Солнечные блики на зелёном поле - 5 (31.05.2017)

(окончание)

 

Сергей Новиков

 

6. Лесник

 

Проснулся я внезапно, ночью, ощутив неопределённую тревогу и отрешённость от ставшего уже привычным мира окружавших меня в нашем калужском доме вещей. Узкая металлическая кровать, на которой я обычно спал, квадратный деревянный стол у выходящего во двор окна детской комнаты, три гнутых стула, притулившиеся рядом с ним, и такой же конфигурации кровать – на ней спал мой старший брат, которого я в то время едва терпел за его вздорный, как мне казалось, характер. Центром того мира была дверь, ведущая в комнату родителей: эта дверь царила молчаливо, надёжно оберегая запретную для входа посторонних цитадель. Единственным человеком, имеющим привилегию находиться по ту сторону двери, был мой младший брат Игорь. Много о нём я тогда рассказать вряд ли мог: он ещё был настолько мал, что не представлял какого-либо интереса для моего пытливого ума.

Сейчас же я лежал на полу, на какой-то лохматой шкуре (как мне стало известно позже, медвежьей), укрытый полушубком, пахнущим травами и деревенским бытом. Ароматы эти – верные приметы спасительного добра тёплого человеческого жилища – были разлиты в воздухе. Я молча оглядел всё пространство, в котором очутился после лесного путешествия, которое так печально закончилось. Первые сознательные мысли были не чем иным, как вопросами: «Как и куда я попал? Куда делся тот лохматый леший, который схватил меня в лесу?» Ответом на мои вопросы был лёгкий храп, доносившийся с лежанки русской печки, стоящей в углу комнаты, едва освещённой тусклым светом единственного окна.

Поразмышляв немного о неизбежности наказаний за все совершённые мной неблаговидные поступки, связанные с уходом из дома и со случившемся в лесу, я решил незаметно выбраться из моего нового пристанища и, если мне повезёт, попробовать избежать дальнейших неприятностей. В соответствии с уровнем своего детского восприятия жизненного пути я жил, сообразуясь с первыми навыками тактики, которая определялась скорее животными инстинктами, чем приобретённым опытом. О стратегии я ещё не имел никакого понятия. Однако уже тогда, в раннем возрасте, знал, что на пути к завоеванию свободы и независимости самым главным является действие – первый шаг, раздвигающий пространство страха и неизвестности.

Преодолев оцепенение, появившееся в моём маленьком, утомлённом от новизны жизненных метаморфоз теле, я почти неслышно выскользнул из полушубка и пробрался к двери, ведущей, как мне думалось, на улицу. Я казался себе кошкой, бесшумно крадущейся к вожделенному воробью, легкомысленно считавшему себя в постоянной безопасности. Дверь оказалась не запертой, и сил моих для того, чтобы справиться с ней, оказалось вполне достаточно. Наконец-то я на свободе!

Каково же было моё удивление, когда вместо улицы или хотя бы обычного двора я увидел большую поляну, окружённую со всех сторон лесом. Разве я думал, что дверь откроет передо мной новый мир, наполненный сияющим торжеством Вселенной? Поляна эта поразила меня волшебным, не виданным мною никогда раньше сиянием и необычной, даже пугающей тишиной. Эта внезапная тишина, торжественная в сине-зелёном полупрозрачном свечении, сжала меня со всех сторон так сильно, что в какой-то момент мне захотелось вернуться обратно – в плотное пространство покинутой только что комнаты.

Однако первое впечатление тут же сменилось в сознании на поток эйфории от неожиданного ощущения сказки. Мне показалось, что эта таинственная поляна была центром лесного царства, в которое меня занесла судьба, не подвластная моему неокрепшему разуму. До этого момента я, как, впрочем, и большинство окружающих меня людей, не придавал какого-либо значения такому понятию, как природа. Я просто не замечал её, бессознательно впитывая в себя цветы, деревья, бабочек, птиц, облака, дождь и снег как что-то данное мне со дня рождения с первым светом, заставившим открыть глаза и увидеть всё сразу. И, видимо, как у всех, глаза мои бездумно скользили по поверхности всех красот божественного мира, не отдавая себе отчёта в том, каким непреходящим богатством они владели. По-видимому, мир природы открывается ребёнку внезапно и только в том случае, когда он (по случайному стечению обстоятельств или по сознательному руководству какого-либо ведуна, взрослого человека) окажется свидетелем восхода солнца – не в замкнутом пространстве дома, а в открытом пространстве самой природы: на море, на речке, на озере или в бескрайних просторах зелёного поля. В такие мгновения солнце вдруг проникает в сердце ребёнка через широко открытые глаза, не замутнённые обидой от постоянных окриков взрослых – окриков, заполненных нескончаемым потоком запретов и угроз наказанием.

Тёмно-синие деревья – эти истинные хозяева лесного царства – заставили меня забыть все мои переживания, все те события, которые казались мне настолько важными, что я стал иногда воспринимать существующий вне меня мир с позиций человека, имеющего громадный жизненный опыт. И здесь, на этой таинственной поляне, в окружении величественных деревьев, скрывающих какую-то вселенскую тайну, я превратился в маленького ребёнка – беззащитного, беспомощного и не ведающего ещё ни страха, ни радости, ни горя, ни соблазнов, ни вины, ни покаяния. В этот момент я почувствовал себя частичкой вселенской мудрости, проявляющейся как протоплазма, дающая начало всему живому на Земле и наполняющая каждую Божью тварь изначальным знанием и верой. Очнувшись, я попытался вспомнить всё, что произошло со мной прежде – до того, как я очутился в этом волшебном лесу. Но небывалое волнение, напоминающее ожидание праздника, уже наполнило мою душу новыми чувствами, предвещающими освобождение от притягательной силы прошлой жизни.

Мгновение зачарованности сменилось вдруг предчувствием неосознанной опасности. И эта опасность исходила, казалось, из глубины тишины и сияния. Передо мной развертывалась драма всеобщего покоя, в котором я был единственным живым существом – неожиданным свидетелем мистерии остановившегося бытия. Невольно я снова попятился с намерением вернуться в избу – туда, где я проснулся, совершенно не понимая, как там оказался. Повернувшись, натолкнулся на совсем уж неожиданное препятствие – за моей спиной стоял ласково улыбающийся старик.

Встреча с первым живым человеком с момента моего побега из дома вернула мне все только что было утраченные ощущения и эмоции. Сердце наполнилось радостью и теплом, исходящими из глаз старика.

– А ты, как я вижу, такая же ранняя птаха, как и я. Ишь ты, откликнулся на зов предков, вышел из тесного жилья под звёзды. Вот и я за тобой потянулся. Как звать-то тебя, путешественник?

Голос старика был густым, обволакивающим, словно тёплая мягкая шаль моей Славной бабушки.

– Андрей, – ответил я и добавил для пущей убедительности: – Я из Калуги, вот заблудился в лесу.

И вдруг, побуждаемый каким-то необыкновенно радостным чувством освобождения от гнетущего состояния вины, я прижался к коленям стоящего передо мной старика и горько заплакал. Он мягко поглаживал меня по голове своими большими руками и молчал до тех пор, пока слёзы сами собой не прекратились. Я глубоко вздохнул и поднял голову навстречу его лицу – доброму и всё понимающему. Душа моя затрепетала, освободившись от чувства одиночества, одолевавшего меня и в обществе оставленных в Калуге людей, и в тесной лесной избушке, куда меня занесло провидение.

– Ну, вот ты и освоился на новом месте, – продолжал старик, – теперь нас двое в лесу. Давай-ка с тобой полюбуемся на звёзды. Ты, поди, никогда ещё и не видел их так близко от себя, да ещё на природе, в лесу. А с рассветом мы подкрепимся чем Бог дал и разберёмся во всём, что тебя тревожит…

Голос старика, его мягкие интонации вернули мне способность соображать, душа моя возвратилась в тело, и оно начало обретать способность чувствовать, слышать и видеть. Наполненный благодарностью к старику за то, что он не стал донимать меня расспросами о моих житейских странствиях, я поднял голову и наконец-то увидел – впервые за всю свою короткую, но такую длинную переживаниями жизнь – звёздное небо.

И уже через мгновение почувствовал, что теряю связь с Землей и возношусь вверх, в неведомый мир чистых ощущений, лишённый каких-либо помыслов о том мире, в котором я пребывал физически до этого момента. Тело моё заметалось в головокружительной лёгкости в поисках утраченных когда-то состояний отрешённости и покоя. Я становился частью Вселенной, пославшей за мной звёздные лучи, которые пытались оторвать меня от гравитационного поля Земли и унести в безграничные просторы мироздания, не имеющего ни пространства, ни времени…

Из этого состояния меня вызволил старик, который, видимо, понял всю опасность моего путешествия в звёздном море новых ощущений. Звёзды между тем, излив свои лучи на землю, стали терять силу и поблекли, уступая неизбежности восхода солнца.

Мы со стариком вернулись в избу, и тут я, очнувшись от внешних впечатлений, обратился к нему:

– А ты кто? Волшебник?

– Кто ж это знает? – ответил старик. – Все мы немного волшебники. Я здешний лесничий, и зовут меня дед Никифор. Здесь я и живу. А люди-то часто приходят ко мне: кто с хворью, кто с расстройством, кто с радостью. Всяко бывает…

Тут он задумался слегка и добавил:

– Давай, Андрей, поедим слегка, а потом я тебе покажу свои владения.

Немного освоившись, я постепенно обрёл своё обычное расположение духа и поинтересовался:

– А почему ты не спрашиваешь, как я здесь, в лесу, очутился?

– Да что спрашивать? – ответил лесник. – По тебе всё видно: ты сбежал из дома. Знать, тебе невесело живётся: в душе-то твоей прячется большое горе. Не детское. Захочешь – расскажешь, но неволить не стану: что рану-то теребить…

Проницательность старика меня слегка озадачила, но я не стал больше ни о чём его спрашивать, да и рассказывать о себе у меня желания не появилось.

Я сел за деревянный стол, стоявший у окна и блестевший чистой, без скатерти, столешницей. Старик неторопливо растопил печку, и она, обрадовавшись, вскоре загудела, наполняя дом умиротворением и обещанием сытного тепла и покоя.

Вскоре мы уже завтракали: на столе появилась каша из целых зёрен обмолотой пшеницы, заправленная сливочным маслом. Густой запах горячего молока щекотал ноздри. Признаться, никогда прежде не приходилось мне пробовать такой необыкновенно вкусной каши. Вкус её усиливался ещё и оттого, что за последние сутки, если не считать того злополучного яблока, я не проглотил ни кусочка.

Дед Никифор ел молча и основательно. Мне казалось, что он обдумывал какие-то свои давние думы, рождённые прошлой жизнью. Неожиданно он повернулся ко мне, видимо, вспомнив о моём физическом существовании в замкнутом пространстве комнаты, не рассчитанной на большую компанию, и произнёс:

– Знать, Андрей, сама судьба привела тебя ко мне в лес. Я ведь накануне видел тебя во сне. Ты просил меня о помощи. Нет, не о той, какую люди просят в состоянии физической или материальной беды, а о той, которая тебе понадобится в твоей будущей жизни. Эта жизнь будет длинной, переполненной тяжёлыми испытаниями и борьбой.

Лицо деда Никифора было отрешённым, оно, казалось, вбирало в себя всю мою судьбу, не деля её на прошлое, настоящее и будущее. И мне то очень короткое время, проведённое с лесником, показалось целой вечностью, спрессованной до состояния единого куска материи, вобравшего в себя моё незначительное в жизненной протяжённости существование и его провидческую мудрость пророка, обладающего тайнами бытия. В этих тайнах скрывалось единство и противоположность всего живущего на Земле. Понять эти тайны или хотя бы слегка проникнуть в них я, конечно, в то время не мог. Но о тех нескольких часах, что провёл с лесником наедине, помнил всегда и в последующей жизни раз за разом, этап за этапом осознавал то духовное, психологическое и метафизическое наследство, которое передал мне лесник и которое не раз спасало меня в сложных ситуациях и позволяло проникать в глубинную сущность человеческого естества.

Дед Никифор встал из-за стола, вымыл миски из-под каши и кружки из-под молока, осмотрел комнату, как бы ища у неё поддержки в принятом решении, и поманил меня рукой к выходу:

– Ну что ж, Андрей, начнём постигать науку жизни. Готов ли ты принять её от меня?

В это время я внезапно ощутил, как сердце моё наполнилось тревогой от предвкушения встречи с волшебным чудом. Ещё не понимая ничего из сказанного дедом Никифором, но чувствуя, что внутри меня происходит необъяснимая смена ощущений, поднимающихся на волне рвущейся через край радости и вдохновения, я воскликнул:

– Конечно готов, дедушка, готов!

Мне в этот миг казалось, что мы с дедом Никифором вот сейчас выйдем из избушки и вместе полетим к звёздам, в сияющий мир чудесных перевоплощений, который открылся перед нами ранним утром на лесной поляне.

Но путешествие наше было недолгим. Лесник привёл меня к затерянному в глубине мелкого кустарника и подрастающих деревьев озеру. Водная гладь его отражала тихо плывущие на фоне глубокой синевы небес облака. Сердце моё наполнилось этой синевой и замерло в состоянии блаженного покоя. Я стоял, как мне казалось, посередине этой озёрной глади и плыл вместе с облаками в неведомую даль.

– Посмотри, – прошептал дед Никифор, – вон на те белые цветы на воде. Видишь, какие они необычные?

Для меня, впервые увидевшего эти озёрные белые лилии-кувшинки с круглыми восковыми листьями, открылся в тот день новый мир – мир растений, живой, таинственный и прекрасный. Он скрывал в себе волшебную силу, способную изменить жизнь человека, даровав ему или исцеление, или гибель.

– Можно мне нарвать их и принести домой? – обратился я шёпотом к деду Никифору.

– Нет, нет! – так же шёпотом ответил лесник. – Это спящие девы-русалки. Они могут утащить тебя в озеро и защекотать до смерти. В этом озере не один уже утонул, собирая кувшинки. Пытались парни достать их для своих девиц, да, заплыв далеко, запутывались в волосах русалок и погибали, не сумев выбраться. Русалки эти в лунную ночь, ближе к утренней заре, выходят на берег, поют свои песни, расчёсывают длинные зелёные волосы и водят хороводы. В это время они поджидают местных девушек и парней, приходящих к озеру за водой. Русалки подбираются к девушке или парню, щекочут их до смерти и увлекают за собой в озеро. Там эти несчастные остаются навсегда, чтобы служить кувшинкам-лилиям.

– А как же спастись от этих русалок? Неужели никто не может вырваться и убежать?! – спросил я, напуганный рассказом деда Никифора.

– Есть средство от погибели при встречах с русалками, – дед помолчал немного, как бы вспоминая что-то. – Собираясь на озеро, в котором водятся кувшинки-русалки, нужно взять с собой полынь. Русалки страшно боятся полыни и, почуяв её запах, сразу же исчезают под водой и не появляются долго, до тех пор, пока все не уйдут от озера, – только на следующее утро на утренней заре всплывают кверху, крепко сжавшись от страха в бутоны.

И в этот момент я увидел её… Сердце моё наполнилось ужасом, и я замер в каком-то ступоре. Потом, слегка оправившись, прошептал:

– Дедушка, смотри: вон там в водорослях ру… русалка…

Почти у самой поверхности озёрной глади проглядывало лицо девушки с открытыми глазами. Зелёные водоросли, медленно покачиваясь вокруг её головы, создавали иллюзию волос. Она, казалось, смотрела на нас в ожидании каких-либо действий, тая в себе колдовскую силу притяжения неотвратимой гибели.

Дед Никифор повернулся в ту сторону, где я обнаружил русалку, слегка охнул и, снова снижая голос до шёпота, произнёс:

– Так это же Нюрка, дочка Васютиных из Ухватовки! Село-то Ухватовка тут рядом с лесом. Искали её на прошлой неделе, да не нашли. Как ушла из дома по грибы, так и пропала. И гляди ж ты, утопла!.. Видно, прихватили её русалки в свои сети-водоросли.

Лесник помолчал, уходя в свои недавние воспоминания о поисках пропавшей девушки, и продолжил:

– Надоть Степану-то, отцу ейному, сказать, где дочка-то укрылась… Пошли-ка, внучек, обратно к дому. Я схожу в Ухватовку. Степана повидаю, да и лошадь надо попросить у председателя, тебя к мамке отвезти, а то извелась, поди, вовсе о тебе, пропавшем. Пошли-пошли.

Дед слегка подтолкнул меня и зашагал по тропинке, выбираясь на просеку, ведущую к его лесному домику. Я пошёл за ним молча, притихший от потрясения.

В доме лесника стояла успокаивающая тишина. Я остался наедине со своими мыслями о маме, о Калуге, о том незыблемом в своей устойчивости мире, в котором я пытался найти своё место.

Дед Никифор вернулся к полудню. Его голос я услышал сквозь лёгкую бездумную дремоту. Он прикрикнул, видимо, на лошадь:

– Приехали! Стой, Крепыш, дома уже… Сейчас ужо подкормлю тебя, да и в путь. Парень заждался поди…

Через некоторое время лесник вошёл в дом, зачерпнул кружкой воды из небольшого бочонка, стоявшего на деревянной лавке у двери, попил воды явно с наслаждением и обратился ко мне:

– Как ты тут? Не боязно было одному-то? Может, проголодался?

– Да я кашу тут доел, – ответил я, чувствуя лёгкую вину перед лесником.

– Ну, тогда поехали, – предложил дед Никифор. – Лошадь ждёт нас.

Я лежал на душистом сене, наблюдая за верхушками деревьев, за уходящей в неизвестность просекой, и передо мной время от времени возникал образ русалки, появившейся в озере среди кувшинок. Острота впечатления от увиденного понемногу стиралась, однако желание поговорить с дедом Никифором о кувшинках не оставляло моих мыслей.

Наконец, преодолев свою инертность, проявившуюся как результат укачивания в телеге под мерную рысцу Крепыша, я повернулся к леснику и попросил его:

– Дедушка, расскажи мне ещё что-нибудь о кувшинках!

Дед Никифор помолчал слегка и, полуобернувшись ко мне, начал неторопливо вводить меня в таинственную суть этого диковинного растения:

– Ну, слушай, коли желание появилось. Зовут-то белые кувшинки Одолень-трава – за то, что они помогают людям одолевать нечистую силу и хвори всякие. Потому-то с кувшинками надо быть очень почтительным. Они не любят любопытных и жадных, злых и коварных людей. Для добрых же, знающих подход к каждому растению, они открывают свою силу и свой характер. Вот, к примеру, случись у кого судороги в ногах иль какое головокружение, а то ещё зубная боль одолеет или, того хуже, отрава какая попадёт внутрь, да ещё пропадёт аппетит, человек сохнуть начнёт, тогда из семян или корня нужно настой сделать и не только давать выпить его болящему, но и подвесить растение над кроватью такого человека. Хворь-то и пройдёт, только терпением запастись надоть. Да ещё не всякому под силу вызвать силу кувшинок. Собирать-то их нужно только при заходе солнца, закрыв уши и с ласковыми словами. Заговорив их, внезапно сорвать руками. Упаси бог срезать их ножом или чем-то ещё, они тогда истекут своей кровью и силу-то потеряют вовсе! А если кто срежет кувшинки, на того может найти хворь от злых духов, охраняющих эти цветы, или духи-то затащат такого врага кувшинок под воду…

Дед Никифор помолчал немного, слегка расправил плечи, дёрнул поводьями и продолжал:

– Знахари-то и красавицу могли приманить к несчастному влюблённому. Да что говорить!.. Одолень-трава ведь не только лечит, она и погубить может. К примеру, цветы белой кувшинки попусту в дом вносить нельзя: это может вызвать падёж скотины. Или вот ещё: знающие пастухи обходили поле, на котором пасли скот, с корневищем белой кувшинки в руках с заклятием от злых духов. В давние-то времена тот, кто отправлялся в далёкие края, и надолго, запасался Одолень-травой и перед дорогой наговаривал оберег-заклятие.

Тут дед Никифор оглянулся на меня, притихшего во внимании к рассказу, и запричитал каким-то иным, более высоким голосом:

– Еду я во чистом поле, а во чистом поле растёт Одолень-трава. Одолень-трава, не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки. Одолень-трава, одолей ты злых людей: лихого бы на нас не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава, одолей мне горы высокие, долы низкие, озёра синие, берега крутые, леса тёмные, пеньки и колоды! Спрячу я тебя, Одолень-трава, у ретивого сердца во всём пути и во всей дороженьке.

На этом он прекратил свой рассказ и промолвил:

– Вот и лес кончился. Калуга-то вон видна.

Мы въехали в город каким-то кружным путём, мне совершенно незнакомым. Я помнил, что входил в лес со стороны улицы Горького и ориентиром мне было поле за бабушкиным домом. Однако вскоре мы повернули на какую-то незнакомую мне улицу, и я увидел свою колонку. Она с равнодушным превосходством встретила моё внезапное появление, не проявив никакого удивления по поводу того, что я подъезжал к ней на телеге (занявшей, кстати, в моей жизни не меньшее место, чем сама эта неприветливая колонка), да ещё без ведра, что означало по крайней мере неуважение к её заслугам – ведь она дарила людям питьевую воду!

Потом мы повернули направо, к моему дому. Проезжая вдоль улиц, я отмечал про себя все те дома, к виду которых привык ещё во время своих регулярных тяжёлых походов за водой. Вот и тот странный дом с окнами, постоянно закрытыми цветными ситцевыми занавесками с бледно-розовыми цветочками (я потом узнал, что цветы эти называются маргаритками). В этом доме, как говорили жильцы нашего дома, живут родные брат с сестрой – люди важные и замкнутые. Всё любопытство жильцов наших было связано с тем, что эти брат с сестрой жили как муж и жена. Было ли то правдой, никто наверняка не знал, но с проживающими в таинственном доме не общались. Мне суть этих разговоров была непонятна, однако интонации осуждения и порицания уловить было не трудно.

Проезжая мимо этого дома, я внезапно вспомнил свою маленькую сестру, с которой жил когда-то в одном из затерявшихся в моей памяти закоулков. Мне стало грустно оттого, что однажды я причинил ей незаслуженные страдания. Всё дело было связано с незабываемым запахом мясной котлетки, которую мачеха дала сестрёнке, совершенно игнорируя моё присутствие. Когда мачеха отошла от кроватки, в которой играла сестрёнка, та, в необычайной радости оттого, что я был рядом и всегда относился к ней с искренней нежностью и дружбой, протянула мне котлетку с многообещающим словом: «На!» В словарном запасе сестрёнки на тот младенческий период жизни это слово занимало значительное место, и оно сулило мне в тот раз возможность неописуемого наслаждения. Я откусил от котлетки, как мне казалось, маленький кусочек. Но, к моему невезению, прихватил слегка и малюсенький пальчик. Нет, он остался цел, я его лишь слегка прикусил, однако истошный крик малышки возвестил всему миру об огромной трагедии, сравнимой разве что с падением огромной сосульки на голову моей мачехи. Мачеха выскочила из кухни, как разъярённая тигрица. О том, как разворачивались события дальше, лучше не вспоминать…

А вот и наш дом, о чём я радостно сообщил деду Никифору. Тот затормозил Крепыша и слегка подтолкнул меня:

– Ну, прощай, внучек, теперь вряд ли когда свидимся, – промолвил он и отвернулся.

Я соскочил с телеги и направился было к дому. Но тут же спохватился, ведь я не попрощался с лесником, не сказал ему спасибо за всё то необыкновенное, что он подарил мне в лесу. Я быстро повернулся, но за мной оказалась лишь пустая пыльная дорога, бесстрастная в своей бесконечности. Дед Никифор с лошадью по кличке Крепыш и телега будто растворились в пространстве. Да и были ли они в действительности?..

От дома ко мне бежала мама со слезами радости на лице и с открытыми для меня руками. На этот раз – только для меня одного. Я почувствовал это сразу и подумал: «Пусть так будет всегда!»

↑ 987