Такие были времена… (Немцы, но немного другие. И были люди благочестивей и смиренней) (31.08.2019)


 

Н. Косско

 

Немцы, но немного другие

Со временем ощущение «инаковости» не проходило - более того, с годами даже усилилось. Впрочем, нам от этого ощущения не давали избавиться ни там, в СССР, ни здесь, в Германии. Уезжая из Страны Советов, мы с мясом отдирали от себя клеймо фашистов и изгоев в надежде на то, что на этом самом месте скоро засияет гордое «Deutsche/Deutscher». Но, к вящему нашему изумлению, нам ничтоже сумняшеся тут же приклеили ярлык (если бы русских, куда ни шло!) − нет, не просто русских, но… русских варваров.

И какое счастье, что мы поначалу этого не замечали, осознавали это исподволь, постепенно привыкая к своему статусу, закаляясь и вырабатывая иммунитет. Я беззаветно любила (и люблю до сих пор!) эту страну, восхищалась и гордилась ею, но когда видела, как к ней относятся сами немцы, меня брала оторопь: они, видите ли, не хотят быть немцами, они − европейцы!

Думаю, ни один народ в мире не поймет склонности немцев к столь критическому отношению к своей стране, ее истории и своему народу. Но когда среди молодых немцев провели опрос на тему: «Можно ли гордиться тем, что ты немец?», я перед лицом ужасающего количества отрицательных ответов и вовсе пала духом. Памятуя, что в детстве, юности и даже в зрелом возрасте самым страстным желанием было – быть, как все, без каких-либо отличительных признаков, кроме одного: человек один из многих, я все чаще ловила себя на мысли: а хочу ли я в этом плане быть такой, как мои новые соотечественники?

Я вслушиваюсь в себя, спрашиваю свое русское и немецкое начало, ищу ответ на вопрос: к чему и к кому мы тяготеем − знаем ли, знали ли? Наш своеобразный дуализм − русское и немецкое начало − грозит из богатства нашего этноса превратиться в нашу беду. И сколько можно оставаться чужаком у тех и у этих?

Однажды шеф отправил меня в Вупперталь, где по приглашению местного хора должен был выступить с концертом Эстонский государственный национальный мужской хор. Для провинциального города в Рурской области − событие из ряда вон выходящее. Контрамарка прилагалась. Взвалив на плечи пятнадцатикилограммовый студийный магнитофон (концерт как-никак, качество записи очень важно), я отправилась на задание.

Устроители были весьма предупредительны, мне показали мое место в зале, предложив предварительно чашечку кофе, и устроили встречу с руководителем хора, вместе с которым пришел еще один, ничем не приметный на вид господин.

Как всегда, когда я имела дело с официальными советскими представителями, я первым делом отрекомендовалась как репортер «Немецкой волны» и спросила, согласны ли они дать мне интервью. Чтобы не было, так сказать, «разночтений», я еще раз представилась, сделав упор на радиостанции «Немецкая волна». Они сразу же дали согласие, сказав, чтобы я подошла к ним после концерта. Такая непривычная сговорчивость немного удивила, но… «Прибалты, − подумала я, − все-таки не совсем „советчики“», − и отправилась в зал настраивать свою аппаратуру.

Но вдруг в зале и фойе началось какое-то странное волнение. Казалось, устроители кого-то искали, и этим «кем-то» была я, как выяснилось позднее. Наконец, меня обнаружили и попросили зайти к администратору. Я не могла поверить своим ушам, но он, извиняясь, извиваясь, кланяясь и с мольбой простирая ко мне руки, просил, заклинал меня… уйти из театра!

− Наши эстонские друзья отказываются выступать, если вы не покинете зал! Пожалуйста, поймите меня, мы не можем ставить под угрозу концерт! И потом… может разразиться международный скандал! Боже мой!

− Может! − с жесткостью, которой я сама от себя не ожидала, подтвердила я. – Может вполне! Но вы забываете, что мы находимся у себя дома, в свободной стране и что я − ее подданная. Хотите посмотреть паспорт?

Он молча замахал руками.

− Вот вам ваша контрамарка. Я покупаю сейчас билет в кассе и иду в зал как свободный гражданин свободного государства. Повторяю: я у себя дома! И я, клянусь, не сдвинусь с места, даже если в зале не останется ни одного зрителя!

Я уж не знаю, как администрации удалось уговорить эстонцев все-таки выступить, но концерт был бесподобный! На приеме у бургомистра все, в том числе руководитель хора и его сотоварищ, делали вид, будто ничего не произошло. Меня они, конечно же, не «узнавали». Вполне возможно, что они в начале нашего «знакомства» не поняли, что перед ними «отравитель эфира» и «эмигрантское отребье», а наведя справки, решили исправить свою оплошность.

Чувствуя, что мои силы на исходе и опасаясь срыва, я ушла с приема, пожалуй, одной из первых. Я одиноко брела по безлюдным улицам Вупперталя и, подняв лицо к бескрайнему шатру декабрьского неба, из которого в звенящую тишину морозной предрождественской ночи тихо падали огромные белые хлопья снега, вдруг зарыдала − горько, безутешно и громко, во весь голос. От обиды? Отчаяния? Одиночества и неприкаянности? От осознания того, что мы всюду чужие, отверженные?

И были люди благочестивей и смиренней

 

И вспомнилось мне другое наше Рождество Христово в Германии − в новом доме с голыми стенами, полупустыми комнатами, где «из-за каждого угла рожи корчила нужда». Мы с девчонками ломали себе голову над тем, как украсить бедное наше жилище, когда вдруг раздался звонок. Звонили не откуда-нибудь, а из редакции Второго канала германского телевидения – ZDF!

− Мы хотели бы навестить вас и, если возможно, взять интервью…

Оказалось, что в поисках переселенцев из СССР, говорящих по-немецки, они обратились к начальнику нашей редакции на «Немецкой волне». Ну, а он направил их ко мне.

Домочадцы отреагировали на новость по-разному. Глава семьи сразу отрезал:

− Нет! Это − уж как-нибудь без меня!

Зато девчонки обрадовались – событие! Нас покажут по телеку!

Телевизионщики оказались замечательными молодыми ребятами. С их приходом в нашем доме сразу стало шумно и весело. Кроме аппаратуры, они приволокли нам в подарок красавицу-елку с игрушками, сами установили и украсили ее, и наша гостиная прихорошилась, засияла. По замыслу редактора, передача должна была быть предельно близкой к жизни. Главную сцену он запланировал снять на… кухне, и с места в карьер спросил мою маму, умеет ли она варить борщ.

Умеет ли?! И действие незамедлительно переместилось на кухню: под стук ножей и умопомрачительный запах булькающего в кастрюле настоящего, наваристого украинского борща здесь, действительно, шел очень непринужденный разговор: Наташа, наша младшая, поведала о своих впечатлениях о школе (не очень лестных) и, нарезая овощи, как бы между прочим, обронила:

− А вы знаете, я вообще-то помесь! (Нем. Mischling).

− Как?! − телевизионщики приготовились выпасть в осадок.

− Ничего странного: мой папа – русский, а мама – немка. Так кто же я, по-вашему? − Видно было, что Наташа по-настоящему гордится этой своей особенностью.

Много было забавных сцен, но разговор по существу − о традициях празднования Рождества Христова в нашей семье − редактор повел со взрослыми.

− Какие такие традиции?! – моя мама, казалось, не поняла вопроса. − Праздновали, как положено. В последнее время Рождество в России превратили в гулянки с танцами, вином и водкой, как на Новый год. Но это в семьях безбожников, где не чтут Бога и не соблюдают Его заповеди. А мы старались блюсти веру. Вон моя дочка рассказывала: на работе немцы удивляются, откуда она знает так много немецких рождественских песен. Ну, а как же ей не знать их, когда мы в семье всегда пели эти песни и детей к этому приучали?

− А как вам здесь? − не сдавался редактор. − Вы ходите в церковь?

− Хожу, − мама горестно вздохнула, − но я не такой представляла себе церковь в Германии. Вы только подумайте: прихожане приходят в церковь, как в клуб, смеются, шутят, громко разговаривают, женщины заходят в церковь без головных уборов и даже… Господи, прости! − в шляпах! А то вдруг начинают хлопать в такт музыке, как на концерте! Никакого смирения, никакой покорности и кротости! Словно на концерте побывала... У нас в добрые старые времена, когда еще мы жили в немецкой деревне Мариенхайм под Одессой, все было иначе…

Как это было иначе, маме рассказать не дали: редактор дал отмашку, и ребята начали собирать аппаратуру.

Потом мы дружно уселись за стол, и все вместе налегли на мамин борщ – телевизионщики уверяли, что ничего подобного (и в таком количестве!) никогда не ели!

Передача получилась замечательная, письма приходили со всей Германии. Особенно трогательным было письмо третьеклассников одной из школ Мангейма, которые вложили в него тридцать марок, чтобы мои дочки могли купить себе рождественские подарки. Многих телезрителей насмешила наша «помесь», но больше всех откликов получила наша бабушка: ее благодарили за стойкость и верность христианской вере, утешали, подбадривали, желали мира и счастья на прародине.

(продолжение следует

 

 

 

 



↑  702