Е. Зейферт
Он пустил её, руки у него упали, он перевёл дух. Потом
взглянул на неё пристально, как будто только сейчас заметил её.
– Прочь! – крикнул он и, как дикий, бросился бежать от
неё, от обрыва, через весь сад, цветник и выбежал на двор.
Иван Гончаров. «Обрыв»
Схема московского метро похожа на многорукое танцующее существо в цветных перьях. Оно бьёт в бубен и поклоняется киту.
Все спрашивают – почему киту?
А почему бы и нет?
В метро стук палочки слепого. Я оборачиваюсь. Нет, это кто-то волоком тянет за собой дорожную сумку по ступенькам, и она стучит на каждой ступени. Ах, нет, вон и правда слепой... Мужчина в тёмных очках, подняв голову, беспомощно стоит возле лестницы, не зная, куда идти. Нет, я опять ошиблась – он просто смотрит вверх, изучая указатели.
Почему, ощущая, мы ошибаемся? Чему, чувствуя, верим?
Я в детстве поверяла свои печали улитке. На одной из стен нашего особняка как-то облупилась извёстка, и появилось пятно в виде большой улитки – с домиком, рожками. Когда мамы не было дома, я, шестилетняя, носила улитке свои детские тревоги. Дом побелили, и я перестала верить в улитку.
Есть в любви закон бабочки. Бабочка перелетает с одного предмета любви на другой, и человек очарованно следит за ней. Любят ни за что! Восхищаются не человеком, а бабочкой на его волосах. Перелетая на другой объект, бабочка уносит с собой очарование его предшественника. Куда она присядет в очередной раз, никто не знает. Эта капризная бабочка сродни шаловливому Амуру и его послушным стрелам.
Но в любви есть и закон улитки. Об этом мало кто знает.
Чувство любви у человека одно. Оно рождается вместе с нами (но не у каждого) в какой-то момент жизни, из внутренней потребности любить.
И мы всегда носим его в себе. Улитка не выпускает нашу любовь из спирали своего домика.
Чувство развивается по спирали. По логарифмической спирали – такой, какая в домике улитки. Помните, как закручен у улитки домик?
Рождённое однажды, чувство по отношению к разным избранникам одно и то же. Оно лишь эволюционирует – истончается, крепнет. Мы даруем своё чувство на разных этапах жизни различным людям. Откликаемся на только нам понятные знаки внимания, и старт взят… А порой примериваем чувство к кому-нибудь, и оно словно срастается с кожей избранника.
Чувство ищет себе пристанище у необычных или кажущихся необычными людей.
Вот оно начинает своё движение по первому кругу… Это будут не полные круги, а завитки логарифмической спирали.
Каждый из завитков – воронка, виток чёртова колеса, внутри которых – неизменные вера, взлёт, пик, спад, безверие.
Такие круги всегда незакончены, потому что чувство-кочевник, не до конца отболев, переходит к новому человеку.
Особенно явно это проявляется у женщин. В их жизни нередко повторяются одни и те же любовные истории, ситуации – витки логарифмической спирали.
Виток обычно длится до трёх лет, но в редких случаях может быть и более затяжным.
Женщина наблюдает за мужчиной. Она «узнаёт» его – в той малой степени, в какой её чувству это необходимо… Начинает любить его черты и привычки, становится зависимой от присутствия любимого. Мучительно теряет его и находит нового.
Возможно, она даже осознаёт привычный разбег своего чувства. Отмечает его стадии, предсказывает и иногда искусственно изменяет исход отношений.
Но не всякой дана эта саморефлексия. Особенно, если лицо её «не обезображено интеллектом». Но влюблённой всё равно ничего не изменить. Закон улитки создаёт сильную инерцию. Несчастная упорно возвращается в исходную точку, которая для неё и исток, и исход.
Выход – в вечном поиске хэппи-энда?
…чувство, лет в семнадцать возникшее, так ведь и живёт, перетекая в обиталища мужской души, поникшее, но живое, тёплое!.. какая сила чуду чувства воспротивится?.. да душа, известная ленивица…
…чувство, плача кровью липкою над усопшим призраком любимого, с новой очарованной улыбкою ждёт опять – любимого не мнимого…
…трудно зацепиться за застёжечку чувством, до занудства избирательным, но когда почувствуешь немножечко то, что жаждешь зреть очаровательным – не раздумывай, бросайся в омут ласковый, пропечённый солнцем прежней горести, и люби, люби!...
Женщина причитает, ей больно.
Выйти из этого порочного круга можно. Соединив в одном мужчине две ипостаси – возлюбленного и мужа… Но улитка не допустит этого. Здесь нужны другие покровители.
Мы встретились с тобой в городе кита. Китай-город. Кита-город. Город кита. Город, летай…
Китай город
Летай город
И город летал. Взлетали и парили в небе голуби на станции метро «Китай-город».
Мои шепчущие губы и твои руки гитариста. На правой руке ты слегка отращиваешь ногти, а на левой они коротко стриженные, и на подушечках пальцев – мозоли от струн, словно разделённые пополам. Ладони у тебя небольшие, но именно мужские. Эти руки нежно обнимают меня.
Познакомившись, мы начали искать друг для друга слова. Сначала «сестричка», «брат», потом «родной», «родная», «моя», «мой»… Твоё коронное «дружочек»! Мы были ненасытны в нежных словах, упивались их притягательной, притяжательной, притязательной властью. После внезапного и столь естественного для нас обоих сближения прозвучало твоё «любимая». Ты попробовал это слово на вкус, и его корень оказался для нас самым сладким. Слово «любимая» не было сразу произнесено, ты прислал его в смс, причём на немецком языке: «Meine Geliebte».
Нам помог Рильке. Он раньше был частью моей и твоей внутренней свободы. Рильке был недосягаем. И мы друг для друга тоже? Нет. Ты стал моей проекцией к Рильке, а я – твоей. Но мы не были бесполы. Мы не были духом. Рильке был нашей творческой радостью. Он, бестелесный, прошёл между нами, и мы соединились в одно существо. Твои гастроли в Германию, моя Германия, мои немецкие корни, наша с тобою жизнь поэзией немецкого мира, которая и познакомила нас…
Ты попробовал силу слова и моей тяги к тебе. Ты бросил пробный шар. И я поймала его, как снежок, который приложила к разгорячённой щеке. Тебя в это время увозил ночной поезд, до нашей следующей встречи, которая случилась только через полгода.
Назвал слово, открыв дорогу своим и моим бесконечным искренним «люблю». Мы были щедры в проявлении чувств, и слово «люблю» не обесценивалось.
Под твоим взглядом и твоими руками – я всегда классическая красавица. Ни у кого нет нежнее волос и мягче кожи, чем у меня возле тебя. Я лежу щекой на своих длинных, медово-золотых волосах, смотрю на тебя, лежащего рядом, и вижу в твоих зрачках самую красивую женщину на свете. Ты даровал мне чувство быть любимой. Ты любишь меня до кончиков моих пальцев, до корней волос.
Быть любимым, понимаемым и принимаемым, достойным любви… Это состояние, которое многие не испытывали. О, не обижайтесь, ради Бога, я объясню! Я говорю именно о чувстве быть любимым, а не просто о проявлении к вам заботы, участия, тепла. Чувство быть любимым тоже можно переживать – так же, как своё чувство любви. И даже глубже.
Писатели почти не пишут о счастливой любви. Может, потому что её не бывает?
Я серьёзно заболевала без тебя, а в кресле самолёта, который должен был принести меня к тебе, начинала чуть-чуть выздоравливать. Организм словно оживал. Мне было достаточно просто быть рядом с тобой, чтобы выздороветь. Нет, недостаточно – нужно было, чтобы мы прикасались друг к другу. Ты был Брайлем моего нового мира.
«Пётр», – я пробовала на язык твоё каменное имя. «Лиза», – ты прикасался к моему своим языком. Твоё тело обладает способностью впитывать и долго хранить приятные запахи, оно по-мужски сильное и по-мужски нежное.
Твой баритональный голос оседает в хрустальных раковинках моих ушей… Ты поёшь мне Рильке, Эминеску, Прешерна. Гитара легко солирует в твоих руках.
Я моложе тебя. За временной отрезок между нами могла вырасти юная пятнадцатилетняя девушка, например, твоя дочь… Но никто не вырос, и никто не стоял между нами. Ведь Рильке не оставил между нами и маленькой створки, щёлочки даже в лезвие шириной, в которую мог бы проникнуть чей-то недобрый взгляд.
Пожалуй, до знакомства с тобой я ещё никогда не любила в своей жизни. Прежние горячечные влюблённости нельзя было назвать настоящей любовью уже потому, что их объекты не были достойны любви. Я привыкла, что десять-пятнадцать роскошных букетов к 8 Марта – это пустяк. Но в отношениях с тобой сердце подсказывало мне нечто особенное: я любима.
Я смотрю на тебя, любуясь, прямо, словно сквозь лупу. Твои изящные ноздри. Я наслаждаюсь их аристократическим изгибом. Губы лепные, контурные. Верхняя чуть приподнята, подчёркнуто красива. Ты оставляешь двух-трёхдневную небритость, которая, уверяю, тебе идёт.
На Славянской площади, рядом с тобой, в том июне я вдруг почувствовала, что золотые и серые купола кругом, остатки китайгородской стены, прячущиеся в тень от жары в метро голуби и тонкие джинсы и майка на мне – это разногласящие ноты одной гармонии… Китай-город. Кита-город. Город кита. Нас с тобой и объединила эта мистическая «кита», лежащая в основе древнего слова, – связка прутьев, применявшихся при строительстве.
Я в раннем детстве перестала верить в улитку, но она долго тянулась ко мне липкой массой. Я поверила в кита и в город, который он держит на своей семихолмистой спине.
Моё лицо сияет от счастья... На мне, глупой, тоненькой, так ладно сидят эти светлые джинсы… Между тесно припаянными друг к другу кирпичиками китайгородской стены пролетает щупленький голубь. Он взлетает и вдруг садится на уличный таксофон…
Перебор колоколов, от самого большого до самого маленького. Погребальный перезвон.
Другого ответа быть не могло. Мне хорошо, мне очень хорошо, и мне уже не жалко улитку из хайку, раздавленную на дороге после дождя. И тем более ту улитку из моего детства, замурованную под тонкими слоями извёстки.
Ты ли моя судьба, или я в плену у сказки, а может, у Морфея, сладостно сжимающего меня в своих эфемерных объятиях? Я точно не знала, но я доверилась внутреннему голосу, такому глупому прежде и вдруг окрепшему, поразившему меня своей звонкостью, категоричностью. Мы с тобой поженились.
Я долго не понимала одного – и я люблю, и меня любят. Любящий человек становится слабым. И его уже нельзя так пронзительно любить в ответ! А мы любили, и с каждым днём всё сильнее. Ты бережно датируешь каждую мою записку, оставленную тебе, и складываешь в особую папочку. Мне лестно, что такой взрослый и умный человек в моих автографах видит сокровище и боится запутаться в истории наших отношений. Я стараюсь для тебя, я пишу только очень приятные вещи. Когда я болею, ты сокрушённо переживаешь: «Надо беречь себя, маленькая. Сейчас станет легче, я с тобой». Ты ходишь по кухне, завариваешь травы, хлопочешь. Мне становится легче от одного твоего участия.
Исполнить свои желания и быть счастливым может каждый.
Ребёнком я обожала мать культовой любовью, которая была взаимна. Я на остановке встречала её с работы, проливая слёзы, если автобус запаздывал на пять-десять минут. Свою тревогу я обращала улитке: «Помоги, добрая улитка, пусть с мамочкой всё будет хорошо!». Когда сейчас, через годы, я ориентируюсь, по какой стороне идти вдоль дороги, я всегда вспоминаю тот 17-й автобус, который привозил мне вечерами с работы маму – в моём воображении он либо едет навстречу, либо обгоняет меня. И я выбираю правильный путь. Значит, остановить мгновение можно.
Один мужчина состарился, ослеп, но теперь исполняет мечту своей юности, всей жизни – он хотел посмотреть мир. Он ездит по городам и странам, “глазеет” из окна вагона. Вот он в городе N., на улице Христа. Жители этого города наказаны за произнесение имени Господа всуе. Путешественнику там неуютно, и он едет дальше. А в городе кита не обязательно видеть. Город прижимается к людям старыми-старыми улочками и кривыми коленями переулков. Он даётся знакомству на ощупь. Впрочем, это тема для другого рассказа – про старого, умеющего быть счастливым путешественника. Начало продолжения – на дужке его очков с золочёной надписью «Giorgio Armani». В уголочке его рта – как у ребёнка, немного слюны, я умилялась этим, когда была с ним рядом.
Кит лежит, не шелохнувшись. Внутри него – лава, она может вырваться наружу.
2010 г.