В. Сукачёв (Шпрингер)

Публикация: журнал "Крещатик" - №1-2018

1

По радио пропикало восемь часов утра. Ржавое осеннее солнце заглянуло в комнату, уютно устроившись на крыше соседнего дома. От молочного магазина отъехала машина, загремев пустыми бидонами. Внизу надсадно кашлял широкоскулый дворник Степан Степанович: было слышно, как его метла скребет сухой асфальт, сметая в кучу нападавшие за ночь листья.

- Бо-оря, вставай! – в который уже раз окликает из соседней комнаты мама.

- Встаю-ю, - в который раз лениво отвечает ей сын.

В квартире стойкий запах перегретого утюга постепенно уступал место аппетитному дурману жарившихся блинов. И в самом деле – пора было вставать…

Умытый, расчесанный на прямой пробор, пока еще в майке и спортивном трико, Боря сидит за кухонным столом и с аппетитом уплетает блины, по очереди макая их в блюдечки со сметаной, растопленным медом и клубничным вареньем. Мама в это время собирает его портфель.

- Борик, ты не забыл, у тебя сегодня школьный Совет? – напомнила Ангелина Вениаминовна, маленькая, хрупкая женщина с большими, выразительными глазами на подвижном лице. – Надо проследить за выпуском вашей классной газеты, организовать сбор макулатуры и выбрать ответственного в кружок «Дети – друзья природы!» – старательно перечисляет она, заглядывая в бумажку. – Еще тут написано, что надо «Охватить Парамошкина»… Это какого, Боренька, Парамошкина, нашего что ли?

- А какого ещё? – с полным ртом едва выговаривает Боря.

- Задача, - неодобрительно покачала головой Ангелина Вениаминовна. – Ну и, наконец, музыкальная школа…

2

И вот Боря в последний раз поправляет галстук перед зеркалом, мама смахивает с его костюма невидимые пылинки, целует в щёку и открывает входную дверь.

- Не забудь пообедать в буфете, - наказывает она напоследок. – И, ради всего святого, обязательно возьми себе горячее.

- Хорошо.

- И пей яблочный сок, но ни в коем случае эту дурацкую колу или фанту.

- Обязательно…

- Пожалуйста, не ввязывайся в ссоры, - кричит ему вслед мама, и потом внимательно слушает стук его каблуков по всем ступеням нижних этажей. Когда эти звуки стихают, Ангелина Вениаминовна опрометью бросается в комнату, срывает со стены бинокль и выскакивает с ним на балкон.

- Доброе утро, Степан Степанович, - вежливо здоровается Борис и терпеливо слушает ответ дворника. – Спасибо, Степан Степанович, я постараюсь…

- Борис, ты опаздываешь! – кричит с балкона мама.

Он отдёргивает рукав и видит, что действительно времени у него в обрез – только-только добежать до школы.

- Там, в портфеле, - кричит Ангелина Вениаминовна, - я завернула тебе пирожки с маком и кусочек сыра. Это ты можешь скушать после четвертого урока.

- Хорошо, - Борис прощально взмахивает рукой, желает Степану Степановичу здоровья, и спорым шагом пересекает двор.

- Отличный парень! – уважительно говорит ему вслед дворник. – Сразу видно, что он из хорошей, интеллигентной семьи.

- Еще бы! – раздается у него над головой хриплый голос Любовь Васильевны. – Мамочка – художница, папочка – артист…

- Ну и что? – Степан Степанович поднимает голову и неприязненно смотрит в заплывшие жиром глаза женщины.

- А то, что мы ещё будем посмотреть, что из него выйдет, - она ожесточенно встряхнула снятый с дивана плед, и чуть ли не на голову дворника полетели пробка от вина, конфетные бумажки и сломанные сигареты.

- Ты куда трясешь, зар-раза!? – рассвирепел Степан Степанович. – Тебе лень на улицу выйти!

- Закрой хлеборезку! – рявкнула на него Любовь Васильевна и хлопнула балконной дверью.

- Тьфу на тебя! – сплюнул в сердцах Степан Степанович. – Морду отъела – за три дня босиком не оббежишь…

3

С балкона 77-й квартиры поблескивали линзы девятикратного бинокля, в который Ангелина Вениаминовна проследила за тем, как её Боря миновал хлебный магазин, пересек стадион и скрылся за углом родной школы. У Ангелины Вениаминовны появилась небольшая пауза минут в пять-семь – столько времени необходимо Борису, чтобы добраться до своего класса по внутренним коридорам. Она бросилась на кухню, торопливо перекусила оставшимися после трапезы сына блинами, налила себе кружку крепкого чёрного кофе, и успела на балкон к биноклю как раз в тот момент, когда Борис сел за стол и открыл портфель.

- Боже, Борис, алгебра в другом отделении, - прошептала она сыну, видя в бинокль, что он наощупь разыскивает в портфеле учебник, и счастливо улыбнулась, когда Борис, словно услышав её, тут же достал нужный учебник.

4

Еще до большой перемены Борис проставил в своем списке два жирных красных крестика: газета была выпущена и назначен ответственный в кружок «Дети – друзья природы!». За школьный Совет он тоже не волновался. Самым трудным было – «охватить» Парамошкина…

- Не забывай, Парамошкин, ты учишься в гимназии! – строго и наставительно говорил Борис на школьном Совете. – И мы просто не позволим тебе позорить наше учебное заведение…

Парамошкин молчал, низко опустив узкое, клиновидное лицо.

- Не добивайся, чтобы мы применили к тебе крайние меры – тогда будет поздно, - нахмурился Борис и тут же нахмурились все члены школьного Совета. – Пока еще мы за тебя боремся…

- Чё, делать больше нечего? – едва слышно прошелестел сомкнутыми губами Шкет, неприязненно разглядывая носки своих разношенных ботинок.

- Что ты сказал? – строго спросил Борис.

- Что слышал…

- Исключить его! – потребовала Валя Ничегошкина, заместитель Бориса по воспитательной части. – Сколько можно терпеть?

- Исключить? – Борис тронул аккуратный узел галстука. – Исключить никогда не поздно. И очень просто это – исключить! А я думаю, что за Парамошкина надо бороться!

Заседание продолжалось, и когда большинством голосов решено было за Парамошкина «бороться» – Борис проставил в своем списке самый большой и самый жирный крестик. Крестик этот разглядела в бинокль мама, Ангелина Вениаминовна, и со вздохом сама себе сказала: «Осталось еще три».

5

Борис широко шагал по тротуару и пожилые люди, не выдерживая, оглядывались на него: так он был ладен и пригож в хорошо сидящем на нем костюмчике, в дорогих туфлях на среднем каблуке, голубенькой импортной рубашке и галстуке, со вкусом подобранном в тон костюму. Аккуратная прическа и выражение круглого Бориного лица – все говорило о его исключительной правильности, о хорошо развитом сознании собственного достоинства и значимости его персоны. И если Боря широко шагал по тротуару, то сразу видно было, что в данный момент иначе идти он просто не имеет права, что именно так он и должен идти в это время и в этом месте. При всем при том, Боря не забывал посторониться, пропуская старших, в одном месте помог малышу сесть на велосипед, в другом – поднял и подал старушке выпавшее из авоськи яблоко. А подав, опять же, не стал выжидать благодарности, вежливо раскланялся и поспешил дальше.

Спешил же Боря в музыкальную школу, где наконец-то должен был проставить в свой список последний крестик. Музыкального слуха у него, увы, не было, но Ангелина Вениаминовна решила, что её сын непременно должен вызубрить нотную грамоту и одолеть хотя бы азы музыкального искусства. И Борис три раза в неделю ходил в музыкальную школу, барабанил по клавишам, ставил в список крестик и с сознанием выполненного долга возвращался домой.

Сразу за ювелирным магазином Борис облегченно вздохнул, слегка ссутулился и укоротил шаг: теперь он был в «мертвой зоне», которая не просматривалась с балкона 77-й квартиры. Боря немного подумал, приспустил узел галстука и направился в музыкалку напрямик – через пустырь, пыльно доживавший остатние дни: на противоположной стороне строители уже начали забивать сваи. Он только вступил на пустырь, только сделал два шага по тропинке, как в глаза ему бросилась кучка незнакомых ребят. Сердце у Бориса сжалось, ойкнуло, он тревожно оглянулся, а ноги по инерции продолжали нести его в сторону незнакомой компании, которая слишком красноречиво столпилась вокруг какой-то жертвы: из-за плеч видны были только длинные, пепельные волосы…

Он шел и шел, видя себя почему-то со стороны – такой чистенький, такой аккуратный мальчик с галстуком и взрослым портфелем в правой руке. Впервые Борис пожалел о том, что этот проклятый пустырь не просматривается в бинокль с их балкона. Обреченно опустив голову, он поравнялся с незнакомыми ребятами, и вдруг сердце у него радостно забилось – мальчишки не обратили на него никакого внимания.

6

И вот уже всё позади: опасная кучка ребят за спиною, впереди сто метров пустыря и – спасительный тротуар, по которому ходят люди, а чуть дальше прохладная прихожая музыкальной школы. И в этот самый момент Боря слышит высокий, пронзительный голос:

- Вы, крокодилы! Вам попадёт!

Боря споткнулся и неожиданно для себя остановился.

- Только тронь! – кричит тот же голос и уже нет сомнений, что это Шкет. – Попробуй, тронь…

- Он еще грозит, щенок! Дай ему в дыхалку, - советует кому-то хрипловатый басок.

- Ой! – пронзительно вскрикивает Шкет.

Борис тяжело, все корпусом поворачивается, и видит, как трое или четверо ребят лупят Шкета, передавая его друг другу по кругу. И опять это странное зрение со стороны: он видит себя бегущим к ребятам, медленно, как в кино, плывет по воздуху зачем-то отброшенный портфель, светит солнце и блестят паутинки бабьего лета... Всё остальное он чувствует уже самостоятельно, с ходу врезавшись в кучу ребят и решительно отталкивая от них Шкета…

От неожиданности мальчишки отступили, растерянно уставившись на галстук Бориса.

- Прекратить! – кричит Борис. – Подло и грязно втроем на одного! Так могут только провокаторы и трусливые люди!

Мальчишки от такого натиска неожиданно оробели, боевой пыл у них поугас, а кто-то не выдержал и виновато начал оправдываться:

- Ты его не знаешь, он сам – провокатор… Они вчера нашего Серёгу избили…

- Нет – знаю! – отрезал Борис. – Он в нашем дворе живет… Но если мы все начнем сегодня на подлость отвечать подлостью – завтра на земле останутся только подлецы!

- Ладно, братва, пошли, - сказал обладатель хрипловатого баска. – Этого мы уже поучили, а этот, видите, чокнутый – в галстуке ходит…

Никто возражать не стал, и ребята ушли, оставив Бориса и Шкета на пустыре одних.

7

- Ну и чё, думаешь, благодарить буду? – презрительно спросил Шкет, сунув грязные кулаки в карманы штанов.

- Вообще-то полагается, - ответил все ещё тяжело дышавший Борис.

- Не дождешься! – Шкет нервно дернул узкой головой. – Да и не просил я тебя вовсе, нечего было ввязываться…

Борис молча подобрал портфель и аккуратно отряхнул его от пыли. Потом достал носовой платок и протер лицо, огорченно покосившись на носки запылившихся туфель, а затем молча пошел своей дорогой.

- Ты чё? – не выдержал и закричал ему Шкет.

- Что такое? – оглянулся Борис, тоже изрядно удивленный.

- Чё ты ничего не говоришь? Даже жить не учишь?

- Ты вот что, - вдруг вспомнил Борис, - не забудь про то, что тебе сказали на школьном Совете. Это – очень серьезно, понял?

- Я чё, маленький! – скривился Шкет, поддёргивая штаны и удивленно разглядывая удаляющуюся спину Хорошего Мальчика Бори, только теперь по- настоящему осмысливая все то, что случилось с ними на пустыре.

8

Через полтора часа, вооруженный шестым крестиком в списке обязательных дел на день, Борис возвращается домой. Он тщательно поправил галстук, подтянулся и бодро вышагнул из-за ювелирного магазина, мгновенно поймав взглядом острый блеск цейсовской оптики старого бинокля.

9

День был теплый, щедрый на попискиванье синиц, воркотню голубей под карнизом, сдуру решивших, что лето вернулось и можно припеваючи жить дальше. Впрочем, клюнули на это тепло и старики во дворе, в полном составе собравшиеся вокруг стола и забивавшие «козла» в домино. То и дело слышалось громкое: «Ты почему мне отдуплиться не дал?», «А ты почему мой конец зарубил?». Старики ворчали, громко спорили, время от времени вскрикивая заветное: «Рыба!» или «Кончил!». Парамошкин, дня три уже державшийся без выпивки и вчера вечером даже позволивший себе заметить, что пьянство уродует человека, хмурился и не реагировал на привычную во дворе кличку – Агдам. На скамейке у подъезда одиноко сидел широкоплечий Закидушка из 50-й квартиры и грустно посматривал на трезвого Агдама.

Раскачивалась на качелях Лада из 27-й квартиры, а вечно одинокий Славик из 44-й, гонял на трехколесном велосипеде.

- Вы можете мне сказать, кем он вырастет? – спросила Молодая Пенсионерка, щурясь на рыжеголового Славика.

- А бес его знает… Бандитом, должно быть, - ответила Будьласка, усатая жена дворника.

- И чего он вам покоя не дает? Мальчик как мальчик, - удивилась Бауля. – Ещё, смотришь, в инженеры угадает, али куда повыше.

- Ну-у, уважаемая Ульяна Марковна, это уже чушь собачья! – гневно повела длинным носом Молодая Пенсионерка. – Чтобы инженер получился – надо воспитывать!

- Ги-ря! – в который уже раз кричал длинный, нескладный Якорь, вызывая белобрысого дружка Генку Попова из 16-й квартиры.

Подкатила черная «Волга» и из нее вышли Колосковы: отец, мать и Володька, прозванный во дворе Валетом.

- Ишь ты, - нервно передёрнулась жена Парамошкина, Левзея, - на государственной машине, как на своей.

- Конечно, она в администрации работает, - усмехнулась Молодая Пенсионерка. – Он у себя в кооперативе деньги лопатой гребёт… Нет, живут же люди!

- Как послушаешь вас, - вздыхает Бауля, но Будьласка договорить ей не дает:

- А ты не слушай, никто ведь не заставляет.

- И ещё эти, артисты да художники, тоже загребают, будь здоров! – смотрит на балкон 77-й квартиры обделенная всяческим вниманием мужа и природы Левзея. Она широко зевает, а зевнув, поспешно прикрывает рот круглой ладонью.

10

На балконе сидит Боря и читает книгу. Вечер у него свободен – занятия в бассейне через день, шахматная олимпиада открывается лишь через три дня и для расширения кругозора Ангелина Вениаминовна подобрала ему литературу о расцвете древнейшей цивилизации в Южной Америке. «Инки, первоначально индейское племя, - читает Боря, - обитавшее в одиннадцатых-тринадцатых веках на территории современной Перу…»

- Р-раскинулось море шир-роко, лишь волны бушуют вдали. Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли, - пропел на соседнем балконе инвалид Афганской войны Николай Иванович Сенивёрстов. Громко всхлипнула двухрядка с давно облупившимся лаком на деревянных крышках и неожиданно новым ремнем из кожзаменителя через плечо. – Т-товарищ, не в силах я вахту держать», - пел Николай Иванович, положив голову на двухрядку.

- Боже! Вернулся? – выбежала на балкон Ангелина Вениаминовна. – Борик, ступай в кабинет, здесь ты ничего не сможешь прочитать…

- Не слухай ты её, Борька! – вдруг резко сомкнул меха гармошки Николай Иванович. – Иди на улицу, гуляй, парень! Жизнь-то одна, Борька, а ты её за книжками так и не увидишь… Я вон без ног и то бегаю – во сне… Три десятка лет так-то вот по ночам развлекаюсь, - Николай Иванович усмешливо смотрит на смущенного Бориса, крепкими толстыми пальцами охаживая бока гармони. – А её, - он кивнул на Ангелину Вениаминовну, - слушай, да не всегда слушайся… Она, поди, сама детства не знала, а теперь и тебе не дает узнать. Э-эх, Борька! – Николай Иванович вскинул крупную, лысеющую уже голову, рванул меха. – Как родная меня ма-ать провожала, так и вся моя родня на-абежала…

Притихшие женщины на лавке, слушая такую родную и такую далекую уже (из самой юности) гармошку, жалобно вспоминали свою полузабытую и до конца не позабываемую никогда молодость. Вскинул лохматую голову Закидушка, разглядывая поющего Сениверстова. Продолжали играть в домино мужики за столом, но не стучали костяшками, а осторожненько приставляли одну к одной.

- Дрались по геройски, по-русски два друга в пехоте морской. Один парень был калужский, другой парень – костромской, - пел и пел Николай Иванович, чьи-то души веселя, чьи-то надсаживая, а то и раздражая…

11

И угасло солнце за городом. Процеженные лесами, вползали на поля туманы, подле молодого месяца уютилась крохотная звездочка. Пел на балконе инвалид войны, а в доме напротив, бессильно опустив руки с вязанием, сидела и горестно слушала бывшего фронтовика древняя седая старушка.

Ко-огда поют солдаты…