Такие были времена… (О признании дипломов и трудового стажа. Брат ищет братьев. Первый день. В вихре новой жизни) (31.01.2018)

 

Н. Косско

 

О признании дипломов и трудового стажа

 

Советские дипломы в 1970-1980-х годах принципиально не признавали, и масса врачей шла работать рабочими, санитарами, в лучшем случае, медсестрами/медбратьями; инженеры стройными рядами выстраивались у конвейеров, кандидаты и доктора наук мыли полы и обслуживали пациентов в домах престарелых, сошки помельче подметали улицы. Особенно плохо дела обстояли у специалистов, окончивших советские институты. Непробиваемая немецкая бюрократия и тут сработала на все сто процентов: в Германии нет аналогичных вузов, институт здесь − всего лишь курсы, а значит дипломы этих советских учебных заведений недействительны. То ли дело − университетский диплом…

Однажды я встретила своего бывшего студента, который, отучившись два курса на немецком отделении в нашем институте в Молдавии, перевелся в Одесский университет. Его диплом в Германии сразу же признали, а вот мой – его преподавателя и выпускницы института иностранных языков с пятнадцатилетним стажем преподавания в вузе признать было нельзя – нет таких компетенций у германской бюрократии, и точка.

Не менее трагичной была судьба пенсионеров определенных категорий: при начислении стажа соответствующие ведомства исходили из условий и законов своей страны. А тут откуда ни возьмись пенсионеры с Крайнего Севера, где в советское время один год стажа засчитывался за два. И опять же бюрократы исходят из известной им данности, а она такова, что зон с суровыми климатическими условиями, как на Крайнем Севере или Колыме (что, в принципе, одно и то же!) в Германии нет. А посему начисление пенсий идет строго по германским законам. Вот и получается, что женщина, на протяжении десяти лет валившая в ссылке лес и проработавшая под землей на Колыме еще пятнадцать лет, заработала слишком мало стажа для полноценной пенсии и получила пенсию в размере… 460 марок!

 

Брат ищет братьев

(Позывные радиостанции «Немецкая волна» из оперы Людвига ван Бетховена «Фиделио», по-немецки: «Alle Menschen werden Brüder…»)

 

«Есть обычай на Руси ночью слушать Би-Би-Си!» Люди старшего поколения помнят это двустишье-шутку о почти повальной страсти к передачам зарубежных радиостанций на русском языке в 1970-1980-е годы - не важно, Би-Би-Си это, «Голос Америки», «Свобода» или «Немецкая волна». Для советских идеологов все они были «центрами диверсионной и подрывной деятельности», «вражескими голосами», а для слушателей – радиостанциями зарубежного вещания и источником объективной информации.

Попытаюсь рассказать о «Немецкой волне», на которой проработала без малого двадцать лет, точнее − о моей работе в русской редакции этой радиостанции. Хочу предупредить: я не претендую на исчерпывающую информацию об описываемом предмете, не затрагиваю хитросплетения и мотивы «высокой политики», я лишь описываю свою работу и будни редакции, рядовых ее сотрудников. Это мой опыт, мои впечатления, мое и только мое личное мнение.

 

Первый день

 

Натужно скрипя, скрежеща и как-то по-стариковски постанывая, лифт медленно поднялся на четвертый этаж и остановился, с лязгом распахнув двери. Моему взору предстал длинный и абсолютно безлюдный коридор с множеством совершенно одинаковых дверей.

В полной растерянности останавливаюсь и оглядываюсь вокруг: ни указателей, ни табличек на дверях – и куда теперь? Я уже готова повернуть назад – может, что-то напутала с адресом? Но тут в конце коридора появилась молодая женщина: босиком (!), с прической «а ля советская химия», а следом за ней − столь же экзотический мужчина средних лет в клетчатой ковбойке, на голове которого буйно кучерявился роскошный чуб, − ну, вылитый деревенский гармонист из русской глубинки, не хватало лишь хромовых сапог да гармошки. Оценивающе оглядев меня с ног до головы, незнакомка поинтересовалась:

- Вы заблудились?

Опешив от такого многообразия русских реалий в самом сердце Германии, я смогла лишь промямлить, что вот-де ищу русскую службу «Немецкой волны», да, видно, ошиблась…

- А чего тут искать? - заговорила женщина голосом моего любимого диктора, с которого начинались все передачи: «Говорит радиостанция „Немецкая волна“ из Кёльна. Вы слушаете…» Голос „гармониста“ мне тоже показался очень знакомым, и я поняла, что ошибки быть не может: я прибыла по месту назначения. Мои новые знакомые сказали, что начальство еще на обеденном перерыве и предложили скоротать время в редакции.

…Тот, кто в далекие шестидесятые-семидесятые слушал «вражеские голоса», сможет понять мое состояние, когда, переступив порог редакции, я воочию увидела тех, кто, преодолевая каждый вечер тысячи километров, были долгожданными гостями в наших жилищах, людей, на которых мы возлагали все наши надежды, от которых ждали помощи и защиты. Подумать только! Всего месяц назад я, прильнув к транзистору, в отчаянии ловила каждое слово этих людей, а теперь вот стою перед ними, как истукан, не силах вымолвить ни слова. Слезы полились сами собой.

И это была моя первая ошибка: на Западе не принято давать волю эмоциям. Никто из моих будущих коллег не попытался успокоить или расспросить меня, для них это была стандартная ситуация - чего тут реветь-то? И потом: все были заняты работой, стрелка часов приближалась к четырем часам дня, вот-вот начнется вечерний эфир. Даже я почувствовала, как в редакции нарастает напряженность: резко усилился стрекот пишущих машинок, дикторы занервничали, читая свои тексты, ведущие требовали, чтобы им немедленно перевели новости, короче, полный сумбур − для непосвященного. Про меня все забыли. И не вспомнили бы, наверное, если бы в редакцию перед уходом не заглянул сам шеф, который поинтересовался, кто я такая и что здесь делаю.

Пригласив меня в свой кабинет, шеф, назовем его господином К., с места в карьер сообщил, что вообще-то свободных мест в редакции нет (а зачем тогда, спрашивается, пригласили?), что он может мне предложить только сотрудничество на гонорарной основе, а это в денежном выражении то много, то мало, а то и вообще ничего, и никаких гарантий. Помолчал и добавил:

− Даже, если появится ставка, вам придется пройти испытательный срок − десять месяцев на минимальных гонорарах…

− Да я согласна, − поспешила я его заверить, и тут же поняла, что совершила следующую ошибку: во-первых, здесь начальство не перебивают, во-вторых, себя и свой труд нельзя так глупо обесценивать.

− Хорошо, мы можем, если все пойдет гладко, гарантировать вам в месяц минимум тысячу марок гонорара, чтобы вы могли оплачивать на первых порах хотя бы квартиру. Вы подыскали себе что-нибудь подходящее?

Я с восторгом сообщаю, что вчера нашла замечательную квартиру − четыре комнаты, почти сто квадратных метров, с лифтом и мусоропроводом, и всего за пятьсот марок! Но когда я называю район, он возмущенно вскидывает брови:

− И вы что же, там жить собираетесь?! Это же каменные джунгли, настоящее гетто!

Опять осечка: ну, что же я не так сказала?! Гораздо позже, набравшись опыта жизни на Западе, я поняла свой промах: здесь, как и во всем остальном мире, тоже всё по Оруэллу: все люди равны, просто некоторые… равнее других.

− Вы завтра сможете выйти на работу? - спросил после короткой паузы господин К.

Боясь опять попасть впросак, я обреченно ответила, что да, конечно, но…

− Старайтесь поменьше прибегать к всевозможным «но», - резко оборвал он меня. - Завтра жду вас ровно в десять часов, - и он дал понять, что разговор закончен.

«А босая женщина?» − спросите вы. Всё объясняется очень просто: лето в Германии в 1976 году выдалось на редкость знойное, стрелка термометра зашкаливала за сорок градусов, так что от жары спасались, кто как мог: одни ходили босиком, другие охлаждали ноги в тазиках с прохладной водой, стоявших почти под каждым столом, и ни у кого в небольшой, почти семейной редакции это не вызывало удивления − кроме меня, новичка. Но со временем я к таким «вольностям» привыкла, как пришлось привыкнуть ко многим странным, на первый взгляд, явлениям в моей новой жизни.

 

В вихре новой жизни

 

Наутро меня ждала следующая катастрофа:

− Вот это надо перевести к вечернему эфиру, - сказала секретарь шефа, протягивая мне три страницы текста. − Сегодня свободна вот та пишущая машинка, - она указала на стол в углу, − можете приступать…

− Да не могу я приступить! - в отчаянии воскликнула я, понимая, что это конец всему: печатать я не умела, машинки у меня сроду не было и быть не могло - во-первых, это были деньги и немалые, во-вторых, кто бы мне разрешил в Союзе её купить? В нашем городе в Молдавии все печатные машинки были на учете, а единственный экземпляр на кафедре постоянно находился в секретариате под замком.

Снова пришлось включить начальство, но на этот раз всё обошлось на удивление спокойно − шеф был прекрасным специалистом по СССР и хорошо знал наши условия.

− Фрау Вебер, − обратился он к секретарю, − напечатайте, пожалуйста, всё, что продиктует вам госпожа Косско. − Но учтите, - обратился он ко мне, − через неделю вы должны будете печатать свои переводы сами, пусть даже одним пальцем. Всё, не смею вас задерживать!

Вдвоем с фрау Вебер мы лихо управились за полчаса, но по ее лицу я поняла, что опять что-то не так.

− Простите, - немного смущаясь, начала она, - вы уверены, что всё перевели правильно? Не надо торопиться, ведь у вас испытательный срок, а вы даже ни разу не потрудились заглянуть в словарь. А мало ли что….

Я облегченно вздохнула:

− Не волнуйтесь, там всё в порядке, спасибо, фрау Вебер!

Но тексты бывают разные. На следующий день мне принесли для перевода заметку о выборах в США, небольшую, всего две страницы, но для меня это оказалось полным провалом, ибо мало в совершенстве знать два языка, надо еще досконально знать сам предмет, о котором идет речь в тексте. А откуда было мне, недавнему советскому преподавателю, знать тонкости избирательной системы США, в которой сам черт ногу сломит? В процесс перевода включилась вся редакция, и мы вместе одолели текст, который оказался таким трудным, что даже бывалые переводчики качали головами.

Итак, жизнь закрутилась лихим вихрем, того и гляди с ног собьет или унесет неведомо куда, но я всеми силами старалась удержаться на плаву, набивала себе шишки, очень много шишек, но сдаваться не собиралась. Ненавистная пишущая машинка неожиданно оказалась камнем преткновения в осуществлении моих планов, и я приняла ее вызов: когда приходили уборщицы в шесть утра, я уже сидела за переводом и тупо, но настойчиво одним пальцем «выковыривала» буковку за буковкой на этом орудии пытки. И очень скоро что-то стало получаться, но как же всё медленно продвигалось! Вспомнился анекдот: мужик заходит в булочную и просит отвесить ему сто граммов изюма. Ему отвечают, что в булочной изюма нет.

− А булочки с изюмом есть? − спрашивает.

− Есть, - отвечают ему.

− Вот и славненько! Наковыряйте-ка мне двести граммов изюма!

Я бы ему «наковыряла» килограмм, а то и все два, думала я не раз с горечью.

Но время шло, я многое поняла, многому научилась, ведь, в принципе, пришлось осваивать две новые профессии: диктора и переводчика. Бывало, что-то не ладилось то там, то тут, но в целом мной были довольны, а я − на седьмом небе от счастья.

 

 

 

 

↑ 649