В. Горн

(о прозе Гущина Евгения Геннадьевича)

По-разному приходят в литературу. Бывает так, что в юном возрасте человек своё читательское увлечение принимает за творческую одарённость. Искушённый читатель пытается стать писателем. После первых неудач на литературном поприще «писательская болезнь» у большинства таких авторов проходит. Но горе тому, чью пробу сил встречает шумная одобрительная поддержка. Не почувствовать себя гением, не дать своей голове закружиться от славы могут редчайшие. И они-то, как правило, вдохновляются жизнью.

Содержание творчества таких писателей рождается из собственного опыта и труда. Писатель Евгений Гущин мне представляется именно таким – идущим от жизни.

Десять лет прошло с тех пор, как вышел его первый тоненький сборник рассказов «Чепин, убивший орла» (1969), затем была повесть «Правая сторона» (1972), впоследствии выросшая в роман (1977), сборник «Луна светит, сова кричит» (1974), повести «По сходной цене» (1975) и «Облава» (1978), рассказы...

Много это или мало? Не знаю. Только думаю, что можно быть автором множества книг и не быть художником: не сказать ничего нового о жизни. Судить писателя по количеству написанного – дело бесперспективное. Важнее понять, насколько глубоко проник писатель в мир человека, какие стороны многообразной движущейся жизни сумел отобразить и как сумел это сделать.

Пожалуй, нельзя сказать, что Е.Гущин пришел в литературу с новым, неизвестным героем. Но очень важно то, что писатель взглянул на человека по-своему, сумел внести ту «поправку в действительность» (Л.Леонов), без которой нет настоящего произведения литературы.

Размышляя о произведениях Е.Гущина, я понял, что думаю о движении в его прозе.

Первые пробы пера Е.Гущина еще только на грани жанра рассказа. Это своеобразные «зарисовки с натуры», «эпизоды», «сценки», за которыми лишь можно угадывать будущие характеры и конфликты.

Уже в этих незатейливых этюдах можно увидеть точность изображаемого, верность деталей и характеристик. Как отмечали тогда рецензенты, в центре внимания многих произведений Е. Гущина человек и природа. Все так. Но мне бы сразу хотелось уточнить. В рассказах писателя запечатлено органическое (хотя в то же время намечается и противоречивое) единство человека и природы.

Таков, например, лесник Николай Краев, герой рассказа «Глухариная ночь», открывающего сборник. У него «радости и печали – все лесом предопределяется», он «нутром понимал значение леса, а слова не давались».

Это характерно для многих героев Е. Гущина, которые накрепко связаны с природой, осознают себя как ее часть.

Но если попытаться обозначить общую линию творческих поисков писателя, то ее, пожалуй, можно сформулировать так: от наблюдения к постижению, анализу сложных процессов жизни. Видимо, писатель отчетливо понимает, что уже недостаточно рисовать пусть близкие сердцу, но не самые главные события современной жизни. Поэтому ставит перед собой все более сложные эстетические задачи, ищет столкновения с неоднозначным материалом, отыскивает в повседневности драматические конфликты, приближается к художественному осмыслению более глубоких закономерностей и сцеплений современной действительности.

Вернемся к рассказу «Глухариная ночь». Уже в нем вызревает одна из существенных идей прозы Е. Гущина. Взглядываясь пристально в этот незатейливый мир, кажется, начинаешь понимать, с чего он начинается, на чем держится.

Отправляясь вместе с Николаем Краевым на глухариный ток (сфотографировать глухарей), его спутники обеспокоены тем, что глухари могут найти другое место для тока. Лес-то большой.

«- Лес-то, верно, большой, - сказал со знанием Николай, - и полян хватает, - продолжал почти сердито, - да только у каждой птицы, зверя свое любимое место. Красивше есть, а роднее – нету. Где первое гнездо или нора – там и дом... Да что птица... Возьми человека...»

Если «взять» героев писателя, то нетрудно заметить, как много у них связано с родными местами, с родным домом, с памятью, с тем, что «сызмальства привычное, знакомое».

«Раньше-то люди к дому крепко прирастали. Боялись в чужие края», - говорит старик из расказа «Ночью, в ожидании парома». И дальше о своей старухе: «Мать как услышала про бульдозер, еще пуще заупрямилась. Из избы не выходит. Сносите, говорит, меня вместе с домом.

... Родилась в этой избе. Каждая плаха родная».

И вот писатель посвящает этой теме рассказ «Старый дом».Старика Гаврилыча, которому в его старом доме тоже «каждая плаха родная», хотят переселить в однокомнатную квартиру городского типа. Писатель точно передает внутреннее состояние своего героя, у которого и оставалось только прошлое, предваряя повествование развернутой метафорой с шубой. Сколько уж раз хотел Гаврилыч бросить ее к порогу. Да жаль было. «Шуба многие годы охраняла Гаврилыча от ветра и снега, от морозов и вдруг под ноги – грязные сапоги обшаркивать. Не по справедливости. В стужу она, ясно дело, уже плохой помощник, а в избе иной раз накинуть на плечи – ничего, пригреет. И вообще новую еще обнашивать надо да привыкать к ней. Повесил как-то старую на гвоздь, отошел – похожа на хозяина: выгнула спину сутуло, и рукава вперед тянутся, гнутые в локтях. Того и гляди, соскочит с гвоздя и заковыляет по улице. А кто из соседей глянет и подумает: Гаврилыч куда-то подался».

Рушат старый дом Гаврилыча и вместе с ним чуть не обрывают жизнь старика.

«Гаврилыч лежал в пыльной траве. Лежал на боку, неловко повернув руку. Из маленького кулака торчал поблескивающий ключ».

По какой-то невольной ассоциации возникает в памяти такая картина из повести В. Распутина «Последний срок»: «Не верилось, что изба может пережить старуху и остаться на своем месте после нее – похоже, они постарели до одинаково дальней последней черты и держатся только благодаря друг другу».

Образ дома так или иначе проходит через многие произведения Е. Гущина. И чем больше вчитываешься в художественный мир, созданный писателем, тем отчетливее понимаешь, что в контексте творчества Е. Гущина ДОМ не только стены и крыша над головой, а то, с чем связана жизнь человека, корни его, то единственное место, которого нету и без которого трудно ему, нет крепи в его душе. Это и земля, и родина, и память, и те нравственные принципы, которые отличают человека.

У Ф. Абрамова в романе «Дом» звучит такая мысль: «Главный-то дом человек в душе себе строит. И тот ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Крепче всех кирпичей и алмазов...»

Я не хочу сказать, что Е.Гущин ставит этот вопрос так же широко и остро, как Ф. Абрамов или В. Распутин, но то, что образ Дома проходит через всю прозу, что волнует и постоянно тревожит писателя, несомненно.

Дом в рассказах Е. Гущина одушевлен: «Он как человек».

Тяжело на душе у героя «Красные лисы» Ивана перед разговором с Верой, его неожиданной юной любовью. И вот одна из картин, при помощи которой Е. Гущин передает это настроение, состояние: «Жил Иван на краю села. Не старый еще был у него дом, всего семь лет как поставил, а уж потускнели бревна от дождей и ветров, краска на крыше облезла. От этого дом казался серым и каким-то беспризорным. Оторванный лист железа свисал с карниза. Давно его оторвало ветром. По ночам он гулко хлопает по крыше, словно будит хозяина, а у того руки не доходят – залезть и прибить. Клочья чёрного, пересохшего мха торчат между брёвен – повылазили. Самое бы время перед зимой-то подконопатить стены паклей, чтобы в холода не продувало, да глаза у хозяина до сих пор как незрячие были к дому, ничего не замечали. Сейчас только он поглядел пристально и увидел свой дом прохудившимся, неухоженным и беспризорным, будто и мужика в нём нет».

Один из лучших первых рассказов Е.Гущина „Трамвайщица»» - повествование о молодой девушке, оторвавшейся от родного дома и уехавшей в город. Многие советские писатели (В.Шукшин,Ф.Абрамов, Й.Друце, В.Распутин и др.) изобразили в своих произведениях сложные, порой болезненные, драматические стороны этого процесса, показали изнутри трудности социально-психологической адаптации сельского жителя в городе.

Шура, героиня рассказа Е.Гущина, тоже, если выражаться языком социологов, так называемая маргинальная личность.

Писатель отразил самое начало вживания деревенской девчонки в городскую жизнь и очень точно показал постепенное разрушение первоначальных иллюзий, которые характерны для многих переселенцев в город.

Уезжая в город, Шура «видела себя в чистой городской конторе. Почему именно в конторе, не знала, и чем заниматься будет в конторе, тоже не представляла, лишь чувствовала: работа в городе ее ожидает чистая, приятная, и люди будут окружать приятные и веселые». Город виделся героине «беззаботным, сотканным из одних радостей».

Все оказалось не так. Работа кондуктором в трамвае, простуженный и грубый голос, частная квартира. И вместо королевича, который грезился в песне матери и представлялся «высоким, чернявым, очень обходительным городским человеком», - Володька неприкаянный и беспутный.

Как сложится дальнейшая судьба Шуры? Не затеряется она в огромном мире? Разрушится ли окончательно в ней нравственная опора, которая с потерей дома слабеет? Писатель, пожалуй, не ставил перед собой таких вопросов, говоря о конкретной судьбе молодой девушки, но нас эта судьба, взволновав, заставила задуматься. Тем более, что в литературе можно найти дальнейшую художественную разработку в чем-то аналогичной судьбы (например, «Алька» Ф. Абрамова).

Что ж, человека, по-видимому, всегда будут манить иные города и страны.

И только сын заводит речь,

Что не желает дом стеречь,

И все глядит за перевал,

Где он ни разу не бывал...

(Н. Рубцов)

А может быть, за самым главным, самым дорогим и лучшим не надо «ездить так далеко»?

Как это нередко бывает, первый роман писателя вобрал в себя многие проблемы, характеры, эпизоды предыдущих произведений. Человек и природа – так определяют тему романа Е. Гущина «Правая сторона». Уже говорилось, взаимоотношение человека и природы – важный мотив творчества писателя.

Но тем не менее по отношению к роману это обозначение носит условный, «рабочий» характер и, конечно же, не передает его основного пафоса.

Роман – жанр многоплановый. В этом смысле роман Е. Гущина «Правая сторона» неравноценен. Его структура, пожалуй, рыхловата, авторская мысль не всегда набирает должную глубину, садится на мель. Порой прорывается несвойственная, как мне кажется, таланту Е. Гущина сентиментальность. Удивительно для автора «Красных лис», но страницы о любви – одни из самых слабых в романе.

Об этом произведении критика уже успела сказать свое слово, отметить достоинства и недостатки. Но в основном речь шла о первой части романа, вышедшей в 1972 году. В 1977 г. читатель получил роман целиком. И многое другое зазвучало по-иному. Углубился взгляд писателя. Претерпели эволюцию и главные персонажи: Стригунов, Рытов, Глухов, Клубков. И, думаю, ярче стало главное в произведении: взаимоотношения людей, социально-нравственные и философские поиски, которые обнаруживаются на этом материале.

Конечно же, роман Е.Гущина ставит и серьезнейшую проблему современности: отношение человека к природе. Уже сама по себе эта тема заслуживает большого разговора, что и объясняет острый интерес к ней советской литературы (например, произведения В. Астафьева, С. Залыгина, В. Белова, В. Распутина, Е. Носова и др.). И естественно, что роман Е.Гущина пронизывает человеческое беспокойство за судьбу уникального озера, тайги, окружающей его. В романе тревожно звучит вопрос о том, где же мера правильного отношения к природе. Как сделать, чтобы после нас «детям голая земля не осталась» (В. Астафьев).

Но если бы в произведении Е. Гущина были поставлены только проблемы так сказать экологические, то оно вряд ли отличалось от множества подобных произведений, а скорее уступало в чем-то лучшим образцам советской литературы.

Е. Гущин, как мне представляется, изображает природу лишь постольку, поскольку она дает ему необходимый материал для исследования природы человека.

Ведь если вдуматься, то у писателя Е. Гущина ПРИРОДА – это ведь тоже ДОМ (или органическая часть его). Человек живет в этом доме, он в нем хозяин. Но какой? Достаточно ли мудрый? Не разрушает ли он свой ДОМ торопливыми руками, чтобы на его месте воздвигнуть ЖИЛПЛОЩАДЬ?..

И если недавно были в чести броские афоризмы вроде «мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача», то теперь мы все отчетливее понимаем, что человек – органическое продолжение природы, что природа не средство для самоутверждения личности, разрушая ее, мы разрушаем себя и в себе.

В повести В. Распутина «Прощание с Матерой» старуха Дарья спорит с внуком. «Человек – царь природы», - произносит Андрей. «- Вот-вот, царь. Поцарюет да загорюет», - отвечает ему Дарья.

На страницы романа «Правая сторона», впрямую касающиеся этих вопросов, вторгаются публицистические мотивы. (Это, кстати, свойство, присущее современному литературному процессу, и его проявления можно обнаружить, например, и в прозе В. Астафьева («Царь-рыба»), и В. Распутина («Прощание с Матерой»), и С. Залыгина («Комиссия»). Правда, тут важна мера органичности эстетического и публицистического.)

Вот характерные размышления, например, Ивана Рытова: «Сколько облысело склонов, покрытых теперь бесчисленными пеньками, как крестами, сколько речек выщло из берегов и заболотило низины между хребтами, какие страшные буреломы оставили после себя вальщики! Такого ни одной буре не натворить.

А ведь настанет время, пожалеем о своей недальновидности, машин хитроумных будет много, никого ими не удивишь, а вот тайга – ее заново не сделаешь». Собственно, это доказывают и расчеты современных ученых: «природа дороже денег, всего золота и каменьев мира, ибо без нее мы как «хвост без кота».

Разные герои предстают перед нами в романе, неодинаково их отношение к проблемам заповедной стороны, по-разному они ведут борьбу за свои позиции, выказывая свое понимание не только ценностей природы, но и жизни вообще.

В этом смысле романную силу, художественный драматизм, философскую напряженность произведение набирает именно во второй части, где остро ставятся проблемы добра и зла, правды и неправды, возникает вопрос о нравственных последствиях человеческой вседозволенности...

Нелегок путь становления молодого помощника лесничего Артема Стригунова. В заповедник он приезжает человеком, духовно и нравственно еще не определившим свои жизненные позиции, с внутренним ощущением, что здесь «все стерильно. В смысле – честно, без обмана».

Надо сказать, что иллюзии Артема Стригунова разрушаются довольно быстро. Он часто оказывается перед выбором, перед необходимостью самому разобраться в происходящих событиях, дать им нравственную оценку.

Быть может, самое существенное воздействие на героя оказывают два человека – это лесничий Иван Рытов и «браконьер» Клубков. И это не случайно, именно с ними, в сущности, связаны основные идейные центры романа.

Столкновение этих персонажей носит прежде всего социально-нравственный и философский характер. Что есть добро и зло? Каковы последствия зла? Все ли средства годны для утверждения своей правды? И может быть правда на чьей-нибудь одной стороне?

Непроста судьба Ивана Рытова, сложен его характер. Хотя кажется, чего тут сложного: честный, принципиальный, сдержанный и т.д. Но... Почему же тогда ловишь себя на мысли, что нет у тебя глубокого понимания, любви к этому человеку? Почему он порой вызывает даже неприязнь при таком-то наборе абсолютно правильных черт?

Художник именно тогда художник, когда показывает не плакатность, однослойность характера, а его многозначность. Е. Гущин, по-моему, умеет увидеть, что иногда и «стерильная» правильность оборачивается против самой себя.

Всегда ли, во всех ли случаях принципиален Иван Рытов? Поймал он как-то с сетью райисполкомовского инструктора, но акт не составил и сеть не отобрал. А «попадись на браконьерстве простой мужик – все бы сделал как надо. И сети бы отобрал, и акт составил, и в контору притащил».

Это он, Иван Рытов, поучает Артема Стригунова: браконьеров ловить надо «в городе, в деревне, в тайге – везде не давать им плодиться». Это он произносит свое кредо: «Люблю злых, колючих. Наверно, потому, что сам такой»; «Надо уметь цапаться за свою идею».

Но ведь в состоянии озлобленности можно напутать, обознаться, не увидеть нравственные последствия своих поступков.

Недаром на страницах романа мы сталкиваемся с пренебрежительным невниманием лесничего к конкретному человеку, его внутреннему миру.

«Иван никогда не задумывался, как вести себя с Гаврилой Афанасьевичем. Старик да старик, какую с ним разводить дипломатию».

Нетерпимость, неумение или нежелание понять другого приводит к тому, что Рытов, в сущности, оказывается на стороне зла, способствуя тому, что Клубкова выселяют «обманом из родного дома».

И вот, оставшись один на один с Рытовым, Клубков, до этого долго искавший встречи с ним, жаждавший мести, вместо этого «судит» его «с позиций правды и справедливости».

«Как ты считаешь, правильно вы тот раз сделали? По-людски или нет? Что воду по сухому рукаву пустили? Что границу свою за мой дом передвинули? Что смухлевали?

- Правильно.

- И совесть не грызла? Ни единой минуты?

- Ни единой...»

Уверенно, не сомневаясь, возражает Рытов Клубкову, считая, что вся правда у нас, «в тишине да покое».

Категоричность Рытова в суждениях, убежденность в том, что его правда – вся правда, оказываются враждебными самой жизни.

«Она одна, правда... – говорит Клубков. – Она не может в одном каком-то месте собраться. Она везде есть. Вот как солнышко светит, его лучи всюду попадают, все живет этим светом. Всякая лесная тварь, даже малые букашки. В самое что ни на есть глухое ущелье и то солнышко заглядывает. Даже сюда, ко мне, и то попадает, ненадолго, а попадает, чтобы увидел его и обрадовался. И когда кто говорит, что вся правда у него находится, то это уже и есть неправда, несправедливость. Потому что она шибко большая, чтобы одним рукам удержать (...). Сила и правда не одно и то же. Силе всегда кажется, что правда на ее стороне. Ей и самой так кажется, и другим она приказывает так верить. А кто не верит, так того пинком по одному месту...»

Нет, не может быть доступна вся правда одному человеку, не может он считать себя единственным и непререкаемым ее обладателем. Иван Рытов, поступая по законам только своей справедливости (а она-то тоже оказывается избирательной!), ошибается, думая, что только она и соответствует истинной и необходимой правде дела.

Авторская мысль здесь серьезна и глубока. Жизнь оказывается сложнее некоторых представлений о ней. Человек тоже. Неслучайно писатель наделяет именно Клубкова по-своему знаменательными словами: «Это целая жизнь – человек...»

Нереализованная человечность оборачивается против самого Ивана Рытова. Писатель доводит повествование до большого художественного напряжения, стремясь показать, как жестоко может сложиться судьба человека, который сам в свою очередь нетерпим по отношению к другим людям.

Правда, принципиальность и человечность неразъединимы!

Писатель заставляет читателя задуматься над тем, каков нравственный смысл случившегося с Рытовым. Во всем ли он был прав в отношении к Клубкову да и к людям вообще? И если прав, то почему тогда распадаются связи с людьми, почему сдвинулось что-то в душе и мучает?..

И здесь образ набирает новую силу, поворачивается новыми гранями, внутренне драматизируется, становится еще более художественно многоплановым и убедительным. Если раньше Иван Рытов не тревожил себя мыслью о том, какой он, не задумывался над нравственными последствиями своих поступков и слов, то после, я бы сказал, принципиально важного для всей художественной атмосферы романа спора с Клубковым, Рытова ничинают одолевать сомнения: «Злой... А может, со стороны виднее? Может, и на самом деле озлился он на всех и вся?

…Неужели и на самом деле рассеяна она (правда – В. Г.), как солнце, повсюду? И по правой стороне, и даже по левой.

Не знаю, не знаю... Первый раз в жизни – не знаю...» Такое «незнание» говорит о внутренних сдвигах в душе, о новом художественном качестве эволюции персонажа.

Но наибольшей удачей писателя, несомненно, является образ Клубкова. Со страниц романа встает сложный, неоднозначный характер. Причем, как всякий настоящий художник, Е. Гущин любит своего героя, т.е. понимает его изнутри, в то же время, разумеется, не идеализируя его.

Клубков – не алчный браконьер, не похож он на тех плакатных злодеев, над которыми иронизирует автор: «Воображение услужливо нарисовало то, что не мог увидеть сквозь тьму: идет к его кедру браконьер – низкий корявый мужик в кирзовых сапогах, в стеганой телогрейке и зимней шапке. Он небрит. Бритым браконьера Артем представить не мог. На всех плакатах, которые ему довелось видеть, браконьер – молод, стар ли – с недельной щетиной на красноносом лице».

Да и вообще, если вдуматься, браконьер ли Клубков в том значении слова, какое мы вкладываем в него теперь? Не амнистируя своего героя, писатель дает нам неоднозначный материал для раздумий.

Ведь в словах Клубкова есть своя правота: «Ты меня с ним, браконьером, не путай, Артемий, сильно мне это обидно. Я почему марала на зиму завалил? Потому что с голоду помирать не хочу. Я мясом не торгую на базаре в Ключах. Я тайгой живу. Дед мой так жил, отец жил, теперь я так живу. Мне чем-то другим, кроме как промыслом, кормить себя несподручно. Валить лес не хочу. Поперек души мне – живой лес валить. Окромя тайги, мне ничего не остается. Только она родная...»

Из рода в род жили тайгой Клубковы, чувствовали себя в ней хозяевами, распоряжались в тайге умело, по-хозяйски. Добывали на прокорм семьи ну и запас, на черный день, немного, меру знали. Угодья свои подчистую не облавливали. А когда «шишковали, то опять бережно. Ветки зря не ломали. Боялись: отец увидит – отхлещет хворостиной приговаривая: «Не пакости в тайге, не пакости!»

Каким контрастом звучат слова писателя о бригадах шишкобоев-частников, которые, не задумываясь, валят деревья, чтобы обобрать с вершины десяток-другой шишек. И по-своему закономерен тот неутешительный вывод, к которому в конце романа придет Артем Стригунов: «Клубков – браконьер? Да он ангел по сравнению с рудоуправлением. Или леспромхозом. Кого из них больше тайге бояться?»

Ко многим важным мыслям приходит и Клубков в конце жизни. Испытав несправедливость со стороны людей, он понимает, что и сам жил, презирая людские законы. И все чаще всматривается в себя: «Злость-то, она жизни не подмога. Это я по себе знаю. Как только обозлюсь шибко, так и прахом все идет».

Осталась в нем «душа человечья», а ее к родным местам тянет и не найти «успокоения» на чужом месте. Несчастье заставило Клубкова размышлять, а значит, духовно развиваться.

Такое отношение писателя к своему герою – верный признак глубины его гуманистических установок. Человек неоднозначен и «текуч», и Е. Гущин убедительно доказывает это образом Клубкова.

Вот почему в Артеме Стригунове «надолго останется боль за Клубкова, за их трудную жизнь, и вину свою перед ними он всегда будет помнить».

Е. Гущин пристально вглядывается в человека, все чаще пытается рассмотреть его с разных сторон, избегая упрощения и схематизма. Причем в центре внимания писателя герой, которого у нас не совсем удачно называют «простым», «обыкновенным». В то же время для Е. Гущина характерно умение раздвинуть границы обыденного, увидеть значительность обыкновенного. В его художественном мире точно и порой неожиданно сочетаются быт, верная жизненная деталь и обобщение. В этом плане рассказ и повесть оказались, по-моему, жанрами, в которых он чувствует себя увереннее, умея на небольшом «пятачке» создать художественное пространство.

Казалось бы, уже вдоль и поперек исследован в искусстве характер «странного человека». Корни этого характера уходят далеко в глубь народной культуры. И советские писатели – М. Горький, М. Шолохов, Ю. Казаков, В. Липатов и, конечно, В. Шукшин – также обращались к нему. Пласт распахан так глубоко, что легко сбиться на проторенную колею.

И тем не менее, когда я прочитал один из лучших, на мой взгляд, рассказов Е. Гущина «Тень стрекозы», то понял, что без него мое представление об этом человеческом типе было бы неполным.

Рассказ о том, какие «удивительные перемены могут произойти с человеком за совсем короткий срок». Жил столяр Василий Атясов неспешно и тихо, без тревог, ровно, умеренно. И вдруг «все сбилось с привычного хода». Одолело Атясова неизъяснимое желание сделать вертолет и полететь на нем. Прямо душа разрывается.

Рассказывая об этом эпизоде из жизни своего героя, писатель открывает в нем то, что глубоко запрятано и неизвестно даже ему самому. Сила происходящего с Василием огромна. Недаром он кричит жене: «Не мешй ты мне сделать то, что хочу. Дай ты мне душу отвести. Иначе я не человеком буду».

«Тень стрекозы» - повествование (воспользуюсь точной мыслью В. Шукшина) о том, что «душа человеческая мечется и тоскует, если она не возликовала никогда, не вскрикнула в восторге, толкнув нас на подвиг, если не жила она никогда полной жизнью, не любила, не горела».

Поступок Атясова и есть желание не внешнего, показного (положим, через вещи), а внутреннего самоутверждения. Недаром герой восклицает: «Да я, может, еще и не это могу!»

Рассказ Е. Гущина написан мастерски, в силу чего судьба героя воспринимается как своеобразная. Но в то же время в ней заключены типические черты: «... у каждого мужика есть какая-то отдушина. Либо пьет, либо треплется, а то как твой – строит какую-нибудь холеру, зря изводится».

Более того, изображенное Е. Гущиным – вообще в природе русского национального характера. Например, в романе Л. Леонова «Вор» есть эпизод об этом мужике, который «близ японской войны велосипед деревянный построил... С пустячка дело началось, с заграничной картинки: далась ему эта штука, спит-видит, даже сохнуть с азарту стал. Иной в церкву идет, другой в огороде овощ растит, а этот мастерит себе дубовый велосипед. Годов шесть, семь ли руки прикладал и ведь поехал под конец... на целых полверсты хвалило. (...) После чего сгорела его машина, развеселым таким огоньком! И как отболело это у него, то стал он обыкновенный мужик...»

Вот и Василий Атясов, когда стоял над своим разбитым вертолетом, «почувствовал не боль и отчаяние, а облегчение». И снова ладно и тихо стало в доме Атясовых. Но когда Василий «уходил за село, глядел на еще больше потемневшую на фоне желтого поля зубчатую стену леса, похожую на перевернутую вверх зубьями пилу» (какая верная деталь, передающая взгляд именно столяра), глядел на небо, то «сердце заходилось непонятно от чего.

Вот такая стояла осень...»

Так неожиданно и, я бы сказал, музыкально точно кончает свой расказ Е. Гущин, расширяя его художественное пространство и оставляя в душе какое-то необъяснимое чувство...

Новый заход к этой теме – великолепный рассказ «Красные лисы». Неожиданная любовь разбудила душу Ивана, наполнила ее необычным светом, музыкой, открыла глаза на красоту окружающего мира...

Вообще, это существенная особенность поэтики прозы Е. Гущина. Строительство вертолета расстраивает спокойное течение жизни героя и открывает в нем ранее неведомое.

Внезапная любовь нарушает привычные круги жизни Ивана...

Создание заповедника заставило по-новому строить свои отношения людей с природой, разрушая обыденное сознание.

Строительство дачи в короткий срок сломало размеренное существование Семена Табакаева.

В лучших своих произведениях Е. Гущин уделяет особое внимание не событиям, а их разнонаправленному воздействию на человека. Писатель берет небольшой временной период в жизни своих героев, чаще всего такой, в котором, как в фокусе, высвечивается внутренний мир персонажа, его скрытые душевные силы.

Повесть Е. Гущина «По сходной цене» вызвала, пожалуй, самый большой читательский и критический резонанс. Напечатанная в журнале «Наш современник» (1975, № 8) и получившая премию этого журнала, она не оставила равнодушной, так как затронула важные моменты общественной жизни.

Внешний сюжет ее прост и непритязателен, автор исследует характеры на своеобразном «бытовом пятачке»: рассказывает о вполне обычной для наших дней ситуации – покупке дачи.

Какой высокий общечеловеческий смысл может нести такая «ограниченность сектора наблюдения»? Какие нравственные пружины нашего времени могут быть сокрыты в естественном желании жить лучше, чем раньше (желании, надо отметить, при общем росте материального благосостояния вполне закономерном)?

Оказывается, можно. И повесть Е. Гущина одно из тех произведений, которое по-своему доказывает это. Вообще, современная проза не чуждается быта и конфликтов, заложенных в нем, а, наоборот, все пристальнее всматривается в то, как проявляет, ведет себя человек в личной сфере жизни, размышляя над тем, способен ли он, пользуясь словами драматурга Виктора Розова, выдержать «испытание на сытость».

Повесть «По сходной цене» легко вписывается в произведения подобного рода, в то же время по-своему «продолжая» начатый ими разговор. Автор намеренно локализует круг изображаемых событий, чтобы читатель мог отчетливее увидеть ту невидимую грань, когда происходит нравственный «обмен» в человеке.

Писатель исследует своего персонажа в новой для него ситуации, пытаясь понять, как совмещаются в человеке разные качества, как меняется он, если посмотреть на него «сначала с одной стороны, потом с другой, не видимой никому».

В повести «По сходной цене» автор словно задался целью поставить такой эксперимент: взглянуть «с другого бока» на Семена Табакаева, бригадира механического участка, хорошего и уважаемого на производстве человека.

Приобретение дачи и оказывется той лакмусовой бумажкой, с помощью которой проверяется персонаж.

Все началось с того, что однажды случайно «напросился» Табакаев на дачу к своему рабочему Долгову. Понравилось жене и Семену в Залесихе, и решились они на покупку собственной дачи. С этого и пошла цепная реакция событий.

В доме, который они примеривались купить по совету Долговых, жила старуха Петровна. С этим домом и с черемухой, которую оставил как память, уходя на фронт ее сын, у Петровны была связана вся жизнь. Нужно было сделать так, чтобы старуха переехала в город к дочери и продала дом.

Е. Гущин, для поэтики которого характерна точная деталь, фиксирует первые изменения, происходящие в Семене: «У него даже походка изменилась: старался идти тяжеловато, враскачку, с достоинством».

Автор скрупулезно, не спеша, как бы даже «въедливо» обнаруживает малейшие оттенки в поступках, размышлениях и переживаниях Табакаева. И мы вслед за ним замечаем, как Семен «наивничает», когда это ему выгодно, а когда обманывает мастера, «радуется той силе, что привела его сюда и говорила сейчас про него». Видим, как Семен задним числом «жалеет себя за лишние переживания».

И вот уже смолчал Табакаев, когда жена Долгова рассказала гнусную историю о том, как она обманула Петровну, сказав, что к ней в колодец мальчишки подбросили дохлую кошку, и старухе пришлось таскать воду из речки.

Так, шаг за шагом писатель показывает взаимосвязь поступков Семена, которые он совершал вроде бы под давлением обстоятельств и изменений, накапливаемых в его душе. Тем самым вовлекает нас в непростой психологический процесс. Ведь, в сущности, в этой повести писателя мало интересуют Долговы. Тут все до страшного ясно. Долговщина тем и страшна, что отчуждена от одной конкретной личности, что разъедает многих, вырабатывая свою, хотя и примитивную систему взглядов.

Поэтому образы Долгова и его жены статичны. Долговы – это конечный результат процесса. Они не способны обращаться с нравственными вопросами к себе, т.е. лишены нравственности, которая находится всегда в движении. Поэтому писатель и не скрывает своего отношения к Долгову с первой страницы.

Откровенно говоря, поначалу воспринимаешь такой авторский «нажим» как недостаток. Но вчитываясь в произведение, начинаешь догадываться, что это сделано намеренно.

Долговы – из «умеющих жить», у них железная хватка, для них все ценности мира определяются мерой материльного благополучия. Дача, машина, гарнитур и прочая, и прочая – для долговых единственная реальность, конечная цель и смысл бытия. Кроме того, Е. Гущин неслучайно «сужает» поле зрения: остальные дачники даны штрихами, которые лишь подчеркивают жизненную цепкость долговщины, ее социальную опасность:

«...внизу загудела невидимая в сумерках машина, судя по звуку, грузовая. Она остановилась внизу, возле одного из новых домов. Послышался негромкий говор людей, которые стали сгружать что-то тяжелое, что именно – не разглядеть, потому что фары зажжены не были, мерцали лишь красные фонарики стоп-сигнала. Свет людям, как видно, был совсем ни к чему».

Долговщина и тем еще страшна, что неуязвима и обыденна.

Будучи художником-аналитиком, Е. Гущин стремится дойти до невидимых пластов человеской личности, испытать ее нравственную надежность, способность выдержать, устоять перед опустошающим давлением долговщины.

... Растет дача, которую строит Семен, но усиливается и неопределенное беспокойство в душе героя и толкает его к Долгову с вопросами: «Ты как спишь? Спокойно? (...) Душа у тебя спокойная? Не будит тебя? Он начинает понимать, что «душой убыл» за это время и боится «совсем без души остаться».

Но вот что удивительно: все эти вспышки быстро гаснут, т.к. не имеют источника внутри себя. Через несколько страниц вслед за «больными» вопросами, которые приходят к Табакаеву, мы вдруг читаем: «Дача, неожиданно для него самого, захватила Семена. На работе ему приятно было думать, что в пятницу ехать в Залесиху. Подумает об этом – и теплая волна плеснется в сердце... Легко и светло будет оттого, что все городские заботы как бы останутся за порогом леса. В деревне его ждут новые заботы. Они не тяготят, а наполняют тихой радостью».

И уже вечерний перестук топоров не раздражал Семена, как вначале, не лишал его спокойствия, а вливался в общий шум стройки. «Вот какие перемены могут произойти с человеком!» - восклицаем мы вслед за писателем. Но и этого писателю кажется мало, он тоже как бы задается вопросами, а что же дальше, что там еще припрятано в душе Семена Табакаева?

И следующее испытание оставляет терпкий, горький осадок в душе читателя: Семен спиливает черемуху – последнюю ниточку, связывающую старуху с жизнью...

(Чуть позже писатель создает такую емкую картину: «Старуха поискала глазами, словно дерево могло куда-то отлучиться, но разглядела наконец низкий пенек возле скамейки. Ему она и поклонилась.

- Ну, видно, и мне пора, - произнесла она со вздохом и пошла прочь, сгибаясь ниже прежнего и с каждым шагом будто кланяясь земле».)

«Семен пилил и утешал себя, уговаривал, а где-то в самом темном уголке души рождалось непонятное облегчение».

Ненадолго пришли сомнения и вновь легко ушли, и он уже нежно говорит жене: «Ира, пошли погуляем».

И снова: «Тихо и спокойно шла жизнь, ничего не выбивало ее из наезженной колеи...»

Что же случилось с Семеном Табакаевым?

Семен из тех героев, которые ищут причину своих бед, своих духовные и душевных компромиссов вне себя, в других. А нередко они оказываются внутри, кроются в собственной инертности, уступчивости, несопротивляемости. В конечном счете Табакаев из тех людей, которые всегда самоустраняются, плывут по течению, боясь нарушить собственное «спокойствие и устоявшийся порядок» жизни. А ведь, в сущности, легко как-то: можно не вмешиваться в воспитание сына, не принимать самому решений, т.е. затрачивать минимум душевной энергии.

Табакаев – мастер компромиссов, но, как известно, ничто не проходит бесследно, и мы видим, как сделки с совестью, как снятие «вопросов» оборачиваются «убыванием души». Не потому ли Табакаев бежит с канистрой бензина к даче Долгова, что тем самым, в который раз, стремится снять ответственность с себя?...

«Я через тебя нечеловеком стал!» - кричит он Долгову.

Финал, по-моему, лишний раз доказывает, что бунт Табакаева (кстати, и побежал он к Долговым, когда узнал, что у жены на работе неприятности из-за гарнитура, который она достала Долговым) временный, внешний, он быстро пройдет. «Стыд – это своего рода гнев, только обращенный вовнутрь» (К. Маркс). Гнев же Семена опять-таки направлен вовне...

Нет, нельзя объяснить происшедшее с Семёном формулой «обстоятельства заели», «дал когда-то слабинку, вот она и завела». В нем самом не оказалось внутренней крепости, «крылья не отрасли»; в его бытии не было внутреннего направления. Видимо, и раньше была в душе Семена какая-то пустота, не обнаруживающая себя до поры до времени. Недаром он признается: «Скучно мне жить... недостает мне чего-то...»

И, может быть, неслучайно то, что, рассказывая о судьбе Табакаева, Е. Гущин вновь использует образ Дома.

«И вдруг Семену подумалось, что сам он никакой радости к квартирам, в которых довелось жить, никогда не чувствовал... Да и какую можно чувствовать родственность к месту, которое и называется-то по казенному: жилплощадь?

...А вот Петровнин Ванюшка, наверное, даже умирая, помнил свою родную избу. По ночам она ему снилась, и как он хотел в нее воротиться. Ведь там каждая плаха родная, отцом отесана. Изба эта невидная и была для Ванюшки родиной, или уж во всяком случае отсюда для него начиналась родина...»

У каждого человека должно быть «самое святое место», куда его манит всю жизнь, или должна жить в душе музыка, песня, должна быть какая-то «отдушина»... Тот дом, который (вспомним Ф. Абрамова), «человек в душе себе строит» и который «ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Крепче всех кирпичей и алмазов».

Не было у Табакаева ничего этого: он больше всего ценил в жизни спокойствие...

И настолько духовно богаче Семена выглядит старуха (образом которой и произносит свой окончательный приговор над Табакаевым писатель), в которой живет память...

Подчеркивая простоту и будничность истории, происшедшей с Табакаевым, автор «указывает» на ее страшный для человека смысл.

Именно о духовных и нравственных ценностях человека и общества все чаще размышляет сегодня писатель. Совесть, честность, правда, добро – те нравственные категории, которыми он проверяет своих героев.

Е. Гущин неуклонно разрабатывает социально-нравственные проблемы, отыскивая новый угол зрения на человека. Такова остроконфликтная повесть «Облава». Е. Гущин не боится повторять уже испытанные приемы своей поэтики, не боится повторять некоторые сюжетные ходы и стилистические решения, так как они мобильны и становятся адекватны новой мысли, новому человеку, с которыми он обращается к читателю. Структурная организация повести «Облава» уже знакома: события развиваются в короткий промежуток времени, когда нарушен привычный порядок жизни и герой оказывается перед вопросами, через которые проверяется его нравственное состояние.

Е. Гущин, как обычно, без долгих предисловий вводит читателя в повествование. Но уже сам материал напряжен, неожиданен для читателя. Писатель начинает рассказ об отношениях человека и его вечного друга собаки с того момента, когда эти отношения доведены до критической точки.

А начало этим отношениям было положено, когда в Счастливихе (бывшей Горюнихе) организовали рудник и охотники забросили свое занятие и перешли на «твердую зарплату». Но собак по привычке держали. И стало в Счастливихе «как бы два общества, независимые друг от друга: человеческое и собачье». Собаки же, воспитанные веками на охоте, на промысле, оказались предоставлены сами себе, и по древнему зову крови стали промышлять – нападать на домашний скот. Этим они «будто бы напоминали людям об их отступничестве», бросили им «какой-то ясно уловимый вызов».

Вообще, следует отметить, что уже в романе «Правая сторона» промелькнул однажды эпизод, в котором можно обнаружить зерно будущей повести. Приехав в Ключи, новый поселок, который также вырос после того, как здесь был образован рудник, герои замечают обилие собак на его улицах: «... и в одиночку, и стаями бродили тут огромные лохматые лайки, не обращая на людей никакого внимания. Крупный рыжий кобель неподвижно стоял посредине улицы и, будто задумавшись, глядел куда-то вдаль. Он едва посторонился, давая самосвалу дорогу. Шофер добродушно ругнулся из кабины, объезжая пса. Было что-то демонстративное и в поведении этой собаки, и других, спокойно гулявших по улицам Новых Ключей, и Артему подумалось, что здесь сосуществуют два общества – человеческое и собачье, - живущих независимо друг от друга. Отчего это случилось, Артему тоже было понятно. Бросили охотники промыслы, перешли на твердую рудничную зарплату, и собаки, ходившие раньше на зверя, оказались забытыми. Они и на людей теперь не обращали внимания, как бы выражая этим свой собачий протест за то, что люди изменили им». Этот эпизод не мог не остановить на себе внимания Е. Гущина как писателя, вдумчиво и целеустремленно рассматривающего драматические стороны бытия человека и природы, ведь уже в нем подспудно звучало какое-то неясное беспокойство, тревожная мысль об угрозе нарушения равновесия в природе.

И, быть может, «Облава» в этом смысле самое тревожное произведение из написанных Е. Гущиным.

Писатель обрушивает на своего героя новое испытание. Иван Машатин из тех героев писателя, для которых совесть дороже личной выгоды. В то же время он из тех мягких и уступчивых людей, которые редко поднимаются против давящих на них обстоятельств.

Так, узнав, что бычка вдовы Катерины задрали поселковые собаки, вожаком которых является его Тайгун, он решает: «Нужно собрать деньги и заплатить ей. Но это оказывается не так просто. Люди повели себя на собрании по-разному. Бросив собак, человек совершил первое предательство по отношению к ним. И на этом не остановился. Как роняет человека эта сцена в его пятирублевой алчности! Машатин сам отдает деньги вдове, хотя мог тоже не «высовываться со своей честностью», ведь про Тайгуна «ни одна живая душа не знала».

Но это только первое испытание, перед которым ставит своего героя Е. Гущин. Писатель еще больше обостряет сюжет. Собаки неожиданно уходят из поселка и продолжают задирать скот. Перед людьми возникает сложнейшая дилемма: как поступить? Они решаются перестрелять собак, с помощью которых кормились многие годы, да и ребятишки к ним привыкли. Попытались мужики найти иной путь: предложить это сделать заезжей строительной бригаде, «скворцам». Уж им-то, наверное, не так жалко. Но те наотрез отказались, т.к. «боятся по себе плохую память оставить».

Уже после собрания, на котором было принято решение «отстрелять собак», Машатин узнает, что Тайгун, которого он до осени отдал брату жены, вновь возглавляет стаю.

«Что же теперь делать-то будем? Если узнают, что это наш Тайгун, то нам за него не рассчитаться, - возбужденно заговорила Антонина, - все грехи на нас повешают. Да и в бригаду тебя Овсянников не возьмет. Близко к руднику Ситников не подпустит. Из дома выкинут и иди куда хочешь... Застрелить бы его как-нибудь без шума, а? Застрелить и закопать, чтоб никто не видел. А то всем житья не будет».

И вот Иван отправился в лес... Здесь необходимо вспомнить следующее. Когда-то Машатин ранил медведя, и тот задрал бы его (второй раз ружье дало осечку), если бы не Тайгун, который прибежал на отчаянный крик хозяина. Теперь Иван искусственно «воссоздает» ситуацию:

«- Тайгун! Тайгун! – прокричал он с отчаянием, как тогда с дерева у избушки, где караулил медведя. Прокричал и задавленно замолчал, потому что перехватило горло. Затуманенными глазами смотрел он в просвет между ветками. И призывный крик его еще не успел истаять, как увидел: впереди в зелени смородинника мелькнуло что-то живое. Несколько собак выскочили из высоких трав и, вертя головами, остановились. И тотчас от них отделился черный кобель. Он несся на махах вперед,к затаившемуся под кедром Ивану. Тайгун не бежат, нет, он летел, едва касаясь лапами земли, и тело его расплаталось над травами, над землей, и было прекрасно в своем порыве».

Финал открытый: надо решаться в ту или иную сторону. Но вопрос, как поступит Иван, обращен и к нам. И звучит он гораздо шире: а как вообще должен вести себя человек, чтобы не переступить в себе человеческое, остаться равным самому себе?

В финале, как это ни парадоксально звучит, заключен эмоциональный эпицентр повести, ее нравственный эффект. История с собаками, их своеобразный вызов людям – это в то же время для писателя только повод (сам по себе, конечно, неординарный и драматический) для создания крайне предельной ситуации, в которой человек остается наедине с самим собой, с собственной совестью, в которой проверяется его способность вынести свое назначение на земле. Человек предал собак, а не обернется ли это предательством самого себя? Ведь недаром боится герой: раз уступил – и дальше так пойдет, недаром ощущает неуверенность, «надлом» в своей душе...

Пафос повести – тревожный сигнал, строгий счет, который предъявляет писатель человеку. Ведь люди идут убивать не только собак, но и доверие, привязанность к себе. Собаки у Гущина очеловечены, они имеют «живую душу – умную, понятливую, на добро и ласку отзывчивую».

В. Астафьев, рассказывая в «Царь-рыбе» о собаке Бойе (что означает друг), пишет: «Повторю лишь северное поверье: собака, прежде чем стать собакой, побыла человеком, само собою хорошим». И как особенно трагически воспринимается после сказанного смерть Бойе: «Родившийся для современного труда и жизни с человеком, так и не поняв, за что его убили, пес проскулил сипло и, по-человечески скорбно вздохнув, умер, ровно бы жалея иль осуждая кого».

Зачем тогда все, если человек просто-напросто жесток?

Множество вопросов оставляет нам Е. Гущин и уйти от них нелегко, да и не надо уходить. В этом сила повести – в беспокойных исканиях совести, которую растревожил писатель.

У В. Иванова есть такая мысль: «Врач-анестезиолог сказал: «При современном состоянии медицины мы способны уничтожать любую боль. Но как тогда, если не будет болей, мы установим состояние больного?» Я думаю, то же самое и в области литературы. Надо все-таки, чтобы чувствовалась боль – если она есть. А что она есть – это несомненно...»

Проза Е. Гущина обращена к читателю думающему. Она ощутимо набирает эстетическую силу, в ней приметы нашего времени с его сложными общественными проблемами, многозначностью социально-нравственных коллизий.