(Раушенбах Борис Викторович (1915 – 2001)

И. Крекер

«Не берусь ответить, что есть жизнь и что есть смерть, это воистину самые сложные вопросы, и никто сегодня не отве¬тит, а может быть, и никогда не ответит на них. Что есть смерть, можно сказать только после смерти, а после смерти никто еще не заговорил. Ответить, что есть жизнь, нельзя, потому что мы не знаем, что есть смерть. Ибо жизнь – от¬рицание смерти. Всё взаимосвязано. Устройство Вселенной кое-как объясняют, происхожде¬ние жизни – пытаются, а природу сознания нельзя объяс¬нить. Суть же человека прежде всего его сознание. И это сознание постоянно напоминает: главное занятие человека – жить, и, я бы подчеркнул это, жить достойно». (Б.В. Раушенбах. «Пристрастие»)

Об известном учёном и создателе космической техники, академике Российской Академии наук, профессоре Московского физико-технического института, о действительном члене Международной Академии астронавтики Борисе Викторовиче Раушенбахе написано много, но я услышала о нём впервые после переезда в Германию – на новое место жительства. Он сам называл себя странным человеком со странной судьбой. Как раз эта странность и привлекла меня.

Не каждый из учёных Академии наук может иметь за плечами такую историю жизни, как Борис Викторович. Поволжский немец, физик, узник ГУЛАГа, академик. Чтобы иметь такую судьбу, нужно было родиться в семье немца с историческими корнями. Сам он не верил в закономерность событий, считал, что случай управляет людьми. По его теории получается, что он случайно родился, женился, познакомился с будущим конструктором Сергеем Павловичем Королёвым. А дальше всё пошло по накатанной: поиск пути к любимому делу, которому посвятил жизнь, работа над чертежами в пересыльной тюрьме, в трудармии в холодных бараках…

В своё время А.С. Пушкин писал: «И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю...» Эти слова не отпускали сознание Бориса Викторовича в процессе жизни. Однажды он процитировал их в отношении себя: «Не трепещу и не проклинаю, но свидетельствую, что моя жизнь – весьма не простая картина, в ней сложно всё до ужаса».

Сложности и везения

Родился Борис Викторович Раушенбах 18 января 1915 года в Петрограде. При крещении по немецкому обычаю получил двойное имя Борис-Ивар. В переводе на русский его фамилия означает журчащий ручей. Своим трудом он оправдал значение слов, вложенных в фамилию предков. Светлой души человек прошёл свой путь журчащим ручьём, облагораживая жизни рядом идущих, спокойно преодолевая препятствия и решая задачи, которые предназначено было выполнить именно ему.

Будущий академик хорошо изучил историю своего рода. Его предок, Карл-Фридрих Раушенбах, переселился с семьёй на земли Поволжья в 1766 году по приглашению российской императрицы Екатерины II. «И все молодые люди, которые хотели рискнуть на такое путешествие, должны были срочно жениться, – пишет Борис Викторович в своих воспоминаниях. – И Карл-Фридрих женился перед посадкой на корабль. У меня есть свидетельство об этом, выписанное из церковной книги. Оригинал хранится в Германии, в той церкви, в которой мои предки венчались, а мне недавно сделали копию».

Отец, Виктор Яковлевич, (1870-1930), родом из Саратовской губернии, где когда-то обосновалась и до Первой мировой войны процветала крупная немецкая колония. Образование Виктор Яковлевич получил в Германии. С 1917-го года по 1920-ый семья проживала у родителей отца в городе Марксштадт Марксовского района Саратовской области. Осенью 1920-го года вернулась в Петроград. Там отец Бориса проработал более двадцати лет на обувной фабрике "Скороход", многие годы занимая должность технического руководителя кожевенного производства. Фабрика относилась к предприятиям немецкого и французского капитала, которые в своё время строились и открывались в Петербурге.

«Я чувствую себя, – пишет Борис Раушенбах, – одновременно русским и немцем – ин¬тересное ощущение. Оно любопытно и с точки зрения психо¬логии, но оно отражает реальность. Мы выросли в России, впитали в себя русские обычаи, русские представления, нор¬мы поведения.

Никаких полководцев или других знаменитостей в нашем роду не было. На Волге – крестьяне, в Прибалтике – купеческое сословие. Сколько бы ни жили в России мои предки, естественно, знавшие русский язык, в семьях и дедов, и отца, и матери говорили по-немецки. Поэтому мы, дети, свободно, вместе с дыханием воспринимали немецкий бытовой язык. И вот я, немец по национальности и абсолютно русский человек по воспитанию, по мировоззрению, по психологии, учиться на¬чал в реформатской школе, но, к сожалению, ее не окончил. На исходе двадцатых годов их все закрыли. И немецкий язык я выучил по-настоящему в ГУЛАГе при помощи своего друга, доктора Берлинского университета, истинного бер¬линца. Мы с ним договорились: раз нас посадили как нем¬цев, давай говорить только по-немецки. Четыре года мы, об¬щаясь, не произнесли ни слова по-русски, и я научился хо-рошему немецкому языку – до этого у меня был «домаш¬ний», – и этим знанием обязан лагерю...» (Из книги Раушенбаха «Пристрастие»).

Мать Раушенбаха, Леонтина Фридриховна, урожденная Галлик, происходила из прибалтийских немцев, из Эстляндии, получила общепринятое по тем временам для девушек образование, владела, кроме русского, немецким, французским и эстонским языками, играла на фортепиано. Как и многие ее сверстницы, перебралась из Остзейского края во внутренние губернии России и устроилась бонной в состоятельную семью. Работала учителем иностранного языка, позже – регистратором в поликлинике.

«Главным языком в нашей семье был русский, – рассказывает учёный в воспоминаниях, – и мать часто со мной говорила по-русски. Я не отдавал себе отчета, что нас в семье учат немецкому языку, он вошел в мое сознание совершенно естественно, оба языка в нашем доме переплетались. Позже учили меня и французскому, считалось, что в приличной семье ребенок должен владеть французским и уметь играть на фортепиано».

После того как реформатскую школу закрыли, Борис работал на Ленинградском авиационном заводе №23, располагавшемся тогда на Чёрной речке. «О том, что я, когда вырасту, буду работать в авиации, – скажет он позже, – я знал лет с восьми. Это была не мода, а серьезное решение, принятое в какой-то мере благодаря моему приятелю Борису Иванову. Однажды он показал мне в журнале "Нива", вышедшем в военное время, году в четырнадцатом-пятнадцатом, снимок английских кораблей, сделанный с английского самолета. Снимали с небольшой высоты, поэтому крупные корабли были хорошо видны. "Смотри-ка, – сказал мне Борис, – сфотографировано с самолета, а смотреть не страшно". Меня это так поразило, что зацепилось на всю жизнь – только летать, только летать! Единственное, что я все-таки сообразил, что просто летать неинтересно, а интересно строить самолеты. Так я пришел в авиацию. Совершенно случайно, в общем-то. Но это первая любовь, самая горячая и вечная».

На заводе Борис Раушенбах около года проработал столяром-сборщиком. С серийного производства деревянных самолётов ему удалось перейти на сборку металлических, испытания которых проводились на аэродроме.

В 1932 году Борис Раушенбах поступил в военизированное учебное заведение – Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота. Там увлёкся конструированием планеров. Позже вспоминал: «Занятия в институте шли своим чередом, и кроме буквальной учёбы у меня была учёба творческая, требовавшая и опыта, и соображения. Надо было, строя планеры, делать расчёты на прочность, надо было обладать знаниями, которые мы получали не на первом, а на третьем курсе. И мы уже не только строили, но испытывали наши планеры, ездили в Крым, там на них летали настоящие лётчики, а мы смотрели и мотали себе на ус».

Испытания планеров проводились в Коктебеле. Именно там он впервые познакомился с будущим конструктором Сергеем Павловичем Королёвым. В популярном тогда московском журнале "Самолёт" Борис Раушенбах опубликовал свои первые научные статьи о продольной устойчивости бесхвостых самолетов. Дело это было новое. Впоследствии коллектив, издающий учебники для авиационных институтов под руководством известного ученого В.С. Пышнова, в книге об устойчивости самолетов, сослался на статьи студента Б. Раушенбаха.

О национальных проблемах перед Второй мировой войной

1937-ой год стал знаковым в биографии Бориса Раушенбаха. В этом году он окончил Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота, не на шутку увлёкся планерным спортом, а летом познакомился со своей будущей женой Верой Михайловной Назаренко, будущим историком и археологом. Поженились они в мае 1941-го года. В 1950-ом у них появились на свет девочки-близнецы Оксана и Вера. Сам он рассказывает об этом так: «У меня часто спрашивали: вы столько лет женаты, почему у вас нет детей? И я отвечал шутя, что у меня всё идет по плану, что в пятидесятом году у нас родятся девочки-близнецы, и когда всё так и случилось, на работе не поверили – слишком всё походило на розыгрыш».

А в том памятном 1937-ом году Борис Раушенбах устроился работать в Реактивный научно-исследовательский институт (НИИ-3) Наркомата боеприпасов, в отдел к Сергею Павловичу Королёву. С тех пор вся его научная и практическая деятельность была в основном связана с ракетной техникой и космонавтикой. Раушенбах исследовал проблему устойчивости полёта и работал над созданием автомата стабилизации крылатой ракеты 212 конструкции С.П. Королёва.

В это же время в стране начались гонения на граждан немецкой национальности. Причиной для ареста и депортации в Сибирь или Казахстан могла быть одна только принадлежность к немецкой национальности. Об этом времени Борис Раушенбах вспоминает так: «В Ленинграде меня обязательно бы посадили, потому что меня там все знали, в тридцать седьмом многих сажали, почему бы и меня, немца, не посадить? А в Москве на меня некому было писать доносы, потому что я только что туда приехал, в начале тридцать седьмого года. Растворился и исчез. Высшие силы позаботились обо мне и отправили в Москву, чтобы меня в тот раз не схватили с моей национальностью, с моей выразительной фамилией: немец, да еще и проник в авиационную промышленность! Конечно, с целью вредительства, не иначе».

Но сначала случилось непредвиденное: в 1938 году был арестован Сергей Павлович Королёв. Тогда же Бориса Раушенбаха отстранили от его негласной должности главного конструктора. Он не пал духом и занялся новым для него делом – теорией горения в воздушно-реактивных двигателях.

Осенью 1941 года институт №3 эвакуировали в Свердловск, выделив для него один из корпусов Уральского индустриального института. В марте того же года Борис Раушенбах получает повестку, предписывающую явиться с вещами в военкомат. Тогда подумал, что призывают в армию.

Эвакуация в Нижний Тагил. Трудармия – Стройотряд 18-74»

Через несколько дней после сборов всех, кого собрали в тот день у военкомата, посадили в поезд и через два часа пути выгрузили в Нижнем Тагиле. «Уже в Свердловске мы начали кое о чём догадываться. Когда я явился с вещичками, в толпе увидел профессора Московского университета Отто Николаевича Бадера, и жена, которая меня провожала в армию, сказала: "Вот, обрати внимание, Бадер страшный лопух, и если ты не поможешь ему там, куда вы едете, он неминуемо погибнет". Она все поняла! Собственно, и понимать было нечего, вокруг нас стояли немцы, одни немцы, – всё стало ясно. Было много немцев-крестьян с Поволжья, полуграмотных тружеников, была интеллигентная публика: Лой, директор Днепропетровского завода, профессор-химик Стромберг, берлинец Павел Эмильевич Риккерт, защитивший в Берлинском университете докторскую диссертацию, коммунист, голову которого в фашистской Германии оценили очень дорого, и ему пришлось оттуда удрать... В Нижнем Тагиле нас высадили, на грузовике привезли в зону и – всё. Статьи нет, ничего нет. Немцы. А это означало бессрочный приговор: национальность человека с годами никаких изменений не претерпевает. Формально я считался мобилизованным в трудармию, в "стройотряд 18-74", а фактически трудармия была хуже лагерей, нас кормили скудней, чем заключённых, а сидели мы в таких же зонах, за той же колючей проволокой, с тем же конвоем и всем прочим. В самом начале попавшие в отряд жили под навесом без стен, а морозы на северном Урале 30-40 градусов! В иной день умирало по 10 человек. Трудились на кирпичном заводе. Мне повезло, что я не попал на лесоповал или на угольную шахту, но тем не менее половина наших на кирпичном заводе умерла от голода и непосильной работы. Я уцелел случайно, как случайно всё на белом свете».

В 1942 году произошло ещё одно везение, чудо. Дело в том, что в пересыльном пункте на нарах и в лагере Раушенбах продолжал расчеты, начатые в институте. Решив задачу, отправил почтой коллегам по НИИ-3. Директор и Главный конструктор авиационного завода, Виктор Федорович Болховитинов, заинтересовался расчётами и договорился с НКВД об использовании заключенного Раушенбаха в качестве некой «расчетной силы».

«Я вообще странный человек со странной судьбой, такое впечатление, что обо мне кто-то явно печётся. Вот и тогда Болховитинов увидел, что я могу что-то сделать, и мы с ним хорошо сработались, с его фирмой. Одновременно, в процессе расчетов, я хорошо выучил чистую математику, которую не знал; поэтому, считаю, мне повезло вдвойне. После выхода из лагеря я знал математику вполне прилично».

В бараке стоял один стол на всех, за которым он работал. Ему хорошо врезалось в память, что одна работа была посвящена устойчивости полёта, другая – испарению капель.

По натуре он был оптимистом. Умел из отрицательных уроков жизни делать положительные выводы. Люди, жившие рядом с ним, умирали от непосильной работы и голода, а он с людьми, близкими по духовной организации, создал негласную "академию кирпичного завода". В свободное время члены её собирались и делали друг другу сообщения по своей специальности. «Сам я рассказывал о будущем космической эры, хотя до запусков было невероятно далеко, больше двадцати лет, но я говорил обо всём серьезно. Конечно, при всех наших беседах постоянно присутствовал оперуполномоченный, который тоже слушал, уж не знаю, что он в этом понимал».

Позже он напишет: «Жизнь есть жизнь. И даже в лагере можно кое-чего до¬биться, если очень сильно захотеть. Конечно, проще всего загнуться, но если не загнулся, то всегда можно найти спо¬соб связаться с внешним миром. Тем более в таких лагерях были разрешены нормальные посылки. Конечно, то, что немца просто за то, что он немец, поса¬дили за решётку, не прощается и не забывается».

В 1946-ом году лагерь был заменён на ссылку. Борис Раушенбах переведён под гласный надзор милиции, называемый спецкомендатурой. Ссыльные «не име¬ли права удаляться от предписанного места больше, чем на положенное число километров, уйдешь на километр дальше – двадцать лет каторги». Местом ссылки ему назначили Нижний Тагил. На работу Борис Викторович не устраивался, делал теоретические разработки для ин¬ститута Мстислава Келдыша. В 1948-ом году, по словам Раушенбаха, тот помог ему освободиться, и по воле случая он оказался снова в том же самом московском институте, откуда его забрали. Позже он скажет: «Келдыш был человеком, кото¬рый думал о Деле. Начальников в жизни у меня было толь¬ко два – Королёв и Келдыш, высоконравственные люди, вот что очень важно. Опять-таки, мне повезло».

Через год он защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата технических наук, в 1959-ом году стал доктором технических наук, а на следующий год – профессором.

Ещё в 1954 году Бориса Викторовича назначили начальником отдела НИИ-1 и научным руководителем по динамике полёта и управлению межконтинентальных ракет «Буран» и «Буря». С этого времени он посвятил себя новой тогда теории управления космическими аппаратами. А в 1959-ом году его отделом создана первая в мире бортовая система ориентации космических аппаратов для автоматической межпланетной станции «Луна-3», позволившая сделать фотографию обратной стороны Луны.

Последние годы жизни

Не прерывая связь с космической тематикой, академик продолжал научную работу и подготовку кадров для этой отрасли, читал лекции в Международной академии астронавтики. Кроме научно-педагогической деятельности, Б.В. Раушенбах вёл исследовательскую и литературную работу.

Его вклад в науку бесценен. Об этом говорят звания и награды. Борис Викторович Раушенбах, один из создателей ракетно-космической техники, за выполнение важнейших государственных заданий удостоен Ленинской премии (1960), награждён орденом Ленина за подготовку и осуществление полёта Юрия Гагарина (1961), получил звание Героя Социалистического Труда за вклад в развитие высшей школы страны. В 1986-ом году ему присуждена премия имени академика Б.Н. Петрова, а в 1994-ом – премия имени промышленников Демидовых. В 2011 году Международным союзом немецкой культуры учреждён грант в области науки имени Бориса Раушенбаха.

В последние десятилетия жизни, исследуя картины Средневековья, а особенно – иконы, с точки зрения перспективы, Борис Викторович обратил внимание на их философско-мировоззренческое содержание и стал изучать богословие. Поражаясь глубинному религиозному и эстетическому смыслу иконы Андрея Рублёва «Троица Ветхозаветная», он задумался над ранее непонятным ему богословским догматом триединства и нашёл ему математическое объяснение. На эту тему и ещё о многом другом – его книги по теории перспективы «Пространственные построения в древнерусской живописи» (1975) и «Пространственные построения в живописи» (1980). За три года до кончины Борис Викторович присоединился к Русской Православной Церкви. 30 марта 2001 года в Николо-Кузнецком храме Москвы состоялось отпевание новопреставленного раба Божьего Бориса, скончавшегося в возрасте 86 лет. Могила Бориса Викторовича находится в Москве на Новодевичьем кладбище.

Незадолго до смерти, увидела свет его книга «Постскриптум». В ней дана широкая панорама событий ушедшего XX века, сопровождаемая размышлениями автора о времени и о себе. Слова учёного в конце этой книги оказали на меня неизгладимое впечатление. Они звучат предупреждением: «… я далеко не уверен, что человечество вообще сохранится еще сто лет. Оно упрямо идёт к той грани, где возможность самоуничтожения становится реальной и вероятна даже по ошибке. И я не очень верю в то, что человечество еще может спохватиться и отыграть назад...». Но очень хочется верить, что этот пессимистичный прогноз Раушенбаха не сбудется, не реализуется, что люди планеты Земля найдут дорогу для мирного сотрудничества, уводящую от беды.