восприемником дочери стал. Опустились руки у ходоков – экий пострел, везде поспел.
Не устояла перед соблазном познакомиться с новым протоиереем и купчиха Иулия Алексеевна Бодунова. Но сделала она это практически последней из своего окружения, поддавшись уговорам и рассказам соседок и подруг.
- Зря ты, матушка, не сходишь к отцу Михаилу. После его проповеди, ровно как после купели, - говорит одна соседка.
- Истина, истина, - вторит ей другая. – Меня, иной раз, так проберут его проповеди, что слёз удержать невмочь. Так и текут, так и текут.
- Одним словом – Божий человек!
- Истинно, истинно!
И вот в празднование Успения Пресвятой Богородицы, изменив многолетней привычке, Иулия Алексеевна поехала на службу не в Александровскую церковь, а в Никольскую, к отцу Михаилу.
«Разок, ради любопытства», - решила она.
Но впечатления, полученные от службы, превзошли все ожидания. Вроде и слова отец Михаил говорит те же, что и настоятель Александровской церкви, и молитвы те же, а читает, то бишь поёт, на первый взгляд, даже и похуже. Александровский-то батюшка, где повыше голосом возьмёт, где пониже, а этот ровно всё ведёт… но почему-то душу так и обволакивает, сжимает. Если на службе в Александровской Иулия Алексеевна непроизвольно, чего греха таить, могла задуматься о мирских делах, то здесь ни одного слова не пропустила, ни одного движения отца Михаила. В иные моменты Иулию Алексеевну так пробирало, что она переставала себя чувствовать – будто осталась от неё только душа, внимающая словам отца Михаила, а тело исчезло. И так ей было легко, так благостно, что в конце концов она даже всплакнула.
А проповедь? Как он её вёл! Ни умом слова его воспринимались, а душой. Давно Иулия Алексеевна не слышала такой проникновенной проповеди. Создавалось чувство, что проповедует он ни всем прихожанам, а только ей одной.
Ещё Иулию Алексеевну поразили глаза отца Михаила. Она почему-то сравнила их с душой ангела – большие, светлые. Вот так бы глядела в них и глядела безотрывно.
И захотелось Иулие Алексеевне пригласить отца Михаила к себе. Непременно. Попотчевать его, побеседовать по душам, послушать его голос, насмотреться в глаза его ангельские. И, наверное, впервые в жизни она растерялась, не зная, как пригласить. Окружное начальство приглашала, высоких чинов их губернии зазывала запросто, а вот батюшку, годами подходящего в дети, вдруг растерялась. Мелькнула мысль послать к нему с приглашением приказчика, но она тут же отогнала её – а ну как батюшка обидится, что приглашает не сама, а через какого-то приказчика. Решила обождать подходящего случая. И тот вскорости подвернулся. У купца первогильдейца Осипова родился сын, и в восприемники он позвал Иулию Алексеевну с протоиереем Михаилом. Иулия Алексеевна обрадовалась несказанно. Духовное родство с самим отцом Михаилом! О таком она и не чаяла. Это ж теперь можно будет общаться с ним, так сказать, на короткой ноге. Не только его приглашать к себе, но и самой у него бывать запросто. После крестин, на радостях, Иулия Алексеевна пожертвовала на содержание Никольского храма две екатериновки, и заверила, что в будущем году за свой счёт обновит в храме солею. С того дня и завязалось у них с отцом Михаилом знакомство. За пять лет они так тесно сошлись, что редкую неделю не виделись. Чаще, конечно, Иулия Алексеевна навещала отца Михаила, он не любитель ходить по гостям. Но тем не менее, нет, нет, да и заглядывает к куме. В такие часы Иулия Алексеевна обвивала его материнским вниманием – не знала, куда усадить, чем угостить. И поражалась его скромности и неприхотливости. В отличии от других, знакомых Иулии Алексеевны батюшек, о. Михаил не тащился в красный угол гостиной. И если в гостиной стояли стулья и кресла, обязательно сядет на стул, и никакие уговоры не заставят его пересесть в мягкое, удобное кресло. А как он кушает, так без слёз и не вспомнить – одно постное круглый год. За пять лет знакомства Иулия Алексеевна не то чтоб видеть, а и не слыхала, чтоб он съел чего-нибудь скоромного или пригубил настойки или наливки. Много чего повидала на своём веку Иулия Алексеевна, но такого протоиерея видела впервой. И как настоятель, он оказался на удивление хозяйственным. До его прихода Никольская церковь была в городе самой захудалой, а при отце Михаиле она преобразилась.
Народ говорил:
- Гляди-ка, Никольская-то засияла, как яичко христово!
В выходные, особенно в праздники, около храма свободного места не было – всё было заставлено выездами. Про сам храм и говорить нечего – миру набивалось столько, что и яблоку негде было упасть.
Уважали в народе отца Михаила, тянулись к нему люди.
Сойдя с коляски, Иулия Алексеевна, первым делом перекрестилась на купола, а затем, повернувшись к коляске, сказала сидевшей в ней девушке:
- Спускайся, голубушка.
Девушка, одной рукой приподняв полу юбки, другой придерживаясь за край коляски, осторожно, боясь оступиться, спустилась на землю. На вид девушке лет семнадцать-восемнадцать. Головка плотно обвязана кашемировым черного цвета платком, отчего лицо кажется бледным. Черты лица правильные.
Внимательно осмотрев стройную фигуру девушки, Иулия Алексеевна тяжело вздохнула.
- Ну, пойдём, милая, - и первой направилась к входу.
С рядовыми прихожанами Иулия Алексеевна вежливо здоровалась, едва кивая головой, с именитыми раскланивалась и представляла спутницу:
- Моя племянница, Варвара… осиротела ангелочек. Теперь вот я буду о ней заботиться.
Знакомые качали головами и сочувственно смотрели на племянницу.
В храме было людно. Взяв племянницу под руку, Иулия Алексеевна, аккуратно, но властно отстраняя прихожан с пути, прошла в первый ряд, так сказать, на своё место.
- Сейчас ты сама послушаешь и убедишься, - зашептала Иулия Алексеевна в ухо племяннице, - что это за душа человек! Не говорит, а прям елей на душу льёт. Истинно говорю – лечит словом.
Царские врата растворились, Иулия Алексеевна смолкла. Теперь всё внимание только на отца Михаила.
Варя же принялась рассматривать роспись храма. В церкви ходить она любит. Нравится её душе здесь находиться. Неизвестно отчего, но душе в храме всегда становится покойно, светло. Рассматривая росписи, Варя мысленно вживается в них, и для неё все святые, преподобные, мученики – оживают. Она беседует с ними, советуется, спрашивает о наболевшем или просто интересующем вопросе или состоянии души. А потому и литургию никогда не слышит.
Так и сейчас. Едва тётушка оставила её без внимания, как она пошла взглядом по иконам, росписям.
На вид Вареньке, как уже говорилось, лет семнадцать-восемнадцать, а на самом деле на Варварин день ей сравнялось двадцать шесть. И несмотря на свою красоту, стройность, добрый и покладистый характер, она не замужем. И не потому что никто не сватается, нет. Сватались, и не единожды. И такие видные и состоятельные женихи, о которых многие девушки могут только мечтать – сначала генерал, за ним промышленник, затем купец-миллионщик пытал счастье, потом владелец пароходной компании. Но она всякий раз слёзно упрашивала родителей не выдавать её, и те любимое и единственное чадо не неволили. Не хочешь, мол, - не выдадим.
Но вот случилось несчастье. По лету родители один за другим преставились. И кто знает, справилась бы Варенька с таким горем, если бы не Иулия Алексеевна – и утешила, и с оформлением наследства помогла. А затем и уговорила переехать к ней. Варя, подавленная горем утраты близких, дала согласие, не долго думая. Да и чего думать – самой ей ни с домом, ни с хозяйством, ни тем более с магазинами и лавками не управиться. Ни опыту, ведь, ни знания дела как в хозяйских, так и в торговых делах у неё нет. А тётушка - единственный родной человек, не обидит и дело поддержит, тем более что у Иулии Алексеевны своих детей нет.
После литургии отец Михаил, по обыкновению воскресного дня, начал проповедь. Спустившись с амвона на одну ступеньку, окинув взором паству, выдержав паузу, он начал:
- Братья и сёстры! В молитве мы ищем встречи с Богом. И часто мы этой встречи добиваемся с отчаянным духовным напряжением – и не добиваемся, потому что не того ищем, чего надо было бы искать. Всякая встреча – событие для нас чрезвычайное, а встреча с Богом – особенно…
Иулия Алексеевна, умилённо глядя на отца Михаила, склонила голову к Варе и шепнула:
- Какая от него исходит благость, голубушка.
Варя встрепенулась, вынырнула из своего мирка и посмотрела на проповедывающего. Отец Михаил стоял от неё по правую руку, чуть дальше сажени. Первые мгновения Варя смотрела на него спокойно, и даже стала вслушиваться в проповедь, но, всмотревшись внимательней, она вдруг заволновалась, сердце забилось чаще, по телу пошёл жар, щёки, казалось, запылали огнём.
«Это он! – мелькнуло в голове Вари. – Он… он… как же это, господи… не может быть!»
Проповедь, да и не только, а вообще весь окружающий мир, кроме лица отца Михаила, для Вари перестало существовать. Она с трепетом всматривалась в каждую черту лица, ловила каждое движение глаз, губ и во всём находила сходство, подтверждающее её догадку.
«Да, да… это он… он»
Проповедуя, отец Михаил никогда не останавливает внимание на ком-то одном из прихожан. Он смотрит поверх голов, как бы сразу на всех и поэтому не заметил пристального и взволнованного взгляда Вари.
Весь остаток дня Варя была сама не своя. Всё не могла найти себе места и заделья. Всё о чём-то думала, была жутко растерянной и за что бы не бралась – всё валилось из рук. Принялась вышивать – уколола пальчик. Стала рисовать – ещё хуже: предательский карандаш тут же начинал выводить черты лица отца Михаила. Варя в страхе, что тётушка увидит и узнает отца Михаила, быстро комкала листок. В конце концов, взяв в руки книгу и умостившись в кресле у раскрытого окна, она сделала вид, что читает.
А дело вот в чём. Ещё в Ирбите, после смерти матери, отец помер месяцем ранее, Варе приснился сон: она в церкви, у иконы «скоропослушницы». Плачет Варя и вопрошает: «Матерь Божья, дева Мария, к тебе единой прибегаю, тебя единую добросердечную молю: научи, как же мне теперь одной на свете белом мыкаться-то? У кого тепла душевного искать?»
И вдруг запели, стало светло, светло. И появился Он. Рядом. Русоволосый, с маленькой бородкой, большими ясными глазами. Больше всего Варя запомнила взгляд: нежный, тёплый, с грустинкой. И голос: тихий, ласковый, как летний ветерок. Стал Он гладить её по голове и говорить: «Не печалься, милое дитя, я буду заботиться о тебе». А из одежды на Нём – белый подризник с вышитым золотом крестом. Варя враз успокоилась. На душе стало благостно.
С той ночи, как привиделся ей этот сон, её ни разу не посетил страх одиночества, ни забота о будущем. Вроде, как действительно явившийся во сне, Он ограждал и берёг её.
Сегодня, увидев в церкви отца Михаила, Варя поразилась сильному сходству его с тем, кто явился ей во сне. Такой же цвет волос, такая же бородка, глаза, взгляд, голос, черты лица – всё как у Него. Совпадение? А может происки господни? Судьба? Если б знать…
Задумчивость и растерянность Вари не ускользнули от прозорливого взгляда Иулии Алексеевны.
- Что это с тобой, голубушка, ты прям сама не своя какая-то? Уж не прихварнула ли часом? Позволь-ка мне лобик твой потрогать.
- Что вы, Иулия Алексеевна, нет, нет, слава богу, я здорова.
Иулия Алексеевна понимающе и сочувствующе посмотрела на племянницу, решив, что та вновь закручинилась по родителям.
- Понимаю, доченька, понимаю, - и погладила её по головке. – Ну-к, что теперь поделаешь… так, видно, господу Богу угодно стало… ты крепись, не точи себя шибко-то… тебе жить надо…
В тот вечер Варя решила обязательно исповедаться отцу Михаилу и стала готовиться. Утром ездила на службу, дома читала библию, житиё святых, творила молитвы. В церкви она уже не рассматривала роспись, как раньше, а внимательно слушала, ловила каждое слово, движение. А для того чтобы отец Михаил не заметил её внимание, она встала не в первый ряд к солее, как с тётушкой, а затерялась среди молящихся в средней части храма. И если после первой встречи с отцом Михаилом Варя думала, что он просто похож на приснившегося ей в Ирбите божьего посланника, то после второго посещения Никольского храма она твёрдо уверовала, что являлся ей именно отец Михаил. И что сюда, в Бийск, господь привёл её не случайно, а для встречи с ним. А потому-то и трепещет её сердце, при виде отца Михаила, как свеча на ветру.
В канун исповедального дня у Вари не то от сильного волнения, не то ещё отчего, поднялся жар. Ей стало страшно, что он будет совсем близко, будет спрашивать, видеть её глаза, коснётся её рукой. Страшно, но встречи этой она хотела. Очень. И в голове вертелся вопрос: если Он являлся ей во сне, то должен почувствовать её, узнать. Если почувствует, узнает, что тогда?
Варя думала, что от волнения не сможет заснуть, но нет, всё произошло наоборот – заснула она незаметно, и спала крепко, даже снов не видела. И более того, в церковь она пошла с куда меньшим волнением и покойной душой, нежели в минувшие дни.
Литургия закончилась. Часть прихожан поспешила в очередь на исповедь. Варя встала последней. И чем ближе подходил её черед, тем меньше оставалась в душе покоя. Сердце стучало так, что казалось, его слышат все, кто находится рядом. Стыдливо склонив голову, Варя двигалась к аналою. И вот её черед. Нужно подходить, отец Михаил ждёт, а Варя как вросла в пол. Неимоверным усилием Варя сталкивает себя с места и подходит к аналою, не поднимая взгляда.
Видя растерянность и робость новой прихожанки, отец Михаил решил приободрить её.
- Не печалься, милое дитя, Господь будет милосерден. Доверь ему всё, что кручинит твою душу и разум, и облегчит их…
Казалось бы, простые слова, но сказаны они с таким чувством, и так проникновенно, что Варя не смогла сдержать слёз. Они потекли из её глаз, как капельки росы с цветочного листка.
Не единожды бывало у отца Михаила, когда на исповеди плакали, и он относился к этому спокойно, с пониманием, как к должному – от облегчения люди плачут. А сейчас растерялся: неужто на душе очаровательной девушки лежат тяжкие грехи? Разве может такое милое создание грешить? Опыт ему подсказывал, что юные, благородные душой и помыслами девицы, не совершившие тяжких мирских грехов, способны считать смертным грехом любой пустяк – помыслы о поцелуе, получение письма с признанием в любви, ослушание родителей. Вот с этой, новой прихожанкой, видимо, то же самое. Дай-то Бог. Ему почему-то захотелось, чтоб душа и помыслы этой девушки оказались чистыми. И он не ошибся. Исповедь Вари была короткой, а то, о чём она исповедал,а и прегрешением-то назвать язык не повернётся. Выслушав Варю, отец Михаил с душевным облегчением возложил на её головку конец епитрахили и прочитал разрешительную молитву.
И во время исповеди, и во время причащения в голове Вари пульсировало – «Это он, это он… узнал, почувствовал… слава Богу…».
Домой она не шла, а словно её несли ангелы. На душе легко, светло, хотелось петь и смеяться.
Первым порывом души было желание поделиться всем тётушкой. Рассказать ей о сне и о том, что отец Михаил как раз и есть тот, кто ей приснился. Ведь он и обликом похож, и даже слова сказал те же, что и явившийся во сне посланник божий. Но потом она испугалась делиться с тётушкой – а ну как она сочтёт это за детскую глупость? Нет, пока лучше промолчать.
Но внешние и душевные перемены племянницы прозорливый взгляд Иулии Алексеевны отметил сразу.
- Ну, вот, видишь, - радостно улыбнулась Иулия Алексеевна. – Излила душу и прям другим человеком стала. Я же говорила: наш батюшка Михаил словом лечит. Понравился он тебе?
Варя растерялась. Щёки её вмиг залил румянец.
- В каком смысле, тётушка?
- Да не пужайся ты так, - улыбнулась Иулия Алексеевна. – Я не, как о мужчине, про него, а как про батюшку, как про духовника.
Варя вконец смутилась.
- Ну, ладно, ладно, - зачастила Иулия Алексеевна. – Ступай, переоблачайся, отдыхай да обедать будем. Чай, ты постом-то довела себя, вона – кости сквозь кофту скоро вылезут.
После службы, уединившись в ризнице, отец Михаил долго задумчиво смотрел в окно. Из памяти всё никак не выходил образ новой прихожанки Варвары. Почему он никак не может его изгнать из памяти – понятно, Варвара очень похожа на его покойную супругу Наталью. Такой же овал лица, брови, губки, подбородок, носик, такой же чистый и кроткий взгляд. И даже цвет глаз – небесно-голубой, такой же, как у Натальи. Надо же было небесам создать двух людей, так сильно похожих друг на друга.
С того дня, когда у отца Михаила умерла супруга, минуло неполных семь лет. Беспрестанные ежедневные молитвы, отъезд из столицы да и время сделали своё дело – душевная боль по утрате близкого и горячо любимого человека стала утихать. Отец Михаил благодарил Бога об излечении души. Верил, что ещё года два-три, и в душе совсем перестанет саднить. И вот всё пошло вспять. Откуда она взялась, эта прихожанка Варвара? Для чего судьба привела её к нему в храм? Чтоб растревожить душу? Не дать забыть Наташу? Или это его крест до скончания дней? Или всё же случайность? Нет, не случайность. Без воли Господа Бога ничего не происходит в этом мире. Значит, не понравилось Богу, что он стал успокаиваться. Рановато.
До обедней отец Михаил творил молитвы перед иконой Матери Божьей. Вроде, немного полегчало на душе.
После вечерней службы, выйдя за ворота, отец Михаил остановился в раздумье – куда податься? Домой – оставаться с воспоминаниями наедине, не хочется. И, поддавшись случайной мысли, решил навестить Иулию Алексеевну. Давненько он у ней не бывал. Нравится с ней беседовать, душа у неё открытая, не лицемерит и, что немаловажно для общения, святое писание и житиё святых знает хорошо.
- Какая радость! – затрещала Иулия Алексеевна при виде гостя. – А я уж собиралась к вам Проньку посылать. Забыли вы меня, забыли. Думаю, видно, чем-то обидела я батюшку Михаила, иль неинтересно ему стало со старухой общаться.
- Что вы, Иулия Алексеевна, - виновато улыбнулся отец Михаил, - разве беседа с вами может быть неинтересной. А то, что долго не встречались, так вы и сами в делах были. Вроде, как и уезжали куда-то, сказывали в городе.
- Да, да, - вмиг погрустнела Иулия Алексеевна. – По великому несчастью пришлось уезжать. Братец у меня помер в Ирбите, да я, вроде как, сказывала тебе об этом.
Отец Михаил кивнул.
- Так вот, не прошло и месяца, как преставилась и супружница его, стало быть, невестка моя. Уж такое горе в доме, такое горе – не приведи господи.
Уголком платка Иулия Алексеевна промокнула выступившие слезинки и продолжила:
- И осталась у них одна-одинёшенька дочка. Стало быть, племянница моя. Ну, чисто ангел: и обличием, и душой. Букашечку не обидит. А умница-то, всё читает, читает. И по-французски говорит, и на этом… как его… забыла… ну, что же это за память такая… ах, да, вспомнила! На фортепиано музицирует. Но вот беда, девочка совсем не приспособлена к жизни мирской. А при тех-то делах, что остались ей от братца, ей ни в жизнь самой не управиться. В самом Ирбите магазин, да по уезду, почитай, дюжина лавок. Вот и пришлось мне везти туда Фёдора Фёдоровича, доверенного моего, принимать у тамошнего приказчика дела, покуда он, варнак, сироту по миру не пустил…
Отец Михаил поначалу слушал внимательно Иулию Алексеевну, а как она заговорила о магазинах да лавках, так незаметно погрузился в свои мысли: об умершей жене, и прихожанке Варваре. Умирая, жена Наташа просила не печалиться о ней и любить не только прихожан, а всех людей с вдвое большей любовью, вроде как за себя и за неё. И всех страждущих и жаждущих помощи и защиты призревать, где бы это не случилось - в храме ли, на улице, в пути ли. Завещание это отец Михаил исполняет усердно. Так, возможно, и Варвару Бог привёл к нему в храм именно за такой помощью? А, возможно, Наташа заскучала, что он давно не был у неё на могилке, и явилась напомнить об этом? Прошло ведь целых шесть лет с того дня, как он последний раз стоял над её могилой. Как знать, как знать. Пути господни неисповедимы.
- Ах, прости господи! – воскликнула Иулия Алексеевна, и отец Михаил встрепенулся. – Что же это я, а? Совсем из ума выжила. Вы же со службы, голодный, а я разговорами потчую. С этими хлопотами да заботами совсем о людях забудешь.
Отец Михаил попытался было заверить радушную хозяйку, что вовсе не голоден, но где там! Иулия Алексеевна и слушать его не стала. Кликнув прислугу, она строго распорядилась подавать на стол.
- А пока, - обратилась она к отцу Михаилу, - позвольте, батюшка, я представлю вам моего ангелочка, - и шумно поднявшись, неспешно пошла за Варей.
Отец Михаил обречённо вздохнул. Близких знакомств он не любил и по возможности всячески избегал. И знай он наперёд, что посещение Иулии Алексеевне обернётся таковым, то он бы однозначно отменил визит. Теперь уж никуда не денешься, придётся выслушивать вопросы, отвечать на них и вообще изображать радушного собеседника.
Послышались шаги, и в гостиную, широко улыбаясь и ведя за руку Варю, чинно вошла Иулия Алексеевна.
- Вот, батюшка, - почти с порога радостно заговорила Иулия Алексеевна, - позвольте представить вам моего ангелочка Варвару Сидоровну. А это, - обернулась она к Варе, - ты, душенька, уже знаешь, отец Михаил. Она, голубушка моя, - вновь обратилась к отцу Михаилу, - ходила со мной на воскресную, а потом одна. И не далее, как сегодня, была у вас, батюшка, на исповеди. Помните, поди? Память-то у вас, я знаю, отменная.
Если сказать, что отец Михаил был удивлён появлением в гостиной Варвары, значит, ничего не сказать. Он был потрясён. Непроизвольно встав, отец Михаил изумлённо уставился на Варю.
Варя, видимо, также не была предупреждена, кому её ведут представлять, а потому была изумлена не менее отца Михаила. Щёки её враз вспыхнули от смущения, а взгляд опустился.
Иулия Алексеевна поведение молодых людей истолковала по-своему, и, желая дать им прийти в себя наедине, нашла предлог удалиться.
- Ну, вы пока побеседуйте, а я пойду, погляжу, как там стол готовится.
После ухода Иулии Алексеевны в гостиной некоторое время царила тишина.
- Это вы? – совладав с собой, спросил отец Михаил.
Варя робко подняла взгляд.
- Вы удивлены? – тихо произнесла она.
- Признаться… настолько это неожиданно… а, позвольте… впрочем… - отец Михаил совсем запутался и, поняв это, замолчал.
- Вы часто бываете в гостях у Иулии Алексеевны? – после продолжительной паузы, опустив взгляд и в смущении теребя складку платья, спросила Варя.
- Да… то есть нет… впрочем…
Смущение и растерянность отца Михаила почему-то развеселили Варю, и она улыбнулась.
«Господи, - мелькнуло в голове отца Михаила, - она и улыбается-то так же, как Наташа».
За столом в основном говорила Иулия Алексеевна. Отец Михаил и Варя попивали чай молча, изредка и украдкой поглядывая друг на друга. Ни к сдобе, ни к варенью никто из них не притронулся, сколько бы Иулия Алексеевна ни уговаривала.
Растерянность и смущение от неожиданной встречи прошли, и Варя за столом чувствовала себя совершенно покойной. Ей хотелось, чтоб вместо тётушки, говорил отец Михаил. И чтоб рассказывал он непременно что-нибудь интересное, весёлое. Голос его ей хотелось послушать. Но он молчал. Пил чай и молчал.
В душе отца Михаила творилась несусветная кутерьма: с одной стороны, ему было приятно видеть и общаться с Варей, а с другой - он страшился этого. Ему мнилось, что этим он оскверняет светлую память о Наташе, что эта встреча - не что иное, как происки дьявола, чтоб смутить его душу, искусить её в вере.
Выждав момент, когда Иулия Алексеевна сделает паузу, отец Михаил встал.
- Как!? – изумилась Иулия Алексеевна. – Вы уже собираетесь покинуть нас?
- К сожалению, да, - стараясь не глядеть на собеседницу, извиняющимся тоном ответил отец Михаил. – Что-то мне сегодня не совсем здоровится.
- Как жаль, как жаль. Но да ничего, вам надо больше отдыхать, а то ить все знают, как вы себя не жалеете. – И тут же, без всякого перехода воскликнула: Батюшки свет, а как же вы по темноте-то домой доберётесь?
- Так там и не темно ещё, - взглянув на окна, возразил отец Михаил.
- Нет, нет, - замахала руками Иулия Алексеевна, - пешком я вас не отпущу, - и, выглянув в переднюю, позвала:
- Спиридон! Спиридон! Ну, где та окаянная твоя душа запропастился!
- Тут я, Иулия Алексеевна, - донеслось из-за двери.
- Ступай, запряги Воронка, отвезёшь батюшку Михаила домой. Да поспешай, фетюк, не растележивайся.
- Одним мигом!
Отцу Михаилу было страсть как неудобно, что из-за него тревожат человека в неурочный час.
- Иулия Алексеевна, - умоляюще заговорил он, - ни к чему бы такие хлопоты. Я и пешком без затруднений доберусь. Сделайте милость, отмените запрягать.
Но Иулия Алексеевна и слышать ничего не хотела.
Варе было очень жаль, что отец Михаил уходит. Она вмиг сникла и стала ждать, когда он с ней попрощается.
До первых петухов творил отец Михаил молитвы, прося Бога послать ему в душу покой, в разум ясность. Не случилось. Уставший и угнетённый с безрадостными мыслями он прилёг на кровать отдохнуть.
Что случилось, почему небеса позволили искушать его душу? Разве он грешен, в чём-то преступил черту веры? Или дал себе послабление? В памяти ничего такого нет. Возможно, это испытание на твёрдость. Но разве все эти шесть лет он не был твёрд в вере? Был, и ни на йоту нигде и ни в чём себе не попустил. Тогда для чего ещё-то испытания?
«Господи, дай понять и разуметь, к чему сие в душе моей слабой…»
Ближе к рассвету, физически усталый и морально измотанный, отец Михаил забылся коротким и тревожным сном.
Следующая встреча отца Михаила с Варей состоялась через три дня, на воскресной службе. К тому часу страсти в душе отца Михаила малость улеглись, и он уже начал подумывать, что ничего плохого в его общении с Варей нет. Что общением с ней он нисколечко не оскорбляет память по Наталье. Ежедневно он встречается с десятком прихожанок, и ничего. Варя ничем от них не отличается. Разве что только схожестью с Натальей. Так что же теперь, отвернуться от неё за это? А, может быть, она как никто другой, нуждается в его помощи, может быть, как раз для этого и привёл её господь в Никольский храм? Нужно просто забыть о её схожести с Натальей, и вся недолга.
Иулия Алексеевна, как всегда, стояла в первом ряду, а Варя рядом. При виде Вари в душе отца Михаила, как лёгким, тёплым ветерком протянуло. Большого усилия потребовалось отцу Михаилу, чтоб за всю службу ни разу не взглянуть на Варю. А так хотелось.
Варя не спускала с отца Михаила взгляда. Ждала, что вот-вот сейчас он на неё глянет, их взгляды встретятся, и она ему улыбнётся. Но он так и не посмотрел на неё ни разу. Варю даже обида взяла – почему он так? Но потом успокоилась: всё-таки он батюшка, и не в салоне беседует, а службу в храме ведёт.
Службу и проповедь отец Михаил провёл с большим вдохновением, и в конце, готовясь к исповеданиям, поймал себя на мысли, что и вдохновенье, и красноречие были поставлены, чтоб понравиться Варе. От такой мысли его аж в жар бросило:
«Господи, - мелькнуло в голове, - в грех впал…»
Закончив исповедовать, отец Михаил направился было в ризницу, но тут к нему подшагнула Иулия Алексеевна.
- Батюшка, - негромко заговорила она, - мы с Варварой Сидоровной просим вас не отказать отобедать с нами. Обед у нас будет крайне необычным. Уж будьте так любезны, не откажите, порадуйте.
К приходу отца Михаила стол был накрыт. Хозяйка с племянницей одеты, празднично встречали гостя у дверей. На Варе шёлковое платье, поверх короткая парчовая кофточка, на шее нить жемчужных бус, на ногах аккуратненькие, словно игрушечные, выстроченные парчовые башмачки.
На Иулии Алексеевне шерстяное платье, на плечах накинут шитый канителью парчовый платок с золотой каймой.
Обе, видно по взглядам, очень рады приходу гостя.
- А мы уж заждались вас, - слегка надтреснутый голос Иулии Алексеевны приветлив.
- Простите, коли заставил себя ждать.
- Ну, что вы, нет, нет. Вы, как всегда, вовремя. В этом доме ещё моим покойным мужем было заведено обедать в два часа, а сейчас ещё только без четверти. Так что вы вовремя.
- Ну и слава Богу. А, простите, Иулия Алексеевна, за излишнее любопытство: по какому поводу вы сегодня устраиваете необычный обед?
- Как?! Разве я не сказала вам об этом давеча?
- Нет.
- Ну, тогда, слушайте: второго дня из Ирбита пришёл багаж Варвары Сидоровны. И среди кучи книг и картин настоящее фортепиано! А ещё, кстати, Варвара Сидоровна сама рисует картины, не сочтите за богохульство, много лучше борзенковских богомазов. Талант, истинно говорю вам. Впрочем, сами увидите. Но, самое главное, - Иулия Алексеевна прищурилась и, выставив указательный палец и сделав короткую, подчёркивающую важность сообщения, паузу, торжественно закончила: Варвара Сидоровна обещалась нынче на фортепиано нам музицировать!
- Что вы говорите?! – искренне удивился отец Михаил и восхищённо посмотрел на Варю. – Вы кладезь талантов, Варвара Сидоровна!
Щеки Вари от смущения зарделись.
- Ну, что вы, - скромно опустила она взгляд, - это я так… для себя.
- Скромница она у меня, - проворковала Иулия Алексеевна.
Долго в этот вечер не мог заснуть отец Михаил. Лёжа на спине и заложив руки за голову, он перебирал в памяти обед у Иулии Алексеевны. Не все события обеда, нет, а только те, что касались Вари.
«Как мило она улыбается, - вспоминал отец Михаил, - и ямочки на щёчках… точно такие же, как у Наташи… Как мило Варя склоняет головку, когда музицирует – чуть влево и вниз… Наташа это делала так же… Походка восхитительна, кажется, не идёт, а плывёт по воздуху… и постоянно смущается… как мило у неё взметнулась бровь, когда я прочитал ей отрывок из Гёте… и Наташа так же вскидывала бровь,.. Господи, до чего же меж ними много сходства! Просто невероятно… и внешнего, и внутреннего… фортепиано, рисование, любят стихи одних и тех же поэтов. Что это? Мистика?».
Поднявшись с кровати, отец Михаил подошёл к окну и, оперевшись о подоконник, бросил взгляд на низкое, густо усеянное звездами сентябрьское небо.
«Сколько звёзд… как огромен Божий мир… а что если это не просто звёзды, а души ушедших на небеса людей? Среди них, верно, и душа Наташи. И, возможно, смотрит сейчас её Душа на меня… если б была возможность хоть как-то связаться с тобой, Наташа, я уверен, ты бы непременно мне помогла… или бы дала знать, что слышишь меня…».
И вдруг одна звезда как бы мигнула. Отец Михаил испуганно отпрянул от окна и осенил себя крестом.
«Господи, неужто я схожу с ума?.. Упаси господи, и избави от чаши сей!»
Запалив лампадку и встав на колени перед образом Спасителя, отец Михаил творил молитвы и клал земные поклоны до полного изнеможения.
С того обеда Варя, твёрдо уверовав, что отец Михаил и есть тот самый ангел, который являлся ей во сне, старалась как можно чаще видеть его. Использовала любой предлог, чтоб побыть с ним рядом, посмотреть в его глаза, послушать его голос. Отец Михаил догадывался об этом, и душа его исходила от противоречий. С одной стороны, ему хотелось видеть Варю, беседовать с ней. А с другой стороны, его страшило желание встречи в ней, видеть её и быть с ней рядом. И это второе было подобно крику в ночи – непонятно откуда, кто и для чего кричит. И на душе от этого тревожно.
Так прошла неделя. И все эти дни Варя была весела, энергична. Иулия Алексеевна нарадоваться не могла на племянницу.
«Слава те господи, - думала она, любуясь Варенькиной жизнерадостностью, - наконец-то снизошла твоя благодать на бедную сиротку».
Своей радостью Иулия Алексеевна не преминула поделиться с отцом Михаилом при первой же встрече.
- Видите, как мой ангелочек расцвёл? Прям - светится вся. А не привези я её оттуда, так она бы там, не приведи господь, зачахла бы от тоски по родителям. А тут расцвела, прям, как заново родилась.
- На всё воля божья, - заметил отец Михаил.
- Ну да, я и говорю: пожалел Господь сиротиночку.
В день мучениц Веры, Надежды и Любови в жизни отца Михаила произошёл крутой поворот. Отслужив утреннею и решив некоторые хозяйственные дела по храму, отец Михаил неторопко направился домой. Наредкость для сентября погожий день располагал к прогулке и благотворно влиял на мысли. Отрадно было смотреть и на по-осеннему чистое небо, пёстрый наряд деревьев и покрытую листвой, словно лоскутным одеялом, землю.
С середины пути отец Михаил, желая продлить в душе прекрасное чувство, решил побыть на улице дольше и направился в Ольгинский сад, единственное место в городе более-менее приспособленное для гуляний. Да и река оттуда видна хорошо.
Выбрав тропинку менее хоженую, отец Михаил направился в конец сада, ближе к реке.
Одному на природе думается легче, ясней и погружение в себя происходит много глубже. Так сейчас, полностью отдавшись мыслям, отец Михаил не заметил, что ему навстречу, радостно улыбаясь, шла Варя. И только, когда расстояние между ними оставалось не более аршина, Варя заговорила.
- Осторожней, батюшка, не то вы собьёте меня!
Отец Михаил как в стену уперся.
- Вы? – удивлённо произнёс он.
- Неужто вы не верите своим глазам? – не переставая улыбаться, слегка склонив головку, Варя озорно смотрела на батюшку.
- Отчего ж, но… вы одни?
- Да.
- Что же вы здесь делаете?
- Гуляю. А вы? Квартира-то ваша в другой стороне. Значит, вы нарочно сюда зашли?
- Признаться – да. Данёк, ныне, сами изволите видеть, просто благодать. И захотелось побродить…
- С мыслями наедине?
- Вы не по летам прозорливы, - смущённо улыбнулся отец Михаил.
- Ой! – воскликнула Варя. – А у вас в бороде паутинка запуталась. Позвольте я выберу её, - и не дожидаясь разрешения, запустила пальчики в бороду.
Впервые отец Михаил стоял так близко к Варе, видел её глаза, чувствовал руки, дыхание, вдыхал аромат духов. Между их губами было не более шести вершков. В груди отца Михаила взвилось волнение, сердце забилось сильно и часто. Он даже перестал дышать. И в этот момент он понял, почему хотел и в то же время боялся встречаться с Варей: встречи с Варей жаждало его мужское начало, а духовное противилось. Первое, дремавшее или затаённо сидевшее несколько лет при виде женщины очень похожей на ту, которая была любимой и познанной, проснулось, стало искать выхода, требовать природой заложенного. И пока он был на дистанции от Вари, духовное сопротивлялось мужскому и одерживало верх, но сейчас, когда он уловил не только запах духов, но и её дыхание, мужское возобладало. Да с такой силой, что он чудом сдержался, чтоб не взять её руки и не расцеловать их, не привлечь её к себе…
Страх пред согрешением и осознанием падения и неуправляемый, не воспринимающий крика разума зов плоти, эта страшная смесь способна довести до безумия. И горе тому, в ком замешивается такая смесь.
- Ну вот, - отшагивая и стряхивая с руки паутинку, проговорила Варя, - теперь ваша борода чистая.
Отец Михаил с трудом сглотнув подкативший к горлу ком, выдохнул.
Заметив резкую перемену в лице батюшки, Варя спустила улыбку и с тревогой в голосе спросила:
- Что с вами, батюшка? Вам плохо, вы так побледнели.
- Да… - от волнения голос отца Михаила слегка охрип. – Что-то голова вдруг разболелась.
Варя вновь подшагнула и прижала ладонь ко лбу батюшки.
- Да вас пот прошиб, батюшка!
Отец Михаил запоздало отклонился.
- Ну, вот, теперь вы ручки запачкали…
- Глупости говорите, батюшка, идёмте-ка лучше к нам. У тётушки, я знаю, есть лекарства…
- Нет, нет, - поспешно отказался отец Михаил. – Благодарю Вас за участие, но я лучше домой…
- Но… - растерянно развела руками Варя, - как же вы… одни-то? А вдруг… да и дома вы, верно, одни…
- Нет, нет, - мелко отшагивая назад и избегая смотреть на Варю, залепетал отец Михаил. – Ничего, это… нет, благодарю… дома хозяева, там… мальчик… благодарю.
- Позвольте хотя бы проводить Вас…
- Нет, нет, не утруждайтесь! Нет! Я сам… благодарю…
И развернувшись, отец Михаил быстро зашагал прочь, из последних сил удерживаясь, чтоб не вернуться и не сотворить непоправимого.
Остаток дня, вечер и большую часть ночи отец Михаил провёл в истовых молитвах. Творил молитвы, а из души рвался крик: «За что, Господи, оставил меня?! За какие прегрешения, Господи? Понять хочу, Господи, в чём вина моя… Ведомы Тебе все дела мои и помыслы, и ни на мгновенье, ни на горчичное зерно не усомнился я в вере! Так за что, Господи, за что дозволил соблазну в душу проникнуть, за что крепости духа лишил?!»
Неделю отец Михаил не ходил в храм. Сказавшись больным, он сам не выходил из дома, и к себе, кроме дьяка, никого не принимал. Молился до изнеможения, и первые три дня ничего не ел, только воду пил. На четвертый день, поняв, что скоро лишится сил вставать на молитву, стал съедать по половине фунта чёрного хлеба.
И в тот же четвёртый день, призвав к себе дьяка, попросил его срочно доставить письмо епископу, и привезти от него ответ, если таковой, мол, будет.
В первый же день, как отец Михаил не пришёл в храм на утреннюю службу, по городу пополз слух – занедужил батюшка Михаил. Удивились прихожане и тому, что не пришёл провести службу, и тому, что занедужил. Никто из прихожан не припомнит, чтоб отец Михаил не то что хворал когда-нибудь, но и даже квёлым был. А тут – на тебе: вчера жив-здрав, а нынче уж и из дому не выходит. Заметался в догадках любопытный обыватель – что же это за напасть такая обрушилась на батюшку, что он даже из дому выйти не в силах? А если по церковным понятиям болезни посылаются небесами в наказание за грехи, то получается что за батюшкой чтой-то проклюнулось? И тут же нашёлся, кто видел его встречу с племянницей Иулии Алексеевны в Ольгинском саду. И, как это водится, нашлись любители почесать языки, посплетничать – вот тебе, мол, и батюшка! Вот тебе и праведник! Но усомнившихся в праведности отца Михаила были единицы. Да и тех особо никто не хотел слушать, отмахивались от них, как от мух. Полно, мол, навет на батюшку слать, ну, встретились и встретились, что ж тут необычного? И то, видно, случайно, а не по сговору. Не тот, мол, отец Михаил человек, чтоб за юбками бегать.
О болезни отца Михаила и его встрече с Варей в Ольгинском саду Иулия Алексеевна узнала на третий день. И тогда ей стала понятна понурость и задумчивость племянницы в последние дни. Не в силах сдержать желание узнать всё из первых уст, Иулия Алексеевна тут же приступила к Варе с расспросами. И узнав, что встреча в саду произошла совершенно случайно и что после короткого разговора – его Варя передала почти дословно – отец Михаил, сославшись на нездоровье, быстро ушёл домой, Иулия Алексеевна облегчённо выдохнула – слава богу, никаких амурных дел, незапятнанна честь ни Вареньки, ни отца Михаила. Прям, как камень с души свалился.
В этот же день Иулия Алексеевна отправила к отцу Михаилу Проньку, справиться о здоровье и узнать, не нужно ли чего для лечения.
Ответ от епископа дьяк привёз только в октябре в день апостола Филиппа. Отец Михаил за столом читал житиё святых, когда усталый, в промокшей одежде дьяк не вошёл, а почти ввалился через порог. Стащив с головы скуфью и перекрестившись на образа, гонец протянул отцу Михаилу немного измятый пакетик.
Хотя отец Михаил и ждал возвращение дьяка ежечасно, и, вроде бы, настроился смиренно принять любое решение епископа, всё-таки при виде пакетика взволновался, не сумел совладать с чувством. Да и как же иначе, когда в руки подают бумагу, в которой судьба всей дальнейшей жизни.
Поблагодарив и отпустив дьяка, отец Михаил долго не решался вскрыть конверт. Повертел его, рассмотрел со всех сторон, потрогал печать, положил на стол. Некоторое время, заложив руки за спину, он задумчиво вышагивал по комнате, потом остановился перед иконами, размашисто перекрестился и, взяв конверт, решительно вскрыл его. В конверте было два листка – гербовый и обыкновенный – письменный. На гербовом листе отпускная и рекомендация к епископу смоленскому Петру. А на письменном листке личное послание от епископа. Его отец Михаил прочитал внимательно, два раза. Отложил, задумался, глядя на подрагивающее пламя свечи. Потом прочитал ещё раз и, следуя просьбе епископа, сжёг письмо.
Отпускную и рекомендацию прочёл бегло и убрал обратно в конверт.
Прошение епископ удовлетворил, и это отцу Михаилу вернуло надежду, что Бог его не оставил. На душе посветлело, мысли полегчали. Значит, в самый короткий срок он двинется на встречу новой жизни. И если бы не начатые дела по храму, то он бы утром же и выехал – ему собраться, как говорится, только подпоясаться.
В день покрова апостола и евангелиста Луки отец Михаил, невзирая на сыплющий с неба огромными хлопьями мокрый снег, выехал из Бийска. Выехал едва забелел рассвет. И дьяк, пришедший проводить, и возница пытались было убедить отца Михаила отложить отъезд до благоприятной погоды, но где там – он и слушать их не стал. Верил, что чем скорее уедет из Бийска, тем быстрее в его душе наступит покой. Остаться же ещё на день или даже на полдня он боялся, что может поддаться искушению ещё раз увидеть Варю и тогда… бог знает, что может статься тогда. А потому лучше скорей уехать, убежать.
Перед посадкой в двуколку отец Михаил порывисто обнял дьяка, поцеловал его троекратно. Дьяк Илларион, по большому счёту, за годы прожитые отцом Михаилом в Бийске, стал для него единственным близким человеком. Специально отец Михаил не искал его, не приглядывал, нет. Их сближение случилось само собой. Так, как обычно сходятся родственные души – незаметно и тесно. И отцу Михаилу было искренне жаль расставаться с дьяком. Сведётся ли ему встретить на своём пути такого человека ещё?
Уже за городом, на горе, отец Михаил спохватился, что не напомнил дьяку отнести Иулии Алексеевне письмо, в котором он просит извинить его за отъезд без прощания, непременно сегодня.
«Да, нет, не забудет, снесёт, - успокоил себя отец Михаил, - Илларион человек обязательный, ответственный…».
Конечно, в знак уважения и многолетней дружбы надо бы сходить перед отъездом, попрощаться, но… тогда бы не избежать встречи с Варей.
- Останови-ка, любезный, коня, - попросил отец Михаил возницу.
Спустившись с двуколки, он вернулся на несколько шагов и хотел посмотреть в последний раз на город, но плотная снежная стена не позволила видеть город.
Приехал он сюда в поисках покоя. И, вроде бы, нашёл. Всё ему здесь по душе пришлось: и люди, и природа, и сам городок… Мыслил прожить здесь до конца дней своих, а вышло-то вона как – бежать пришлось. И до сего часа самому не понятно, от кого он бежит – от соблазна, от Вари или от самого себя? И получится ли убежать?..