На краю земли - Am andere Ende der Welt (8 часть) (31.10.2019)

 

Н. Косско

 

Новенький

 

– Ну, Эмка, ты даёшь! – Ленка Ванюшина вне себя от возмущения. – Неужели так трудно вовремя встать?

Я пытаюсь оправдаться, но ребята в автобусе солидарны с Ленкой и набрасываются на меня:

– Принцесса, подумаешь!

– Эгоистка!

– Засоня!

– Ленивая корова!

За «ленивую корову» я отвешиваю Дениске оплеуху, не очень сильную – так, больше для порядка, – остальное пропускаю мимо ушей. Да и что мне ответить? Ребята правы: кому охота сидеть лишние четверть часа в холодном автобусе и ждать, пока их величество соизволят выспаться?

Но дело было вовсе не в том, что я люблю поспать, просто эти четверть часа нужны были моей маме, чтобы принести мне из больницы завтрак – булочку и кружку горячего молока. Не буду же я позориться и всем рассказывать, что у нас дома завтраков не бывает!

 

С недавних пор мама начала работать. В больнице рядом с нашей лачугой освободилось место санитарки, и она ходила туда работать по ночам, чтобы днём нянчить детей Эдди. В одну из таких смен главврач поинтересовался:

– Мария Ивановна, а кто готовит вашей дочке завтрак, если вы по утрам всегда в больнице?

Мама замешкалась с ответом, пробормотав:

– …Ну, она же уже большая, сама себе приготовит завтрак, – и с горечью подумала: «Было бы из чего». Главврач, добрый человек, сам отсидевший в лагере десять лет, был в курсе нашей ситуации и сразу понял, что задал неуместный вопрос:

– Ну вот что, Мария Ивановна, давайте-ка быстренько соорудим завтрак: возьмите в кухне две булочки и кружку молока и отнесите всё это дочке, негоже отправлять девчонку голодную в школу!

Мама попыталась что-то возразить, но главврач категорически отказался её слушать:

– Я распоряжусь на кухне, и там вам будут выдавать этот «паёк» каждое утро, договорились?

Беда была в том, что кухня начинала работать в шесть утра – именно тогда, когда «Потапыч» заводил мотор нашей колымаги, поэтому я наскоро проглатывала свой завтрак и бежала к автобусу. И конечно же, опаздывала.

Но и под пытками я не призналась бы в этом даже Ленке, уж лучше пусть меня и дальше ругают на чём свет стоит – всё равно мы снова быстро миримся.

Вот и сегодня все быстро успокоились, и я уже приготовилась было подремать, как вдруг из заднего ряда донеслось:

– Наверно, красивым девчонкам нужно много времени на сборы…

В полудрёме я автоматически бросаю «кретин» и вдруг понимаю, что этот голос не принадлежит никому из наших ребят. Пытаюсь разглядеть в темноте задние ряды, но вижу только одинаково упакованные мумии.

– Ленка, а это кто только что был?

– Слушай, – голос Ленки прерывается от волнения, – у нас в классе новенький, сын Сафоновых! Парень, – она закатила глаза, – просто загляденье! Я вчера видела его у знакомых. Высокий, стройный, красавчик, – и она снова закатила глаза, – а остроумный!..

А ведь верно! Сафоновы давно уже хлопотали, чтобы их единственному сыну разрешили переехать к ним. Они оба ещё осенью вышли из лагеря, где отсидели по десять лет. Но уехать на «материк», как колымчане называли территорию за пределами нашей «планеты заключённых и ссыльнопоселенцев», им не разрешили, а определили наш посёлок местом ссылки – Колыма неохотно расставалась со своими жертвами.

Маргарита Ивановна Сафонова была в прошлой жизни известной певицей, в которую у нас были влюблены повально все, особенно мы, девчонки. Красивая, стройная, изящная и утончённая, она олицетворяла неведомый нам мир, который мы могли видеть разве что на экранах, особенно когда шли трофейные фильмы – «Девушка моей мечты», «Дитя Дуная», «Маленькая мама» или «Робин Гуд». Мы, подростки, хотели быть такими же красивыми, как герои этих фильмов, хотели развлекаться, как они, ездить в дорогих автомобилях, мы мечтали о красивых платьях и шляпах, а вместо этого нам приходилось уродовать себя – укутываться в тёплые стёганые пальто, носить ватные брюки, заматывать головы шалями. Мы мечтали о красивой жизни, в которой, казалось, всё возможно, всё осуществимо, а Маргарита Ивановна всем своим видом и своим искусством – пусть и на короткое время – создавала иллюзию этого мира, этой красивой жизни. Когда она в вечернем платье и со сверкающими украшениями появлялась на сцене, мы, слушая её изумительной чистоты голос, который завораживал, ласкал и уводил в сказочный мир, на некоторое время забывали о своих серых безрадостных буднях. Жалкое помещение поселкового клуба превращалось в сказочную страну, в которой царили добрая фея и прекрасная музыка.

Неудивительно, что в кружок художественной самодеятельности, которым она руководила, попасть было трудно. Нам с Ленкой повезло – Маргарита Ивановна взяла нас к себе. Она часто рассказывала о своём сыне, которому было всего семь, когда её и мужа арестовали, поэтому он рос у бабушки в Иркутске.

Но в последнее время мы с ней не встречались, потому что по случаю смерти вождя был объявлен траур и отменены все увеселительные мероприятия. Поэтому и о приезде сына Сафоновых мы ничего не знали.

А вот и он: высокий, стройный, хулиганистого вида парень с пышной шевелюрой, засунув руки в карманы и насмешливо прищурив голубые глаза, небрежно прислонился к колонне в фойе и с любопытством рассматривает прибывающие толпы школьников. Что-то в нём мне не нравится, и я стараюсь незаметно проскользнуть мимо, но он направляется прямиком ко мне:

– Ты ведь та самая «засоня» из нашего автобуса, не так ли?

– А ты наш новый клоун, не так ли? – его самонадеянный вид страшно раздражает, и я пытаюсь уйти, но парень загораживает мне дорогу:

– Ну извини, пожалуйста, я просто хотел пошутить…

– Остряк-самоучка!

– Но послушай, Эмма…

- Нет, вы только подумайте, он уже успел разузнать, как меня зовут!

– Я знаю, что ты учишься в девятом, мне тоже туда, меня, кстати, Саша зовут…

Я молча поворачиваюсь и убегаю, но слышу ещё, как Ленка, эта влюблённая корова, предлагает ему свою помощь.

Настроение в этот день у меня вконец испорчено: я злюсь, невнимательна на уроках, постоянно ловлю себя на том, что думаю о новеньком, но не могу ничего с этим поделать и от этого злюсь ещё больше. А ему неймётся. Что ни день, то новые напасти: то портфель предложит понести, то увяжется провожать от автобуса до дома – по пути, дескать, то утром встретит как бы случайно. И всё время я ощущаю на себе его внимательный, изучающий взгляд.

Мной овладевает смутное беспокойство, я нервничаю на уроках, когда не спрятаться от его назойливых взглядов, одёргиваю слишком короткие рукава моего платья, постоянно поправляю волосы, стараюсь спрятать под партой свои чересчур длинные ноги, чувствую себя большой, неуклюжей, неуверенной, какой-то растерянной, и от этого всё становится ещё хуже.

Наконец, я не выдерживаю и, подойдя к нему на перемене, не говорю, а кричу:

– Ты можешь отстать от меня, а? И прекрати постоянно глазеть, надоел!

Реакция Саши неожиданна, я даже немного растерялась.

– Как прикажете, принцесса, – говорит он спокойно, даже небрежно, разворачивается и уходит. Слово своё он держит – с этого момента Саша меня не замечает. А я, кажется, этому вовсе не рада.

Ну, а в классе все от Саши без ума, никто не может понять, за что я его так невзлюбила, да я и сама не могу этого ни понять, ни объяснить. Весёлый и остроумный, он с необыкновенной лёгкостью стал душой нашего класса. Он всюду первый: в спортзале, в драмкружке, в танцевальном, на вечеринках. Покорил он и сердца учителей, хотя оценками похвастать не может. И если Саша по какой-либо причине отсутствует, день для всего класса пропал. Но стоит ему появиться – всё вокруг оживает, и он, блистая остроумием, шутками да прибаутками, поднимает настроение всему классу: кому-то скажет комплимент, кому-то анекдот расскажет, стихи прочитает, споёт и даже станцует, дурачась.

Без его участия не обходится ни один школьный вечер, ни одно мероприятие, и главное – у него нет конкурентов, он признанный вожак, и никто даже не пробует оспаривать его лидерство.

Ленка, влюблённая в Сашу по уши, несколько раз пыталась помирить нас, но я не верила в возможность восстановления нормальных отношений. Он, видимо, тоже, потому что с того памятного дня, когда я на него накричала, Саша ни разу не предпринял попытки заговорить со мной.

 

У жизни свои законы

 

– Всё, я больше в школу не пойду, – говорю я, избегая смотреть маме в глаза.

– Как это ты не пойдёшь в школу? – переспрашивает она недоуменно.

– Ты не ослышалась: я больше не буду ходить в школу, – повторяю я упрямо, – я не буду ходить в школу, – говорю я, делая ударение на каждом слове, – не буду!!!

Мама отказывается меня понимать, хочет докопаться до истины, убеждает, плачет. Вот так всегда: она всё ещё слаба, хотя и пошла работать, чтобы не сидеть на шее у сына. Днём она нянчит внучат, так что от неё хоть толк есть, а от меня? Я настоящий нахлебник, потому что только по выходным могу помогать по дому, и этого слишком мало. А тут ещё школьная форма, сшитая мамой три года назад, стала мала и сильно износилась, а купить новую – ну, на какие деньги?

Мама пытается спасти форму, удлиняет рукава, но потом беспомощно опускает руки: на локтях и на груди ткань настолько протёрта, что просвечивает кожа. И в таком виде я должна войти в класс, где сидят девчонки и мальчишки, даже не подозревающие о таких проблемах? А Саша?!

Мама, как всегда в таких случаях, напоминает мне, что она обещала папе дать детям высшее образование. Но ведь, беря с неё слово после ареста в 1937 году, он не мог знать, через какие круги ада его семье придётся пройти спустя десять лет!

Вечером, зайдя к нам после работы, Эдди полностью поддержал маму, так что мой бунт был напрасен. Вот только сказать, как решить проблему с формой, не смогли ни брат, ни мама.

До сих пор мне способствовали обстоятельства: отопительный сезон ещё не начался, и в классах было довольно прохладно, поэтому учителя разрешали нам сидеть на уроках в пальто. Но вот батареи заработали на полную мощность, и мы должны снова оставлять верхнюю одежду в раздевалке. Моя попытка обойти это правило оказывается тщетной – за отказ снять пальто учитель математики отправляет меня к директору. Ничего хуже он придумать не мог, потому что наша директриса Лидия Ивановна преподаёт у нас мои любимые предметы – русский и литературу, и мне больше всего не хочется навлекать на себя её гнев.

– И почему всё-таки ты отказываешься снимать пальто? – Лидия Ивановна спокойна и доброжелательна, как всегда. – Тебе что, холодно?

– Нет.

– Ты заболела?

– Нет!

– У тебя что-то случилось?

Она продолжает меня допрашивать, а что мне ответить? Рассказать ей, что у меня, вполне сформировавшейся 18-летней девушки, платье на груди протёрлось так сильно, что просвечивает комбинация? Что я скорее умру, чем предстану в таком виде перед классом? А она всё спрашивает и спрашивает, и я, не выдержав, с вызовом распахиваю своё пальто и уже не сдерживаю слёз.

Лидия Ивановна замолкает, на какую-то долю секунды её лицо каменеет, но она быстро берёт себя в руки и накидывает мне на плечи свой пуховый платок:

– Вот, возьми, всё равно он здесь без дела валяется, а пальто сдай в раздевалку.

– А что сказать учителям? – я всё ещё не пришла в себя от того, какой оборот принял наш разговор.

– Ты иди, иди, я что-нибудь придумаю. И не бойся, – улыбнулась она, увидев мой испуганный взгляд, – я про платье ничего говорить не буду… Ну всё, хватит, и перестань, пожалуйста, плакать, я просто не узнаю нашу Эмму – ну, стоит ли из-за такого пустяка так расстраиваться?

Действительно, никто в школе – ни добрый, замечательный учитель математики, ни строгая, но справедливая директриса Лидия Ивановна, ни мои одноклассники – не понял бы тогда, что из-за такого «пустяка», как платье, можно было так упрямиться и, главное, расстраиваться.

Несколько недель спустя после окончания третьей четверти у нас в школе проходила торжественная линейка, на которой обычно награждали книгами лучших учеников. Когда подошла моя очередь, Лидия Ивановна вручила мне за «хорошую учёбу и отличное поведение» том сонетов У. Шекспира и… отрез на платье!

Операцию «школьная форма» наша директриса подготовила и провела блестяще – никто даже не удивился такому повороту дела. Надо ли говорить, что чувствовала я себя препаршиво, но Лидия Ивановна одним махом решила главную проблему на этом отрезке моей жизни.

Лишь много лет спустя я узнала, что отрез мне был куплен не на средства школы, а на деньги самой Лидии Ивановны.

(продолжение следует)

 

 

 

 

 

↑ 665