Ридель Роберт

Благодарю всех за отзывы, на которые ссылаюсь.

Не Мамлакат

Первомайский утренник в детском саду.

Энгельс, май 1938 года.

Старая потрёпанная фотография, на обороте надпись «Энгельс, 1938 г.» Первомайский утренник в детском саду, дети в национальных костюмах. Я стою крайний справа в костюме кавказца, на мне черкесска с газырями, на поясе кинжал. Кинжал и газыри, конечно, деревянные, обёрнутые фольгой, а свой кавказский ремень дал мне поносить папа.

На стене за детьми большая картина, на ней, по словам воспитательниц, – Сталин и Мамлакат. Только спустя много лет, я узнал, что девочка на картине не Мамлакат, а Геля.

Картина повторяла известную фотографию, сделанную в Кремле в 1936 году. На ней – Сталин и 5-летняя бурятская девочка Геля (Энгельсина) Маркизова, дочь Ардана Маркизова, наркома земледелия Бурят-Монголии – ныне Бурятии. Фотографию с надписью «Сталин и Геля» напечатали в газетах, с неё сделали множество картин, плакатов, открыток, значков и даже скульптуру. Некоторые копии были с лозунгом: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

В 1937 году отца Гели арестовали, объявили «врагом народа» и через год расстреляли. Получалось, что Сталин на фотографии с дочерью «врага народа». Такое нельзя было допустить, но многочисленные копии уничтожить было невозможно. Тогда дали команду сменить имя девочки Геля на Мамлакат. Таджикская девочка Мамлакат Нахангова, действительно, была, и её за рекордный сбор хлопка наградили орденом Ленина. Во время съёмки ей было двенадцать лет, но обращать внимание на разницу лет не стали - на постаменте скульптуры «Сталин и Геля» выбили новую надпись «Сталин и Мамлакат».

А детишкам на утреннике, конечно, было весело. Они не знали, что детство будет счастливым не у всех: продолжалась реакция 1937 года, через несколько лет начнётся война, а детей-немцев, вроде меня, вместе с семьёй сошлют в Сибирь и Среднюю Азию.

Детский приёмник

Фотография из старого семейного альбома.

Видна с трудом читаемая надпись

«Работники детприёмника НКВД».

Весной 1945 года я, мальчишка двенадцати лет, находился в Серовском детском приёмнике. Официально он назывался «Детский приёмник при отделении железнодорожной милиции станции «Надеждинск» – старое название уральского города Серов. В огороженный колючей проволокой детприёмник, я, к удивлению беспризорников, пришёл сам: «Направьте меня в детский дом, я хочу учиться».

Шла война, у всех были трудности, а в детприёмнике они добавились из-за моей немецкой фамилии. На меня взъелась одна из воспитательниц, крупная женщина с очень сильным косоглазием. Она постоянно ко мне «цеплялась», называя немчонком, фрицем. Не без её участия меня наметили отправить на обувную фабрику, хотя на производство отправляли с четырнадцати лет. Я сказал, что пришёл сюда сам, и, если не отправят в детский дом, я сбегу. И от меня отстали.

В 2011 году про эту историю я рассказал на одном из интернет-форумов. При обсуждении я получил фотографию страницы из семейного альбома и следующий текст:

«На фото работники серовского детприёмника НКВД, 1945 год. Фото из альбома моей тёти (умерла в прошлом году). Она крайняя слева - подпись А. Г. З. (Агния Григорьевна Золотарёва). Она из семьи спецпереселенцев, из станицы Морозовской. Выслана из Донской области в 1930 году в Свердловскую область. Там пару лет их гоняли с места на место. Потом оставили в Серове. Вернее, бабушка с детьми была в Серове, а дед, в основном, на лесосеках. Там жили до 1955 года, потом переехали в Бугуруслан Оренбургской области. Реабилитированы в 1993 года».

Приславший добавил, что, по его мнению, начальник детприёмника (на фото в центре наверху) это и есть та косоглазая, о которой я рассказывал.

Я до сих пор не знаю, кто прислал мне эту фотографию, на форуме он был под странным псевдонимом - Kraskopult. Только и смог узнать, что он из Москвы. А его тётя, Агния Григорьевна Золотарёва, была, как я полагаю, из репрессированых казаков. К такому выводу я пришёл, исходя из времени (1930 год) и места высылки семьи - станица Морозовская.

***

Смотрю на страницу из старого альбома, пытаюсь узнать мою гонительницу. Да, это она, тогда воспитательница, а на снимке начальник, - дослужилась. Я не держу на неё зла - не только потому, что прошло много лет и не знаю её судьбу. Из простых людей она была единственной, кто преследовал меня из-за национальности. Преследовала власть, система, а люди – нет. По крайней мере, мне с такими сталкиваться больше не приходилось.

Прощание c детским домом

Остатки служебного здания

Кленовского детского дома.

Снимок 2009г.

Во время войны в село Кленовское (на Среднем Урале) эвакуировали из-под Киева исправительный детский дом. Перед окончанием войны его сделали обычным, и дали ему название «Кленовской детский дом». Подлежавших исправлению криминальных малолеток, хулиганскую шпану и бывших беспризорников вывозили потом целый год, заменяя их обычными детьми. В одной из партий таких «обычных детей» были я и ещё один мальчишка - нас в мае 1945 года привезли из Серовского детского приёмника. И первый год в Кленовском детском доме нам пришлось провести вместе с этой, «подлежавшей исправлению» компанией.

Детский дом занимал большую часть здания местной школы: «Двухэтажное, с широкими окнами здание школы, в котором размещался детдом, стояло на самом берегу реки Пут, недалеко от места её впадения в реку Бисерть. Напротив здания на реке Пут стояла плотина с мельницей и небольшой электростанцией.

Метровые стены первого этажа были сложены из естественного камня – раньше здесь был кожевенный завод (под полом мы находили каналы, ведущие в сторону реки). Второй этаж был надстроен позднее и представлял собой неоштукатуренный деревянный сруб тёмно-золотистого цвета.

В дальнем углу двора стояло красивое двухэтажное эдание, за которым виднелись большие деревья старого сада. Здание называли «господский дом» - когда-то в нём жил управляющий заводом»

***

В опубликованной в 2008 году повести «Ограничения» я рассказал о своём непростом детстве и несколько глав посвятил Кленовскому детскому дому. Были отклики, пришли они и из села Кленовское Екатеринбургской области.

Учитель Кленовской школы, Вячеслав Георгиевич Гасников, пишет: «Извините, что не выслал Вам фото. Нечего высылать. То здание, где Вы учились полуразрушено, как во время войны. Река Пут подмывает фундамент, так что скоро этого здания не будет. Рядом построена в 60-х годах школа из красного кирпича, но это уже не Ваши воспоминания. Книгу Вашу скачал. Наши учителя литературы её прочитали. Как хорошо, что Вы её написали. Память объединяет людей».

Сергей Расторгуев, житель села, написал: «От Вас первого я узнал, что в Кленовском был детский дом. В Вашем рассказе, в частности, про школу, много знакомого. Только детский дом, а в наше время интернат, был одноэтажным при нас. Хозпостройки «господского дома» разбирали ребята, старше нас на два года, во время летней практики».

Он прислал несколько снимков, на одном из которых бывшее здание детского дома с забитыми окнами и без второго бревенчатого этажа, на другом – сгоревший, как мы его называли, «господский дом».

Сегодня от этих развалин, наверняка, ничего не осталось. Но в памяти я храню не их, а величественное, как мне тогда казалось, здание детского дома с большими окнами и тёмно-золотистыми брёвнами второго этажа, помню красивую деревянную архитектуру «господского дома» с высокими деревьями старого сада.

Мария Ивановна

Роберт Ридель, воспитанник Кленовского детского дома,

и Мария Ивановна Катаева. Урал, 1947 год.

В Кленовском детском доме не хватало многого, не было у нас и спортивного зала, и хотя бы минимального спортинвентаря. Летом во дворе играли в чижика, в городки, в лапту, а зимой у нас была пара разномастных коньков (откуда-то притащили ребята), да несколько старых истёрных лыж с самодельными палками. За ними всегда была очередь, каждому хотелось покататься во дворе или скатиться с соседней горки.

Несмотря на это, пришёл приказ – провести лыжный кросс. Откуда-то срочно привезли лыжи, выложили «американские подарки», чтобы мы соответственно оделись. Я выбрал яркий свитерок; в нём я, казалось, был похож на лыжника с красочного плаката.

Кросс проходил по пересечённой местности, многие стали отставать, особенно, те, кто стал на лыжи впервые. Приходилось останавливаться, ждать, когда подтянется колонна. На таких остановках меня, разгорячённого, в лёгком свитерке, конечно же, продуло - на другой день я свалился с температурой.

«Молоденькая фельдшерица Алла Борисовна определила, что у меня воспаление лёгких, и стала усиленно лечить. Болел я тяжело, температура всё поднималась, я находился в каком-то болезненном полусне. Изолятора не было, и я лежал в общей спальне, а долгие вечера возле меня просиживала бухгалтер Мария Ивановна Катаева, моложавая женщина лет тридцати. Она давно уже хорошо ко мне относилась, даже предлагала усыновить, но я не соглашался – где-то были мои родители ( в документах стояло: «Родители есть, но их адрес неизвестен»)» .

Температура не спадала, и меня на лошадях отвезли, закутав в тяжёлые овчинные тулупы, за сорок километров в Бисерть, районную больницу. Везли долго. Когда очнулся у больницы, был весь мокрый и почувствовал себя совсем здоровым – под жаркими тулупами прошёл кризис. Пролежав несколько дней, я вернулся домой, в детский дом.

Мария Ивановна продолжала интересоваться моей жизнью – спрашивала, как мои дела, как с учёбой. Никого другого она так и не усыновила.

С тех детдомовских лет сохранились фотографии, но плохого качества – ведь прошло столько лет. Несколько из них поместил в интернете (пусть молодёжь узнает, как мы жили). На мою фотографию с Марией Ивановной обратила внимание Людмила Саламатова из села Кленовское. Она написала, что, возможно, знает Марию Ивановну, только надо ещё уточнить.

Через полгода она написала:

«Здравствуйте, уважаемый Роберт Иванович! Извините, что долго не отвечала. Да, на фотографии Мария Ивановна Катаева (фамилия в девичестве). Она работала в детском доме бухгалтером. По мужу она было Бирюкова. Детей у них не было. Когда расформировали детский дом, они оба с мужем работали в Рабкопе. …Жили они в частном доме, недалеко от школы. У них было очень много книг и много красивых вышитых вещей (салфетки, наволочки и небольшие картины). Летом на их приусадебном участке было очень много цветов (что тогда в селе ещё не практировалось)».

Оказалось, Мария Ивановна ушла из жизни раньше мужа. Он завещал дом соседям, а сбережения селу. На эти деньги железной изгородью было огорожено сельское кладбище.

Многие говорили: «У тебя было трудное детство, но везло на хороших людей». Одной из таких была Мария Ивановна с её материнским отношением, чего нам, детдомовцам, всегда не хватало.

Мои детские недетские решения

В 1948 году в Казахстане подобный документ

подписывал и я, ученик восьмого класса.

В детстве мне приходилось принимать решения, оказавших влияние на дальнейшую мою жизнь.

Мне 10 лет.

Сибирская таёжная деревня, нас сослали, как российских немцев. Наша семья в начале 1943-го - это я с мамой, отца в прошлом году мобилизовали в трудармию.

После нового года, в 1943 г, прошла вторая мобилизация. В трудармию забирали женщин-спецпереселенок, не имевших детей, и девушек с 15 лет. Никто не ожидал, что объявят ещё одну, третью мобилизацию. На этот раз брали женщин, у которых дети были старше трёх лет. А куда девать детей «старше трёх лет», никто не знал. Одни оставляли их у родных, другие отдавали в чужие семьи, а третьи оставляли там, где жили, - отказ от мобилизации означало дезертирство. Мне было десять лет, и маме тоже принесли повестку. Я оставался один, и мама уговорила одну из местных, тётю Надю, взять меня к себе. Перед отъездом мама передала ей вместе со мной два мешка пшеницы, заработанные нами в колхозе.

Я прожил у тёти Нади несколько дней, когда из районного с. Тюхтет приехала знакомая мамы, Александра Семёновна Яковлева, как я потом узнал. Она была русской, в Сибирь её сослали потому, что муж её был российским немцем. Она увидела маму у военкомата и пообещала ей взять меня к себе. Поговорив с тётей Надей, она спросила:

- Поедешь со мной в Тюхтет? Меня зовут тётя Шура.

Я замешкался – эту «тётю Шуру» я не знал, да и к деревне уже привык, а вчера мне очень понравилось, как мы съездили за сеном в поле на колхозной лощади. Но я вспомнил деревенские разговоры - в Тюхтете хорошо, по каким-то «карточкам» хлеб дают всем – работающим и неработающим.

- Поеду, – сказал я.

Ещё неизвестно, как бы сложилась моя судьба, если бы я остался в деревне, из которой мы, спецпереселенцы, не имели права выехать. Так бы и остался малограмотным, какими оказались многие из моих сосланных сверстников.

Мне было 12.

Дома у тёти Шуры оказался 6-месячный сын. Теперь она оставляла его на меня, когда уходила на работу. Через несколько месяцев тётя Шура сдала меня в детский дом, который недавно создали на базе школы глухонемых. В детском доме я пошёл в школу и окончил третий класс.

Летом 1944 года тёте Шуре пришёл вызов от мужа из Краснотурьинска. Ехать одной с ребёнком и вещами она не решилась и взяла меня с собой.

В Краснотурьинске нас поселили во временном бараке. В мои обязанности входило смотреть, когда надо, за ребёнком, заготавливать для печи дрова с соседних строек и для козы корм (я рвал траву на обочинах и дёргал сено из тюков на соседней станции). И ещё я продавал на базаре котелки и кастрюли, которые муж тёти Шуры делал тайком на работе.

Первого сентября я упросил тётю Шуру отправить меня в четвёртый класс. Но через пару недель муж тёти Шуры заявил, что он не собирается кормить дармоеда. И у меня пошло опять – ребёнок, дрова, коза, котелки и кастрюли...

Весной 1945 года я взял документы и отправился в городской отдел по образованию:

- Отправьте меня в детский дом, я хочу учиться.

- В нашем городе нет детских домов.

Но я сказал, что не уйду, устроился на крыльце и так просидел до вечера. Видя моё упорство, мне сказали:

- Приходи завтра, что-нибудь придумаем.

На другой день мне купили билет и посадили на поезд до Серова. В Серовский детский приёмник при железнодорожной милиции я пришёл с такой же просьбой:

- Отправьте меня в детский дом, я хочу учиться.

В мае 1945 г меня отвезли в детский дом, который находился в другой стороне от Свердловской области. В нём я окончил семилетку и строил планы – поступить в техникум.

Мне 16.

Где мои родители, я не знал, и когда осенью 1948 года в детдом пришло письмо с собщением, что меня разыскивает отец, я сказал: «Не отвечайте на письмо, я сам к отцу поеду». В Темиртау под Карагандой, откуда пришло письмо, я ехал с пересадкой, были приключения, пришлось провести ночь в милиции, но я доехал, нашёл отца.

В Темиртау пошёл в 8-ой класс. В ноябре мне исполнилось 16, наступило совершеннолетие. Меня вызвали в спецкомендатуру и сказали, что теперь я спецпереселенец, должен каждый месяц приходить отмечаться. Дали подписать бумагу, в которой сообщалось, что выслан я навечно, а если сбегу или отлучусь, получу 20 лет каторжных работ.

Жизнь изменилась. Одноклассники зовут в кино, а мне надо в комендатуру. Друзья отправляются на дальнюю рыбалку, а меня за такую «отлучку» пошлют на «каторжные работы». Я был не такой, как все. За несколько лет я так и не смог побывать в Караганде, хотя до неё всего 30 километров.

После вольной детдомовской жизни меня это угнетало - я был человеком второго сорта. Пришлось свыкнуться, как пёс с цепью, но внутренний протест к такой несправедливости остался на всю жизнь.

С протестом пришло мальчишеское решение – надо доказать, что я человек не второго сорта. Об этом вспоминаю, проучившись в шести школах Поволжья, Сибири, Урала и Казахстана, получав аттестат зрелости, окончив техникум и институт и когда вручали красный диплом горного инженера после защиты кандидатской в Москве. Не забыл я об этом и в 1988 году, когда стал лауреатом Государственной премии СССР.

Давняя история

Моя семья в пригородном поезде

«Темиртау-Караганда», 1959 год.

На этой фотографии обычная сцена – уставшая за воскресный день жена с детьми возвращается из гостей домой. Но эта сцена 1959 года была не совсем обычной.

***

Мы жили уже в Караганде - съездить к родным в Темиртау удавалось не часто. 2 августа 1959 года мы в одно из воскресений отправились в Темиртау всей семьёй - я, моя жена Тая и наши дети – Галя трёх лет и годовалый Женя. В город приехали на пригородном поезде, погостили у Прасковьи Ивановны, моей тёщи, и пришли к Вале, младшей сестре жены. Валя жила недалеко от пожарной части, начальником которой был её муж - Володя. Собрали стол, и вдруг зазвонил телефон. Трубку взял Володя. Он выслушал, что ему сказали, быстро оделся и, коротко бросив: «Скоро буду», ушёл. Мы ещё посидели, но Володи всё не было, и мы отправились на вокзал.

Наш поезд стоял у платформы. Проводницы группами что-то горячо обсуждали. Мы подошли к одной из них, попросили разрешения войти. Она посмотрела на нас и сказала:

- Да поедем ли, не знаю. Там на стройке взбунтовались, громят магазины, милицию, говорят, что разъезд впереди захватили.

Мы не знали, что делать. Я представил разъярённую толпу - знал, какие типы есть на этой стройке. Мне впервые стало очень страшно - за жену, за детей. Не ехать – завтра на работу… Ладно, решили, подождём, возможно, с разъездом прояснится...

Через какое-то время поезд тронулся. Медленно мелькали промышленные здания, пустыри с пыльной травой, а и вот и стройка завода. Пассажиры собрались у окон, каждому хотелось увидеть, что там с бунтовщиками. На грунтовой дороге вдоль полотна показался грузовик, в кузове стоял взлохмаченный на ветру парень - яростные глаза, распахнутая рубашка. Одной рукой он держался за кабину, в другой у него была большая копчёная рыба. Грузовик обогнал поезд и скрылся. Вдалеке проезжали грузовики, в их кузове стояли люди с красными повязками.

Проехав стройку, поезд набрал скорость, ровно застучали колёса. Пассажиры разошлись по местам, стихли разговоры. Жена, уставшая за день и довольная, что всё обошлось, прикрыла глаза. Я достал ФЭД и заснял эту группу - уставшую Таю и с любопытством смотревших детей, ничего не знавших о наших треволнениях.

***

Спустя годы, эта история случайно напомнила о себе. В начале восмидесятых мы с Таей ехали на скором в Украину, в гости к моему отцу. В Куйбышеве в купе вошёл новый пассажир, худощавый мужчина с интеллигентной бородкой. Мы разговорились, и он рассказал свою историю. Военного юриста, его арестовали в Порт-Артуре совсем молодым и дали обычный срок по 58-й статье - для политических .

В своих воспоминаниях я записал:

„После смерти Сталина его освободили, но работать юристом не разрешили. ...Был на разных стройках, даже в Темиртау, где мы с Таей когда-то учились в школе. И был, как оказалось, во время «темиртауского бунта» 1959 года.

- Раздали красные повязки, - рассказывал он, - назвали нас дружинниками и на открытых грузовиках отправили усмирять бунтовщиков. Но обошлось без нас, войска сами управились.

Эти грузовики мы видели, - сказал я, - мы ехали на пригородном поезде, вместе с детьми (один и три года), возвращались в Караганду.

Надо же, какое совпадение, - рассмеялся наш попутчик.“

***

Открыто говорить об этих событиях стали только после развала Союза. Володя рассказал, что тогда его вызвали на пожар, горела деревянная столовая на стройке завода, её разгромили и подожгли восставшие. Но приехавшим пожарным не дали тушить. «Они чуть не захватили пожарную машину, - рассказывал Володя, - мы еле выбрались». Восстание продолжалось и на следующий день – к утру четвёртого августа его подавили войска.

***

Эта давняя история пришла мне на память, когда я увидел в альбоме эту старую фотографию. Давняя история, косвенно опахнувшая и нашу семью.

Ноябрь, 2015 г.