Под небом Кыргызстана (часть 12) (31.12.2020)

 

М. Тильманн

 

В столицу за знаниями

 

Мама упаковала нам с Бертой вещевые сумки и отдала деньги, которые сумела собрать. Затем написала короткое письмо Голубиным, довоенным знакомым, которые жили во Фрунзе, прося по возможности помочь мне с Бертой с поступлением в техникум. Раньше мы тоже жили во Фрунзе и мои родители близко были знакомы с Голубиными, но в 1938–м нас оттуда выслали.

Николай Александрович Голубин работал в то время в Управлении Геологии Кыргызстана и был близко знаком со многими известными учеными Союза ССР. Его жена, Мария Цесаревна, учительница, была теперь занята домашним хозяйством и воспитанием сначала детей, потом и внука.

С тех пор прошло восемь лет. Мама не знала, живы её знакомые или тоже угодили под жернова репрессий. Однако, она надеялась, что нам с Бертой удастся их разыскать. Ох, уж эта надежда! Сколько раз она нас очаровывала и разочаровывала... Но без надежды жизнь скучна и бесцветна...

Мы с Бертой взяли котомки, письмо, деньги, которых должно было хватить до первой стипендии и босиком, как Ломоносов, так как обуви у нас не было, отправились на ближайшую железнодорожную станцию. Станция, вернее, полустанок Ивановка, находился в пятнадцати километрах от дома. Там мы сели в поезд и отправились в столицу республики за знаниями.

По прибытии сразу же отправились на поиск упомянутых знакомых. До войны они жили недалеко от родительского дома, и мы смутно помнили это место. Наш дом мы нашли быстро, он всё ещё стоял там, где его покинули. Мы постояли возле, вспомнили то время, когда были все вместе. Вспомнили соседских ребят, с которыми играли, ели чёрный хлеб с горчичным маслом и пошли дальше. Спустя немного времени, мы стояли перед искомым домом. Голубины всё ещё жили там.

- Так, - подумал я, - первая мечта сбылась!

Мария Цесаревна оказалась дома. Мы с Бертой приветствовали её и передали письмо матери. Она не сразу узнала нас. Когда мы виделись в послед- ний раз, мне было восемь лет, а Берте – шесть. Сейчас мне было почти семнадцать, а Берте – пятнадцать. Закончив чтение, Мария Цесаревна обняла нас, поздравила с окончанием школы и сказала, что мы можем до получения места в общежитии пожить у них.

Николай Александрович занимал теперь пост референта при Совете Министров Кыргызстана. Он был хорошо знаком с правилами поступления в средние и высшие учебные заведения. По возвращении со службы, он осведомился у нас о здоровье матери и сестёр и о наших планах на будущее. На следующее утро Николай Александрович позвонил в приёмную комиссию кооперативного техникума, но там ответили, что приём заявлений закончен.

- Так, - подумал я, - эта мечта лопнула...

Тогда Николай Александрович связался по телефону со всеми техникумами города и выяснил, что только в Автодорожном и педагогическом приём ещё не закончен. Я не знал, что в Автодорожном тезникуме изучают, но Николай Александрович пояснил, что там изучают ремонт и эксплуатацию автомобилей, а также строительство автомобильных дорог и мостов. Ремонт автомобилей меня не интересовал, а строительство мостов – это интересно. И я подал заявление на дорожное отделение этого техникума. Берта без проблем поступила в педагогическое училище.

Теперь, когда я решил стать мостостроителем, начал мечтать о мостах, которые удастся построить через многочисленные бурные реки Кыргызстана. Я давно слыл мечтателем и фантазёром, так что ничего удивительного не было в том, что не зная, как строятся мосты, я выстроил уже великое множество в мечтах.

1-го сентября 1946-го года в аудитории собрались первокурсники. О, что это было за разношерстное общество! Разных национальностей и возрастов. Среди студентов были «зелёные» юнцы, только что со школьной скамьи, и ветераны Великой Отечественной войны. Само собой считалось, что младшие должны помогать старшим осваивать учебную программу, которая в их головах была ещё свежа - ветераны всё ещё видели во сне взрывы гранат и бомб...

Среди студентов внимание привлёк Ефим пышной черной шевелюрой, стеснительной улыбкой и доброжелательным отношением ко всем. Я встретился с Ефимом Фрусманом в дни вступительных экзаменов во Фрунзенский автодорожный техникум. Среди поступавших были в основном ветераны войны, наполовину забывшие школьную программу. Таким он помогал в тех или иных вопросах по математике и грамматике. Ветераны с благодарностью принимали помощь, хотя открыто это не показывали, предполагая, очевидно, что младшее поколение, не нюхавшее пороха, обязано им помогать. И правильно предполагали...

Ефим был единственным сыном у матери. Отца у него не было. В то время не принято было спрашивать об отцах. Если отцы погибали на фронте, об этом говорилось открыто и с гордостью. Если же они исчезали в ГУЛАГе или были приговорены к высшей мере наказания, а таких было немало, об этом молчали. Молчал и Ефим... Он жил с матерью в маленькой комнате интерната, где она работала уборщицей и получала мизерную зарплату. Сдав вступительные экзамены на дорожное отделение, все стали ждать список зачисления. Почти все были зачислены в техникум, особенно ветераны. Против фамилии Ефима и моей стояла пометка – «условно». Что это значило, мы тогда ещё не знали. Обе фамилии были немецкие и, возможно, это заставило кого-то это отметить.

Занятия в техникуме велись своеобразно: учебников ни у кого не было, приходилось тщательно конспектировать и по ним учиться. Запомнился метод учителя математики Сергея Мартыновича Корчмарика с учительским стажем в 47 лет. Это был крупный, несколько сутуловатый мужчина лет семидесяти, с крупным носом, на котором как-то боком сидели очки. Очки обычно сдвигались на лоб и только, когда нужно было заглянуть в классный журнал, опускались на нос. Все теоремы и алгебраические задачи он записывал на доске, объяснял их, стирал и тут же вызывал кого-нибудь, чтобы тот у доски повторил урок. Этот метод заставлял студентов быть внимательными и запоминать последовательность решения задачи или теоремы. Он очень обижался, когда не могли выполнить задание.

Обращаясь к такому студенту, он обычно говорил:

- Ну, почему ж ты, мил человек, не слушал? Ты же добровольно пришёл учиться! Так учись, тебе ж ещё и деньги за это платят!

Он был немного глуховат и не всегда мог расслышать подсказку из класса тому, кто стоял у доски и ждал с нетерпением, переминаясь с ноги на ногу. В таких случаях Сергей Мартынович зорко следил за классом и, если замечал, что у кого-то шевелились губы, тут же выгонял из класса и отвечающего у доски. Приходилось прикрываться ладонью или тетрадью. Особенно запомнился Шапкин, который великолепно плясал чечётку и, стоя у доски, не мог устоять на месте в ожидании подсказки.

С первых дней учёбы Ефим показал себя круглым отличником. В любой момент он готов был отвечать, будь то у доски или с места. Некоторые сокурсники называли его «за глаза» «выскочкой», однако со своими вопросами постоянно обращались к нему. Ефим знал, что только упорной учебой он сможет окончить техникум, а после, возможно, поступить и в институт. Прошёл месяц, все с нетерпением ждали стипендии, особенно такие горемыки, как мы с Ефимом. И вот вывесили список стипендиатов. Все бросились к доске объявлений и стали искать свою фамилию. Как мы с Ефимом ни старались, наших фамилий не было. Мы протирали глаза, вновь и вновь перечитывали список, но себя не находили. Мы пошли к директору для выяснения и услышали:

- Вы же не сдали вступительные экзамены по русскому языку. Вы, он по- казал на меня, - получили «двойку», - а Вы, он указал на Ефима, - получили единицу. Учиться вы можете условно и если сдадите все экзамены за первый семестр, будете в дальнейшем получать стипендию...

У меня по русскому языку не было в школе троек, я был уверен, что и Ефим получал одни пятерки. Очевидно, в составе приемной комиссии находился кто-то враждебно относившийся к немцам и евреям. Я думал, что Ефима подвела онемеченная фамилия. Я не знал, что предпримет Ефим, но понял, что мне учиться не придётся, так как мама работала в совхозе и получала очень маленькую зарплату. Денег на мою учёбу у нас не было. Я пошёл к Марии Цесаревне, всё рассказал и сказал, что решил ехать домой... Но добрая Мария Цесаревна отговорила меня и велела подождать, когда муж придёт с работы. Она попросила Николая Александровича сходить к директору техникума и уговорить его разрешить мне пересдать вступительные экзамены. Я тут же попросил Николая Александровича замолвить слово и за Ефима, сказав, что они живут очень бедно... Николай Александрович улыбнулся и пообещал поговорить и о Ефиме. Он созвонился с директором и договорился о встрече. В назначенное время мы пошли к директору. Николай Александрович велел посидеть в коридоре, а сам зашёл в кабинет. Он пробыл у директора около получаса. О чём они говорили, осталось неизвестно, но по выходе он сообщил, что мне разрешено переписать диктант.

- А Ефиму?

- И Ефиму тоже...

Я был на седьмом небе! Ефиму об этом разговоре не было сказано ни слова, иначе тот чувствовал бы себя неловко. В назначенный директором день мы вдвоём сели в пустой аудитории и под диктовку написали диктант. Какую оценку мы получили, нам не сообщили, но со следующего месяца стали получать стипендию и опять воспряли духом c Ефимом.

 

Общежитие

 

Берта получила общежитие сразу, а я только через месяц. Семья Николая Александровича и Марии Цесаревны из пяти человек проживала в трехкомнатной квартире, так что им было не просто принимать у себя ещё и меня. Только воспоминания о наших родителях, и о том времени, когда мы мирно проживали поблизости друг от друга, не позволяли им оттолкнуть нас. Голубины на протяжении всей учебы духовно и материально поддерживали меня. Мария Цесаревна по-матерински относилась ко мне даже в мои зрелые годы. Эти взаимоотношения продолжались до её смерти в 1981-м году. Николай Александрович скончался ещё раньше. Я был бесконечно благодарен этой семье за их добрые, отзывчивые сердца.

Получить место в общежитии считалось в то время великим счастьем, так как мест всем желающим не хватало. В комнате, которую мне выделили, стояло пятнадцать кроватей, если можно считать кроватью металлический каркас с тремя поперечными прутьями, расположенными почти в метре друг от друга. Две ситцевые наволочки с небольшим количеством пакли составляли матрац и одеяло. Такая же наволочка, но только поменьше размером – подушку. Чтобы как-то улечься, мы собрали вдоль железнодорожного полотна полосовое железо и соединили им поперечные прутья, создав таким образом подобие сетки. Затем внутри наволочек была равномерно распределена пакля и всё это было аккуратно уложено на кровать. Вот и вся премудрость.

В комнате жило пятнадцать человек шести или семи национальностей. Однако среди нас никогда не возникали межнациональные споры. Все мы были из бедных семей, а бедность, как известно, не имеет национальности... Исключение из этой бедной когорты составлял Анатолий. Его мать работала в продовольственном магазине, она баловала сына вкусностями, но это не нарушало дружбы.

Теперь нужно было всех студентов прописать. Комендант общежития собрала паспорта. Когда дело дошло до моего паспорта, она обратила внимание на то, что в паспорте нет пометки о прописке и выписке.

- Откуда у тебя такой паспорт? Он же безадресный, как же я тебя пропи-

шу? – спросила комендант.

Всех этих тонкостей я не знал и сказал только, что его выдал начальник районного паспортного отдела.

- Ну, ладно, попробую его положить между другими, может, пронесёт... – рассудила эта мудрая женщина.

Она пошла в паспортное отделение и, когда служащая отдела увидела целую пачку студенческих паспортов, заявила:

- Вот что, милая, у меня нет времени штамповать всю эту массу. Возьми печать, садись за тот стол и сама прописывай своих студентов!

Так я был спасен от очередной неприятности.

В то время продукты выдавались по продовольственным карточкам.

Дневная студенческая норма хлеба составляла пятьсот граммов и один раз в месяц немного жира и сахара. Однако стипендии хватало только на хлеб, который почти все успевали съедать по дороге в общежитие. Так как жир и сахар было не на что выкупать, карточки на эти продукты продавались, пополняя, таким образом, наш скудный бюджет. Очевидно, тогда и родилась поговорка: «Не до жиру – быть бы живу!»

Как то, в одном тихом переулке, я наткнулся на ларёк, в котором продавалась ливерная колбаса по тринадцать рублей за килограмм. Её продавали свободно, без карточек, но, к сожалению, у меня не было денег. Я побежал в общежитие и нам удалось собрать денег только на один килограмм. Вдвоем с другом мы помчались в ларек за колбасой. Затем тут же, на привокзальном базаре продали её по завышенной цене и купили на эти деньги в том же ларьке уже три килограмма колбасы, опять её продали и на вырученные деньги решили купить колбасы для себя, но её там уже не оказалось. Так что эту замечательную колбасу мы только понюхали, но зато у нас пополнилась касса, а запах её всё ещё витал в воздухе.

Однажды Анатолий получил ко дню рождения от матери карманные часы

«Молния» стоимостью 720 рублей. Для бедных студентов со стипендией в сто сорок рублей это казалось целым состоянием. Часы были единственные в комнате, и Анатолий очень ими гордился. С этого дня ему вменили в обязанность будить утром всех по часам. Он чуть ли не каждые полчаса вынимал часы из кармана, открывал крышку и многозначительно взирал на циферблат. Но однажды, вьюжным зимним вечером, часы остановились... Все моментально стали «часовыми мастерами» и советчиками. Они не могли себе представить, как утром проснутся без них:

- Может, замерзли? Подыши на них или дай, мы подышим! – советовали одни.

- Потряси их, потряси! Подержи возле сердца, может, ритм сердца их сдвинет с места! – советовали другие. Однако Анатолий пренебрёг всеми советами. Гарантийный срок ещё не истек и на следующий день после занятий он пошёл в гарантийную мастерскую.

Вооружившись очками, часовой мастер внимательно осмотрел со всех сторон часы, но ничего подозрительного не обнаружил. Тогда он вооружился лупой и стал разбирать часы. Добравшись до шестеренок, заметил между зубчиками что-то неопределенное. Аккуратно взяв пинцетом это «что-то», положил его на стекло. Протёр глаза и лупу, ещё раз внимательно посмотрел на это «что-то» и начал хохотать. У него сотрясались плечи и на глазах выступили слёзы. Анатолий ничего не понимал и смущённо озирался.

- Ты где живёшь, молодой человек? – спросил мастер.

- В студенческом общежитии, – ответил Анатолий, не понимая, о чём речь.

- Ясно... Твои часы остановила спутница всех войн – вошь, которая залез- ла через отверстие заводной головки внутрь механизма и застряла между зубчиками шестерёнок. Она, можно сказать, совершила геройский поступок, остановив своей грудью ход времени!

Анатолий готов был провалиться со стыда, но мудрый часовой мастер успокоил его:

- В этом нет ничего постыдного, ибо там, где ведутся войны, всегда заво-

дятся вши. Создается впечатление, будто они хотят нам сказать:

- Пока вы будете между собой воевать, мы будем вас грызть! Теперь, Сла-

ва Богу, воцарился Мир и эти паразиты или, как их там ещё называли, сами скоро уйдут.

Мастер вновь собрал часы, захлопнул крышку циферблата и вручил Ана- толию. Для убедительности Анатолий приложил часы к уху. Четкий ритм вернул ему прежнюю гордость, и он в хорошем настроении вернулся в общежитие.

Узнав в чём дело, «однокашники» тоже смеялись до слёз и пытались выяснить, чья же эта тварь, но у неё теперь не спросишь. Впрочем, какой уж тут смех, если эти твари никому не давали спокойно спать...

Я был близорук и чтобы лучше видеть то, что преподаватели писали на доске, сидел в первом ряду. Мои босые ноги выглядывали из-под стола. Я даже как-то немного гордился тем, что, как Ломоносов, ходил на занятия босиком. Как-то Валентин Михайлович, преподаватель по геодезии и куратор курса, которому надоело смотреть на мои красные от холода ноги, отчитал меня перед всеми:

- Что ты тут сидишь передо мной с красными, как у гуся, ногами? Если ещё раз придёшь в таком виде, вылетишь из техникума!

Я ответил, что у меня нет обуви, но Валентин Михайлович не поверил. Я боялся, что тот выполнит угрозу и пошел к Марии Цесаревне. Внимательно выслушав меня, она высказала предположение, что, возможно, что-то осталось у её теперь уже взрослых сыновей. Она спустилась в подпол и вскоре вернулась с парой коричневых кожаных, немного поношенных ботинок, которые оказались мне впору. Я был счастлив и Мария Цеса-ревна была рада, что смогла помочь. Она улыбнулась и по-матерински обняла меня.

В комнате, в которой мы жили, имелась только одна одноконфорочная электрическая плитка, которой пользовались все пятнадцать человек. Поэтому было желательно варить такую пищу, которая могла бы быстрее свариться. Однако приходилось варить то, что можно было достать. Мама, когда она работала библиотекарем, читала книги о ковбоях, которые варили обычно фасоль, поскольку это очень калорийная белковая пища. И вот однажды я получил из дому немного фасоли...

- Что с ней делать собираешься? – спросили меня товарищи. – Как и когда будешь её варить?

- Ещё не знаю, - ответил я, - но у меня ничего другого нет. Я её, наверное, сначала замочу... Высыпав фасоль в консервную банку, я залил её теплой водой и поставил на два дня на теплую печь. Когда пришло время варить фасоль, оказалось, что она прокисла. Однако я и не думал её выбрасывать. Что из того, что прокисла и при варке распространяла такой запах, что мои товарищи были вынуждены покинуть помещение. В другие времена такая фасоль была бы выброшена, но не в 1946-м. Я её съел. Эта еда ещё долго снилась во сне, отчего я в ужасе просыпался. Только спустя много лет я смог снова без отвращения кушать фасоль...

Учился я хорошо - знал, что только в этом случае мне дадут возможность окончить техникум. Я подружился с Юрием - сыном прокурора Иссык- Кульской области, который тоже жил в общежитии. Юрий был, как и я, вечно голоден. Если мне от случая к случаю перепадали кое-какие продукты из дома, то мачеха Юрия не баловала его. Только отец, бывая иногда в командировке во Фрунзе, водил Юрия иной раз в общественную столовую, где они вместе обедали.

Нужно было быть изобретательным, чтобы выжить в голодное время. Как-то мы узнали, что на железнодорожной станции Пишпек, в четырёх километрах от общежития, хранились бурты сахарной свеклы. Туда мы в особо Туда мы в особо трудных ситуациях и отправлялись. Чтобы взять там немного свеклы осторожно к ней подобраться, схватить несколько штук и, как можно быстрее, исчезнуть, чтобы не попасться в руки сторожу. Он мог устроить нам серьезные неприятности. Я всегда помнил слова начальника паспортного отдела:

- Не высовывайся, всегда оставайся в тени.

Нами была разработана тактика добывания свеклы: я шёл прямо к сторожу с тем, чтобы выпросить у него несколько корнеплодов, зная заранее, что ничего не получу. Разговаривая с ним, я становился так, чтобы бурты свеклы оказывались у него за спиной. Юрий тем временем приближался к отдалённому концу бурта, хватал несколько корней и исчезал. Я это видел. Когда Юрий благополучно покидал «поле деятельности», вежливо прощался со сторожем и уходил. Сторож был доволен, что освободился от просителя, а мы, что операция удалась. Таким образом, все были довольны, а мы два дня были обеспечены едой. В общежитии свекла разрезалась на мелкие кубики, чтобы быстрее сварилась. Затем добавлялось чуть-чуть кукурузной муки. По мере необходимости такие походы повторялись, пока в буртах ещё оставалось немного этого драгоценного дара. Я до сих пор ещё ощущаю вкус этой «каши».

Во дворе техникума росло несколько тутовых деревьев. Поздней весной, рано утром, ещё задолго до начала занятий, мы с Юрием уже сидели на деревьях и лакомились сладкой ягодой. Это был наш завтрак. То была пора испытаний студентов голодом. Юрий не выдержал этих испытаний и бросил техникум:

- Хоть мачеха меня и не любит, но с голоду умереть не даст!

На втором году обучения жить стало немного легче. Хозяйство в стране восстанавливалось, были отменены продовольственные карточки. Тем не менее не было дня, когда я бы мог сказать, что сыт. Теперь я больше времени уделял книгам. Учеба давалась легко и почти всё свободное от занятий время я проводил в республиканской библиотеке имени Чернышевского. Там познакомился с отечественной и зарубежной художественной литературой.

Ещё в школе я пристрастился к художественной литературе, но нам давали только основные сведения о ней - самих книг в деревне достать невозможно было. Теперь для меня открылась большая возможность нагнать упущенное. О, какой мир открыли мне книги! Вместе с героями романов я «принимал участие» в освоении Северного и Южного полюсов, «опускался в скафандре» в морские глубины, был героем персонажей Александра Дюма. В течение второго курса обучения я «проглотил», наверное, больше художественной литературы, чем за всё время обучения в техникуме.

Зимой Берта тяжело заболела. Суровая зима и ветхая одежда спровоцировали ревматизм. Дело дошло до того, что она не могла ложку держать в руке. Её подруги позвонили в техникум, где я учился, но мне об этом звонке ничего не передали. Мама почувствовала что-то неладное и приехала на колхозной машине. Берту завернули в одеяло и положили в кузов. Мама села рядом, а я остался стоять в кузове, держась за борт машины. Накануне в городе была оттепель, мои ботинки промокли и теперь от ночного мороза они постепенно промерзали. Не доехав трех километров до дома, машина застряла в глубоком снегу. Пришлось нам с ещё одним парнем из колхоза идти пешком за помощью. Там нашли двух волов и отправили их к машине с провожатым. Сами мы уже не могли идти, ибо обмороженные ноги не давали покоя. С Бертой я пробыл дома некоторое время, пока со здоровьем не стало лучше.

На третьем курсе я всё больше интересовался специальными предметами своей будущей профессии. Теперь я чаще обращал внимание на качество дорог и улиц, размышляя над их улучшением. В техникуме не было подготовленных преподавателей по специальным предметам. Лекции читали специалисты различных организаций. Так мостостроение преподавал главный инженер Главного Дорожного Управления республики Григорий Андреевич Егурнов; дорожно-строительные машины – зам. министра коммунального хозяйства республики - Владимир Викторович Шестаков. Лекции по статике сооружений вёл бывший профессор Куйбышевского Авиационного института Иван Андреевич Верзин. Он отсидел в годы сталинских репрессий десять лет и чудом остался жив. После заключения ему не было разрешено читать лекции в институтах. Лекции по дорожному делу читал директор техникума Константин Иванович Мелешкин. Все они были первоклассными специалистами своего дела.

продолжение следует

 

 

 

↑ 295