В. Сукачёв (Шпрингер)

IV

Сергей Журавлев долго бродил по набережной, устало вороша листья ногами. Он видел, как за рекой медленно клонилось долу огненное колесо, устав катиться по синему простору небес. Он было задумался, вприщур глядя на это колесо и представляя угрюмый праздник, который творит там пламя, но тут же отвлекся на пробегавший вниз по реке катер, с которого доносилась громкая музыка. Казалось, что в осеннем воздухе музыка звучит особенно громко, рассыпаясь на мелкие осколки, как рассыпается весной натаявшая льдина. А вот в июле, когда Сережа только приехал в этот город, музыка звучала приглушенно — ее звонкие углы словно бы слизывали теплые, медлительные волны...

И тут же Сережа Журавлев припоминает, как прикатил он из аэропорта в институт на такси, какие у него были в то время мысли и планы. Теперь, конечно, смешно, а тогда...

— Разрешите прикурить? — попросил прохожий.

— Пожалуйста.

— Да, планы... Конечно, он мечтал получить настоящую работу и сразу показать себя. Показать все то, чему его научили за пять лет. Но — увы! Этого от него не потребовалось... Два дня он прожил в институте, по ночам устраиваясь спать на сдвинутых столах. Потом ему выбили дешевое место в маленькой гостинице, где он и прожил почти полтора месяца, пока решался вопрос с комнатой в общежитии. За это время студенческий пыл Сережи Журавлева поугас, он успокоился, и уже не мечтал осчастливить кого-то своим трудовым прилежанием. Хотя и смутно, размыто, но Сергей начал представлять, что от него требуется, и будет требоваться впредь в проектном институте. Конечно же, это никак не укладывалось в те его честолюбивые планы, которыми он жил пять вузовских лет. Если говорить банально, ему просто-напросто подрезали крылья, сознательно убедив в том, что пешим порядком он и дальше уйдет, и надежнее сохранится...

А жизнь в гостинице была веселая. То и дело менялись соседи по комнате, оставляя в записной книжке Сергея адреса и телефоны. Вечерами он спускался ужинать в ресторан, и уже после первой недели его там знали и принимали как своего. А однажды...

— Проснись, дорогуша!

Сергей Журавлев чуть было не налетел на ту, ради которой прогуливался по набережной, пробудившей в нем столь разнообразные воспоминания.

— Извини...

— Прёшь на меня, как локомотив, — Рая серьезно и внимательно смотрела прямо в глаза Сергея.

— Задумался...

— Это о ком же?

— Да нет, я о том, как приехал сюда...

— Рассказывай! — Рая взяла Сергея под руку, и они пошли в сторону дебаркадеров. — Небось, лошадку какую-нибудь припомнил?

— Что ты! Никого я не припоминал.

— Ладно, я пошутила.

Невысокого роста, крепенькая, с хорошим бюстом, Рая очень нравилась определенному кругу мужчин, в который Сережа Журавлев не входил, но он об этом пока не знал.

- А у меня завтра выходной, не забыл?

— Нет.

— Что делать будем?

Сильное, беспокойное тепло шло от Раечкиного плеча, упругое бедро то и дело подталкивало Сергея, с методичностью маятника упираясь ему в бок, и очень скоро тайные мысли Журавлева проступили бледным румянцем на щеках. Он вдруг стал нервно подергивать рукой и путать слова.

— Наши, понимаешь, едут... Весь отдел. У них давно уже... это там традиция такая.

Раечкино плечо затвердело, а маятник прекратил свою работу.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, как это, — замялся Сережа. — Они всем коллективом едут, это у них называется — «пикник».

— Значит, завтра ты едешь на пикник? — Рая остановилась, не спеша выдернула руку и уставилась на Сережу тем немигающим взглядом, каким всегда смотрела после одиннадцати часов вечера на еще не рассчитавшихся клиентов.

— Пойми, я не могу не поехать...

— Так бы и говорил сразу, котик, а то плетешь сети вокруг да около.

— Ну, извини, пожалуйста.

— Иди ты, знаешь, со своими извинениями...

Рая на минуту задумалась, сосредоточенно глядя в переносицу Журавлева. Наконец, лицо ее обмякло, она качнулась раз и другой, взяла Сережу под руку и решительно сказала:

— Ладно, пошли сейчас к тебе.

— Понимаешь, никак я не мог, — облегченно заговорил Сережа, пытаясь сбоку заглянуть в желтые Раины глаза. — Они-то ничего сразу не скажут, а потом...

— Да брось ты, честное слово! — Раечка нетерпеливо дернула рукой и прибавила шаг. — У тебя выпить дома есть?

— Найдется, — обрадовано сообщил Журавлев, — почти полная бутылка «Рислинга» стоит.

— Ну, это не выпивка, — нахмурилась Раечка. — Давай заскочим ко мне в ресторан.

И они быстро пошли по бульвару, не замечая угасающие к вечеру осенние цветы, исходящие последним летним теплом. И маятник, вновь стронувшись с места, мерно и тягуче свершал свою работу.

V

День выдался на славу: с самого утра взошло над землею радостное благолепие, сотканное из неподвижного воздуха, осенней свежести и ровного тепла откочевавшего в небо солнца. Правда, пока все были в городе — никто этого благолепия не замечал, а вот стоило им выйти из автобуса, разобрать свои вещи и по узкой аллейке направиться в глубь дачного поселка, как все завздыхали и заохали. И лишь Сергей Петрович Журавлев безучастно плелся в хвосте, бесконечно зевая, спотыкаясь и проклиная всю эту затею.

Дача у Виктора Степановича Кравцова была просторная, с множеством пристроек, бетонированным погребом и электричеством. Сам дом был срублен из хорошего теса и годился для жилья зимой, а вот веранду и благоустроенный чердак Кравцовы приспособили для летнего отдыха. Особенно хорош был чердак: с топчанами, гамаком и великолепным видом сквозь большое слуховое окно на речку Каменушку. Несколько соток плодоносящего сада (в основном яблони и груши), грядки с клубникой, кусты малины и смородины живописно окружали строения.

— Все продукты, господа, несите на летнюю кухню, — распорядилась Зоя Георгиевна.

— Мясо надо бы в погреб, — робко заметила Нина Петровна.

— На кухне мы и разберемся, что куда определить... Сева! Севочка! Достань мне, пожалуйста, сметану из сумки.

— Да -а, братцы, природа, — выдохнул Федор Иванович.

— Мужчины могут покурить, — разрешила Зоя Георгиевна.

И дача Кравцовых ожила, загудела, тут и там замелькали между деревьями и строениями нарядные платья, потянулись в прозрачный воздух голубоватые дымки сигарет.

Федор Иванович, с утра пребывавший в отличном расположении духа, глубоко вдыхал воздух, разминал плечи, надоедая Сереже Журавлеву восторженными возгласами: « Во, братец, природа! Она сама за себя говорит. Ей рекламы не надо. Выехал за город, вдохнул-выдохнул и все понятно... А птицы, видал — птицы! Они же не просто летают, они — парят. В городе-то они чего, в городе они от помойки к помойке, с крыши на крышу, а здесь, брат...»

— Ну, чего ты накуксился? — тихо шептала своему Мишелю с утра уже расстроенная Люся Синицына. — Что случилось-то?

— Ладно тебе, — равнодушно огрызнулся Мишель. — Ничего не случилось, не выдумывай.

— А я вижу, что ты накуксился, — бледное, нервное лицо Люси Синицыной напряглось, глаза нехорошо заблестели. — Что тебе здесь не нравится?

— Прекращай шипеть, — тяжело двинул головой Мишель. — Не порть мне настроение с утра.

— Это ты мне его портишь с самого утра. Это ты ведь не хотел ехать на пикник.

— Тих-хо! Услышат же....

Напряженно дыша, стекленея глазами от приступа ненависти, они сидят на крыльце веранды, облитые спокойными лучами молодого утреннего солнца...

— Сева! — кричит из летней кухни Зоя Георгиевна. — Ты меня слышишь, Сева?

Сева сворачивает «Аргументы и факты», с которыми было пристроился на скамейке под грушей, и молча направляется на кухню.

— Подключи нам, пожалуйста, газ.

Сева соединяет резиновым шлангом газовую плиту с баллоном.

— Зажги и поставь чайник.

— А мы разве не будем ставить самовар?

— Обязательно будем... Мне просто нужна горячая вода, — отвечает увлеченная приготовлением салата Зоя Георгиевна.

Верочка и Аленка ушли собирать груши, которых много нападало под деревьями. Фрукты уже обмякли, потемнели от сырости, а некоторые и вообще сгнили, пропитав холодную землю сладким соком.

— Хорошо у вас тут, — говорит Верочка, больше заботящаяся о нарядном платье, чем о грушах. — Тихо так, спокойно.

— Это сейчас хорошо, а летом… — не сразу откликается Аленка, снисходительно улыбаясь Верочке.

— А что летом? — не понимает Верочка.

— Вон сколько работы, — Аленка обводит участок рукой. — Да еще комары кусаются.

— И место у вас хорошее — речка рядом, — говорит Верочка, скашивая глаза в сторону дома. — А сад какой...

Аленка поднимает голову, отбрасывает черную прядь с лица и внимательно смотрит на Верочку.

— Ты чего? — спрашивает Верочка.

— Так просто... А что?

— В школу-то не пошла?

— Подумаешь, — отмахивается Аленка, — один день пропущу.

— Ты выросла, Алена, — вдруг вздыхает Верочка и, воровато оглянувшись, шепчет: — Страх как покурить хочется.

Федор Иванович, морща тонкое, продолговатое лицо, убежденно говорит Сергею:

— Я дурак был, когда из деревни уехал. Вот и Анна Ивановна тебе это подтвердит. По глупости все вышло. Да и вся наша жизнь — сплошная глупость, честное слово... Умер дальний родственник, а квартира осталась, вот мы из-за квартиры и переехали.

Сережа Журавлев, до этого клевавший носом, оживился:

— Из-за квартиры?

— А ты, брат, как думал? Из-за квартиры! Нынче пока на нее заработаешь, уже и жизни с гулькин нос останется. Вот поживешь — узнаешь. Это раньше, при коммунистах, квартиру можно было на работе высидеть, а теперь — шалишь...

— Мужчины — за работу! — Зоя Георгиевна, щурясь на солнце, с ножом в руке стоит на пороге летней кухни.

— А что делать-то? — недовольно спросил Федор Иванович.

— Дел полно... Надо воды из колодца принести, продукты в погреб поставить, нож наточить — совсем не режет.

— Это всех делов -то?

— Да ты эти переделай... Вон земля еще не перекопана, малина и смородина не укрыты.

— Ну, не за этим же вы сюда приехали, — перебила несколько смущенная Нина Петровна. — Да и рано еще укрывать...

— А зачем это мы приехали? — возмутилась Зоя Георгиевна. — Отдых должен быть активным. Сережа, Мишель, марш за водой! Федор Иванович — в погреб. А где у нас Виктор Степанович?

— Он качели ремонтирует.

— Это хорошо, — одобрила Зоя Георгиевна. — Тогда, Сан Саныч...

— В чем дело? — Сан Саныч, разглаживая пышные, рыжие усы, вышел из-за веранды.

— Сан Саныч, тебе столы поставить.

— Сделаем, — весело откликнулся он. — А где мы расположимся?

— На улице, конечно... Столы в кладовой.

— Ясно.

— Сева! Севочка! Ты картошку почистил? — спохватилась Зоя Георгиевна. — Поставь ее, пожалуйста, на плиту.

— Будем знакомы, что ли, — бурчит Мишель, протягивая Сереже тяжелую, волосатую руку.

— Будем, — неохотно отвечает Сережа на рукопожатие.

— Ты новенький, что ли?

— Уже два месяца работаю в отделе.

— Значит, новенький... Ты и на пикнике в первый раз?

— В первый, — вздыхает Сергей, — и последний...

— Да ну? — Мишель косится на Журавлева маленькими, глубоко запрятанными глазами.

Они минуют участок Кравцовых и на меже натыкаются на колодец, сооруженный из бетонных колец. Вода в колодце чистая, хрустальная, даже от одного взгляда на нее у Сергея немеют скулы. Едва лишь вытянув первое ведро, он припал к нему, жмурясь от удовольствия и чувствуя во рту давно забытый вкус ведерного железа.

— Ух! — отваливается Сергей от ведра. — Ну и водичка!

— Водичка да, водичка — в норме, — соглашается Мишель и, не утерпев, тоже делает несколько глотков, после чего совершенно неожиданно спрашивает Журавлева: — Ты ведь не женат?

— Нет, слава Богу, — отвечает заметно оживший Сергей.

— Здесь тебя и женят, — почему-то довольно говорит Мишель.

— Где? — не понял Журавлев.

— Здесь, на пикнике...

— А на ком? — все больше веселеет Журавлев, вспоминая при этом тяжелые от любви глаза Раечки.

— А ты еще не понял? — Мишель наполняет последнее ведро, и, стряхивая воду с волосатой руки, как-то странно, сбоку, смотрит в переносицу Журавлева.

— Нет...

— Ладно, скоро поймешь, — серьезно отвечает Мишель и, прихватив два ведра, выглядевших в его руках игрушечными, направляется к даче.

А там все идет своим чередом. Сан Саныч выволок на улицу большой круглый стол, установил его под грушей и теперь пристраивал к нему маленький, кухонный. Сева стоял на коленях, подавая в погреб Федору Ивановичу продукты. Он был оживлен, то и дело поправлял очки и торопливо говорил своему напарнику:

— Никто работать не хочет, Федор Иванович, вот в чем наша беда. Никто и не работает... Вся молодежь торгует или ворует... Вы только посмотрите на них — каждый второй на иномарке. Они что, эти деньги честно заработали?

— Подавайте, — командует Федор Иванович, озябший в погребе.

— Я вам честно скажу... Осторожно... Честно вам скажу: беру работу на дом, изобретаю, веду курсы, а денег у нас все равно нет. Нам вдвоем едва-едва хватает на жизнь...

— Все? — спрашивает из ямы Федор Иванович.

Сева близоруко озирается и разочарованно говорит:

— Все.

— Ишь, проклятая, уже заметила, — ворчит Федор Иванович, по узкой металлической лесенке выбираясь из погреба.

— Кто? Что заметил? — крутит продолговатой головой Сева.

— Сойка вон... Мясо учуяла.

Сева поднимает голову и на ветке молодого тополька видит нарядно раскрашенную птицу.

— А я, признаться, в птицах не разбираюсь, — говорит он.

— Фу, — блаженно щурится на солнце Федор Иванович, — вытрезвитель у Кравцовых, а не погреб.

— Это верно, — охотно соглашается Сева.

Они закрывают крышку погреба, усаживаются на нее и Федор Иванович закуривает сигарету.

— Сева! Севочка! — кричит Зоя Георгиевна. — Пожалуйста, принеси мне из дома самовар.

Сева бежит к дому, а Федор Иванович с усмешкой смотрит, как мелко семенит он коротковатыми для его туловища ногами, и неизвестно почему произносит вслух:

— Казак...

Сан Саныч и Варвара уже носят закуски на стол. Они изредка обмениваются быстрыми, согласными взглядами, неизменно улыбчивый Сан Саныч смешно фыркает и шевелит усами. Варвара едва сдерживает смех, и все ее крупное, статное тело ходуном ходит от этих усилий, она смущается своей внутренней энергии и, как девчонка, отворачивает в сторону лицо.

Вера и Аленка возвращаются из сада. Они несут полный бачок собранных груш. Солнце неохотно высвечивает эти поздние плоды, уныло ржавеющие потными боками. Вера замечает, как с межи на тропинку поворачивают Мишель и Сережа Журавлев. Она притворно охает и останавливается, опуская свою сторону бачка на землю.

— Тяжело, — говорит Вера, — давай отдохнем.

— Разве это тяжело? — удивляется Аленка, продолжая держать перекосившийся бачок, от чего несколько груш падает в траву. — Вот когда он с картошкой или огурцами — тогда действительно тяжело...

— Опусти, не надо держать.

— Почему?

—Потом поймешь...

Аленка опускает бачок и долго смотрит на Веру. В ее глубоких, карих глазах что-то такое происходит, но Вера не может понять, что именно, и удивленно спрашивает:

— В чем дело, Аленка?

— А че? — привычно «чёкает» Аленка.

— Что ты на меня вылупилась?

— Фу, как нехорошо ты говоришь, тетя Вера, — неожиданно кривится Аленка, и Вера вздрагивает от ее голоса.

— Что-что? — прищуривается она. — Какая я тебе «тетя Вера»?

Аленка довольна. Она смеется, быстро приседает и подбирает упавшие груши. Вера все так же стоит над бачком, напряженно разглядывая Аленку.

— Эй! Вы что там потеряли? — на ходу кричит Мишель, нещадно расплескивая воду из болтающихся ведер. — Может быть, помочь?

— Спасибо, — суховато отвечает Вера, незаметно разглядывая Сережу Журавлева, — в другой раз.

— В другой раз мы можем не согласиться, — серьезно говорит Мишель.

— А у вас хорошо получается, Сергей Петрович, — упруго выпрямляясь, замечает Аленка, — как у деревенского.

— Стараюсь, — довольно улыбается Сергей и в самом деле более умело справляющийся с полными ведрами.

Вера, глядя в спину удаляющимся мужчинам, досадливо морщит маленький нос и решительно берется за бачок.

— Уже отдохнула? — Аленка безвинно смотрит на нее.

— Аленка, я сегодня тебя не понимаю, — вдруг раздражается Вера, — ты дура или...

— А че? — Аленка щурит смеющиеся глаза.

продолжение следует