Н. Косско

Новые перспективы

– Саш, а Саш, тут в газете объявление… – Эмма, взволнованная и вся какая-то расхристанная, врывается в комнату и хватает мужа за рукав. – Вот послушай, нет, сначала дай отдышаться…

Немного придя в себя, она рассказывает мужу, что нашла в газете объявление крупного московского издательства, которому требуется квалифицированный переводчик с немецкого языка с хорошим знанием немецкой литературы!

– Вот! – Эмма всё ещё взбудоражена, но резко замолкает, встретив неодобрительный взгляд мужа. Ничего не понимает. Молчит. Зато волю словам даёт Саша:

– Ну, когда же ты наконец угомонишься, а? И что ты всё время ищешь приключений на свою голову? Мало тебе давали по мозгам, почему ты не делаешь никаких выводов из своего богатого опыта с пятым пунктом в паспорте? Ну, почему, объясни?! Опять хочешь получить плюху?! А потом месяцами страдать от депрессии, приходить в себя, с трудом возвращаться к нормальной жизни? Я тебе не позволю гробить себя… да и о девчонках надо подумать, ладно я, а они-то почему страдать должны?!

– Саш, ты что, Саша, – Эмма испугана этим неожиданным взрывом, но не сдаётся. – Ты явно преувеличиваешь. В наши дни треклятый пятый уже не играет никакой роли, разве что для наших «друзей в штатском», но я же не рвусь на дипломатическую службу, в журналистику или там в генералы или судьи, куда двери для немцев закрыты, – я просто хочу попробовать свои силы в переводческом деле, а тут уж… Ну, какие тут-то могут быть «идеологические диверсии»…

– Да знаю я, но они же чертовски изворотливы и могут нагородить чёрт-те что, чтобы от тебя избавиться… Эмма, у тебя же есть прекрасная работа, которую ты любишь и которая доставляет тебе, я же вижу, радость и счастье, у тебя замечательные отношения в коллективе, а уж студенты…

– Саша, – Эмма старается не встречаться с ним взглядом, – Саша, я всё это понимаю, тебя понимаю и твои опасения, но я должна попробовать, понимаешь, должна, потому что именно для того, чтобы стать переводчиком, я поступала в своё время в иняз. Но потом наше отделение расформировали и передали пединституту…

Была и ещё одна очень важная причина того, что Эмма так рвалась в столицу, но о ней она мужу говорить не стала. Может, потому, что Москва была её заветной, несбыточной мечтой, о которой она не то что говорить – думать боялась. Теперь мечта о Москве, красавице Москве, в которую Эмма была безумно влюблена, обретя более чёткие очертания, прочно вошла в её сознание, она оказалась досягаемой – только руку протяни. И Эмма её протягивает. Втайне от Саши она пишет заявление и отправляет, приложив к нему пару своих переводов, в Москву.

Телеграмму принесли, когда Саша был дома один. Прочитав её, он начал в задумчивости ходить по комнате, потом решительно достал из-под кровати чемодан.

– Ты куда это собрался? – незаметно войдя в комнату, Эмма останавливается у порога и в недоумении переводит взгляд с Саши на чемодан и обратно. – Мы куда-то едем?

– Да.

– И куда?

– В Москву, – Саша немногословен и кивает на телеграмму на столе.

– Быть этого не может! – Эмма не верит своим глазам, хотя на бланке чёрным по белому написано, чтобы она немедленно приехала в издательство на собеседование. «…Гостиница ваше имя заказана тчк случае успеха прописку Москве гарантируем тчк».

– Прописку гарантируем, – повторяет вслух Эмма. – Саша, ты слышишь, они даже гарантируют прописку! В Москве!

– Спокойно, спокойно, ты ещё не прошла собеседование да и переводы не отослала…

– Уже…

– Что значит – «уже»? – не понимает Саша.

– Ещё раньше отослала, думаешь, они с бухты-барахты пригласили меня? Осталось только собеседование…

И всё завертелось, закружилось, понеслось… Верный своему принципу – не мешать карьерному росту Эммы, – Саша взял неделю отпуска и отвёз детей к тёще, Эмма тоже сумела отпроситься в институте. Осталась экипировка, вопрос далеко не праздный, если речь идёт о поездке среднестатистической провинциальной советской семьи в Москву – столица как-никак.

Эмма критически перебирает одежду в шкафу, затем достаёт белую нейлоновую рубашку мужа и предмет особой гордости в его гардеробе – плащ-болонью, купленный у спекулянтки за кошмарные деньги.

– Какой ты у меня красавец! – Эмма даже зарделась от гордости, оглядывая стройную фигуру мужа в щегольском импортном плаще. – Ты сразишь москвичек наповал, – смеётся она, не подозревая (как, кстати, и сотни тысяч советских обладателей болоньи и тех, кто страстно мечтал о таком плаще), что это всего-навсего спецодежда портовых рабочих в Италии! А в СССР тогда начался настоящий «болоньевый бум» и продолжался довольно долго. Но разве это удивительно в стране сплошного дефицита, где для многократного использования даже приходилось стирать полиэтиленовые пакеты?!

Наконец, супруги Соколовы отбывают в Москву…

После первого же дня собеседования стало ясно, что самым смелым надеждам Эммы суждено сбыться: в издательстве были очень довольны её переводами и результатами собеседования и обещали заключить с ней трудовое соглашение. Но, к сожалению, оправдались и худшие опасения Саши. Когда они с заявкой издательства и паспортами явились в паспортный стол, дама за стойкой сказала коротко:

– Подождите немного, – и исчезла за высокой дверью, а вернувшись через несколько минут, смущённо заявила, что его, Сашу, она может прописать, а вот его жену – нет.

Ничего не понимая, но уже предчувствуя беду, Саша требует объяснений, но дама упрямо твердит, что у неё свои инструкции и распоряжения, которые она обязана выполнять.

– Но ведь не я поступаю на работу, а моя жена! – Саша вне себя, хотя начинает понимать, что ничего не добьётся.

– Её мы прописать не можем!

– Но почему?!

– Не можем – и точка! Следующий!

– Нет, дамочка, так просто вы от меня не отделаетесь, я вас русским языком спрашиваю: по какой причине вы отказываете моей жене в прописке?

– А я русским языком отвечаю: не я, а инструкция отказывает, – уже агрессивно, чуть ли не переходя на крик, отвечает работница паспортного стола.

– Это пресловутый пятый пункт, да? – вступила в их перепалку Эмма.

– Вот видите, – на лице паспортистки расцвела улыбка уверенного в своей правоте человека, – всё прекрасно сами понимаете, а скандалите, – и, обращаясь к Саше, она поставила жирную точку: – Жену слушать надо, она у вас умница, даром что немка…

В издательстве им ничем помочь не могут. После множества телефонных звонков секретарю всё же удаётся узнать некоторые детали какого-то положения, где есть, якобы, пункт о запрете на прописку граждан немецкой национальности в Москве, Ленинграде, Киеве и ряде других городах-героях. Но источник за точность не ручается.

Саша в бешенстве, чаша его терпения переполнена. Он записывается в Приёмную Президиума Верховного Совета СССР по рассмотрению жалоб трудящихся, где опять получает ответ с расплывчатой формулировкой, что такое постановление существует. Однако и там отказываются назвать сам документ и сказать, где и как с ним можно ознакомиться.

…Соколовым повезло, в купе они оказались одни: не надо было притворяться, делать вид, скрываться, шептаться – можно дать волю чувствам. Но разговаривать не хотелось, поэтому ехали молча, думая каждый о своём, но в принципе об одном и том же.

Эмма корила себя за неосторожность, за то, что снова забыла о своём «клейме», полетела, как бабочка на огонь, навстречу очередной мечте, забыв о прежних ранах. И вот её опять настигает новый жестокий и подлый удар, от которого она не так быстро оправится. Но всё проходит, пройдёт и эта боль, потом последует медленное выздоровление, на которое уйдут не недели, не месяцы, но годы.

И так раз за разом… До бесконечности?

– Странно, ведь вездесущие и всесильные «рыцари плаща и кинжала» поступают, в сущности, близоруко, даже глупо! Куда проще было бы игнорировать немцев, взяли бы да и позабыли о них…

Саша не понимает, куда клонит Эмма.

– Ну, представь себе, они перестали бы нас третировать, оставили бы в покое. У нас, немцев, было бы совсем другое отношение и к этой стране, которая, в сущности, является нашей родиной, и к народу, вообще ко всему! А многие, устав от каждодневной борьбы за свою «немецкость», и вовсе сдались бы, ассимилировались и растворились бы в новой «общности советских людей». И жили бы себе спокойно. Но нет, «этим ребятам» нужен внутренний враг, и они находят его в лице немцев, крымских татар, евреев… Они что, не понимают, что работают против самих себя? Саш, в принципе я им ещё должна быть благодарна за всё это – за унижения, издевательства: ведь, в сущности, я осталась немкой не в последнюю очередь благодаря их стараниям!

Эмма говорит и говорит, не замечая, что Саша ей не отвечает. Он молча стоит у окна и отсутствующим взглядом провожает пролетающий за окном пейзаж, потом так же молча переводит взгляд на Эмму. В его глазах такая бездонная тоска и бесконечная безысходность, что Эмме становится страшно.

– Саша, ты что?

– В любом другом цивилизованном государстве, – голос Саши вибрирует от накопившегося возмущения и злости, – в любом другом государстве можно было бы обжаловать в суде этот отказ в паспортном столе, но только не у нас, в самой справедливой стране мира! Ты здесь – никто, и они делают с тобой, что хотят! Так разве удивительно, что всё больше людей стараются убраться из этого «рая рабочих и крестьян»?! Люди вынуждены покидать свою родину, уезжать из этой изумительно красивой страны, оставлять всё это, – он в отчаянии показывает на проплывающие за окном леса и поля. – А всё почему? Да потому, что на этот вопрос ответил в своё время Лермонтов, и ответ этот актуален по сей день. Помнишь?

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, послушный им народ…

Написано более 130 лет назад, а что изменилось? Ни-че-го! Абсолютно ничего: и рабы, и мундиры, и послушный им народ – все на месте! Эмма… – Саша вдруг хватает её за руки и горячо шепчет: – Сейчас же многие советские немцы возвращаются в Германию… Посмотри, сколько студентов у вас уже уехало… У тебя в Западной Германии живёт брат… Может, мы…

– Саша?!! – Эмма в ужасе зажимает ему ладошкой рот. – Что ты говоришь, Саша?!

– Я знаю, для тебя это неожиданно, мы никогда об этом не говорили…

– Нет, конечно, но я подумать не могла, что ты… Но ты же русский, Саша, это твоя родина… я же поэтому и думать об этом себе запрещала…

– Всё правильно, но я… мне здесь порой просто не хватает воздуха, и кажется, что я задыхаюсь в этом бедламе… – он замолкает и опускает голову.

В тюрьме народов

Вот уж поистине: знал бы, куда упасть… Многочисленные владельцы паспортов с «сомнительным» пятым пунктом, в основном евреи и немцы, даже мечтать не могли о том, что когда-нибудь этот «изъян» обернётся для них благом и пресловутый «пятый» даст им право на законных основаниях требовать свободы выезда из «социалистического рая». Но именно так и произошло, и в начале 70-х советская власть под нажимом американцев вынуждена была «отпустить» в Израиль около 45 тысяч евреев, а желающих всё прибавлялось. Потом поползли слухи о том, что уезжают и немцы, правда не так массово, как евреи. Слухи подтвердили «голоса». Они информировали своих слушателей о состоянии дел, давали вполне конкретные правовые консультации, советы: куда, в какие учреждения обращаться, на какие международные документы ссылаться и даже как себя вести в той или иной ситуации. Многим удалось познакомиться с некоторыми пунктами Декларации прав человека, которую по вечерам зачитывали дикторы «голосов». В принципе это был своего рода правовой ликбез, и люди с благодарностью принимали такую информацию.

Официально проблемы выезда из СССР не существовало, а были лишь «отдельные позорные явления», которые властям приходилось признавать, чтобы успокоить мировое общественное мнение или начать очередную пропагандистскую кампанию против выезжающих. И если первоначально речь действительно шла о единичных случаях, то постепенно страну в поисках лучшей доли и места под солнцем поспешило покинуть множество евреев и немцев, потоки которых устремились в Израиль, Америку, Германию. Напоследок родина как липку обдирала своих неблагодарных дитятей: выкуп за дипломы, пошлины за оформление документов, сборы за паспорта – 400 рублей за каждого человека, в том числе и за грудничков (почти шесть месячных зарплат учителя!) – сумма неподъёмная для большой семьи. А евреям приходилось платить сверх этого ещё 500 рублей за выход из гражданства, итого 900 рублей! Если бы не Израиль, оказывавший им материальную поддержку через голландское посольство в Москве (своего представительства там у него не было), многие не смогли бы тогда преодолеть этот барьер.

К немцам же власти проявили советский «гуманизм» в его высшей форме. Им не надо было откупаться от гражданства СССР. Подразумевалось: «Ежели вернуться захотите – завсегда пожалуйста, ежели не захотите – найдём способ вернуть».

– …У тебя же там живёт брат, а значит, здесь должен сработать пункт о воссоединении семей, – не сдаётся Саша, умоляюще заглядывая Эмме в глаза, – ну подумай, это родство первой степени – брат. Нам может повезти…

– А может не повезти! Ты слышал, сколько отказов получили немцы в Красном…

– А сколько у нас в городе получили разрешения?!

– Это, друг мой, совсем из другой оперы! Здесь разрешения получили евреи, нельзя же сравнивать… У них поддержка США, Израиля, мощных сионистских организаций на Западе. А проблемы немцев как бы и нет, ни на Западе, ни здесь никто о них, их желании вернуться на историческую родину, в Германию, тем паче об отказах и жутком обращении не говорит – достаточно прогуляться по эфиру, чтобы удостовериться в этом, – Эмма всё больше раздражается, но причина вовсе не в Саше. В ней говорит обида на любимую Германию, которая не может или не хочет выступить в защиту своих сородичей. – Там один только Джексон чего стоит…

– Да-а-а, тут слов нет, снимаю шляпу! – у Саши загораются глаза. – Вот кремень мужик! Известная «поправка сенатора Джексона» – кость в горле не только у наших политиков, а он упёрся: никакого режима наибольшего благоприятствования в торговле с СССР, пока не отпустят всех желающих! Только нам-то она, эта поправочка, никак не поможет, – упавшим голосом продолжает он, и восторженность в его глазах гаснет, – ведь речь идёт только о евреях. Поэтому… если евреи выезжают мощным потоком, то у немцев это просто слабенький, тоненький ручеёк.

– Который и вовсе пересох бы, не будь Андрея Дмитриевича Сахарова и Елены Боннэр…

– При чём здесь Боннэр? – Саша в недоумении. – Ну-ка, отсюда поподробнее. Положим, Сахаров… да, он действительно выступает за соблюдение прав человека вообще, а вот Боннэр… Ей-то зачем немцы?

– Ну, и пентюх ты, Сашка, Господи прости! Иногда просто диву даёшься, какой ты тугодум! Для них не важно, еврей ты или немец, ты в первую голову – человек. Так вот: вчера «Свобода» передавала репортаж с Всемирного еврейского конгресса и цитировала выступление Елены Боннэр. Дословно сказать не могу, но за точность мысли ручаюсь. А сказала она, что мир уже достаточно осведомлён о притеснениях евреев в СССР, но есть там ещё немцы, которые находятся в гораздо худшем положении, и что надо бить во все колокола, ну, вроде этого что-то… Я готова была расцеловать её за это! А Германия…

– Надо же! Нет, я ничего не слышал об этом демарше Боннэр. Какая она всё-таки молодчина! Хоть кто-то заступился за немцев! Со стороны Германии поддержки ожидать не приходится, её наши всегда могут прижать в любое время: «фэйсом об тэйбл» – и будь здоров! Немцы боятся любой конфронтации, и когда наши начинают размахивать дубиной «вмешательство во внутренние дела СССР» (а делают они это часто и очень ловко), Германия «хенде хох» – и отступает.

– Саша, – Эмма поморщилась, – ну, сколько раз я тебя просила не повторять эти германофобские «хенде хох», «немец капут» и прочие глупости, это даже не смешно, правда…

– Ну прости, прости, не буду больше, ты мне лучше скажи, что делать-то будем? Ведь эта дверь, вернее, дверца на Запад, на свободу может захлопнуться в любую минуту, и тогда конец всем нашим мечтам.

– Да, такое уже было в 1928–1929 годах, когда из СССР можно было уезжать. Мама рассказывала, что трое её братьев и две сестры тогда уехали в Канаду…

– А что же твоя мама?

– Она тогда уже была замужем, а папа не хотел никуда ехать, только в Германию.

– И что?

– А то, что Германия тогда не впускала немцев из России, и папа мой остался ни с чем… Вернее, без последствий это не обошлось: его потом расстреляли – и за это тоже…

– Но сейчас-то время другое, за это сейчас не расстреливают, слава Богу! – Саша потёр лоб и уставился в пол. – Но если уж выбирать, то лучше б расстреляли, чем такая жизнь…

– Не городи ерунду, – Эмма устало оперлась о подоконник, – оставь ты эти благоглупости, давай лучше серьёзно подумаем, взвесим все за и против. Ты же понимаешь, что в случае неудачи будущего у нас в этой стране не будет. Понимаешь? Не будет его и у наших детей… Ведь не все получают разрешение на выезд, далеко не все, и сидят люди десятки лет на чемоданах, «в отказе» – без прав, без работы, без будущего… одним словом – «отказники».

– Давай не будем пессимистами, а? – Саша крепко прижимает жену к себе. – Мы обязательно, слышишь, обязательно уедем, ничего не бойся, прорвёмся. Завтра напишешь письмо Вальтеру: так, мол, и так, едем!

– Ты уверен? – в голосе Эммы слышны саркастические нотки. – Да об этой моей просьбе в КГБ тут же узнают, как только я опущу письмо в почтовый ящик! Пер-люс-тра-ция, мой дорогой, перлюстрация!

– Да пусть знают! Это уже не играет никакой роли, важно, что мы решились, – и точка!

Они проговорили до утра, обсуждая проблемы и трудности, которые на них, вероятнее всего, навалятся, строили планы на будущее, даже позволили себе осторожно помечтать…

Счастливые! Ни Эмма, ни Саша ещё не понимали, во что они ввязались и кому бросили вызов, не подозревали, каких масштабов катастрофа на них надвигается, сколько горя и лишений придётся вынести. Да, цена свободы будет высока… Но сейчас они ещё полны надежд и счастливы!

После возвращения из Москвы Эмма отправила брату письмо с просьбой прислать вызов. Он с радостью откликнулся, и началась оживлённая переписка: в Немецкий Красный Крест требовалось представить данные обо всех членах семьи и доказательство близкого родства, при этом немецкая сторона готова была удовлетвориться показаниями свидетелей.

«Не волнуйся, – писал Вальтер, – в Германии живут наши бывшие соседи, они готовы подтвердить, что мы – брат и сестра».

– Как здорово! – восхитилась Эмма. – Всё просто, никаких тебе бюрократических проволочек. Представляю, что будет у нас…

И ошиблась: «у нас» этот вопрос даже не вставал, «у нас», то есть ТАМ, доподлинно известно о каждом всё – и кто чей брат, и кто чей сват.

Настроившись на ожидание, чета Соколовых вела двойной образ жизни. Внешне они старались не привлекать к себе внимания и производить впечатление добропорядочных, лояльных граждан, но в узком кругу друзей и знакомых сбрасывали маски, вступая в острые споры об актуальных событиях в СССР. Разговоры эти всегда были предельно откровенными, и Эмме порой было не по себе, когда они заходили слишком далеко и становились просто опасными. При этом она каждый раз ловила себя на том, что незаметно обводит взглядом группу спорщиков, задавая себе один и тот же вопрос: «Кто же этот „он“ или „она“? Кто из присутствующих приставлен к нашей группе всесильными органами?» Она с болью всматривалась в такие родные лица друзей, и всё в ней восставало против грязных подозрений. Но кто тогда в стране не знал, что «ребята из органов» вездесущи и что в каждое «кухонное сообщество» был внедрён «свой человек», который информировал своих «опекунов» о том, что думают, говорят или намереваются делать «неблагонадёжные элементы». К ним, конечно же, причисляли каждого, кто хотел вырваться из страны.

Саша с Эммой были на сто процентов уверены, что ТАМ уже в курсе их намерений и что к ним, естественно, уже приставили кого-то. Это, правда, имело и свои преимущества: ведь стоило захотеть, чтобы ТАМ что-то узнали, – об этом начинали говорить на «кухонных посиделках». Иногда таким образом удавалось наводить «товарищей в штатском» на ложный след. К сожалению, ненадолго и не всегда.

Итак, эмиграция – дело решённое, но вот уже второй месяц от Вальтера не было ни слуху ни духу, и о причинах приходилось только догадываться – ТАМ, видимо, не дремали.

– А чему тут удивляться? – Саша раздражённо шагает взад и вперёд по комнате. – Чему тут удивляться, если ОНИ перлюстрируют всю почту, особенно письма из-за рубежа? Уверен: лежит наш вызов у кого-то из них на столе и ждёт своего часа, пока не решат, доставлять или не доставлять! Вот сволочи!

Но однажды… Однажды, вернувшись с работы домой, Саша застал жену, воевавшую с зарёванной Иришкой: дочь категорически отказывалась жить в общежитии и требовала настоящую квартиру – с ванной и балконом! Как у её подружек!

– И чтобы был настоящий холодильник, – всхлипывая, добавила девочка.

– Ну, так в чём же дело? – схватив в охапку Иришку, Саша закружил её по комнате. – Если наша принцесса хочет квартиру, она её получит!

– Ну, что ты несёшь, Саша? – Эмма не скрывает раздражения. – Какая квартира? Не надо даже в шутку обещать то, чего не можешь выполнить!

Но Сашу не унять – схватив Эмму за руку, он вытаскивает из кармана большой коричневый конверт и, размахивая им, торжественно и как-то даже театрально возвещает:

– Вот здесь, мои дорогие дамы, есть всё, что пожелаете: квартира со всеми удобствами, холодильник, цветной телевизор и, может быть, даже… автомобиль!

– Вызов! Мы получили вызов?! Наконец-то! Слава Богу!

продолжение следует