Игорь Шёнфельд

Часть I

До сих пор о Максе Триллере рассказано было мало, ибо слишком малую роль в истории человечества играла его персона до 15-летнего возраста – до середины семидесятых годов, начиная с которых земная цивилизация, ещё не зная об этом сама, повернула в сторону катастрофы.

На этом рубеже все изменилось, в том числе и в жизни Макса, полюбившего взрывы. Формирование личности Макса Триллера под действием взрывов стало быстро завершаться. Однако, оглядываясь на прошлое, обнаруживается сегодня, что и детройтское детство Макса содержало элементы, повлиявшие на его дальнейшую судьбу. И, опять же, учитывая, что личная судьба Макса и судьба мировой истории, как показало будущее, оказались зависимыми, интерес для истории представляет в том числе и детская часть биографии Макса Триллера, во всяком случае те узловые эпизоды, которым суждено было повлиять на ход истории.

Несмотря на то, что капризы клячи-удачи изрядно мотали папу Леонарда, так что он оказывался то на невысоких вершинах её, то на самом дне, Макс посещал школу достаточно стабильно – как начальную, так затем и Public School – и учился вполне хорошо благодаря не столько большой усидчивости, сколько феноменальной памяти, природной внимательности и быстрой реакции на события – качества, унаследованные в изрядной степени от отца. Эти же свойства сделали его первым учеником по части языков: иностранные языки и любые наречия Макс усваивал с лету, так что к тринадцати-четырнадцати годам, через семью, школьные программы и широкое интернациональное общение со сверстниками на улице он, помимо родного английского с десятком его говоров и диалектов, свободно изъяснялся по-немецки (от папы), по-испански, по-гречески, по-итальянски, по- французски и, наконец, по-русски. Что касается русского, то на этом языке Макс умел даже читать и немного писать. Русскому он обучился почти сразу после переезда семьи в Детройт, потому что первым его приятелем и соседом по широкому коридору многоквартирного дома, в котором они жили, оказался малолетний сынишка русского эммигранта из Ленинграда – Лёвочка. Этот Лёвочка по-английски почти ещё не говорил и предпочитал общаться на забавном, упругом, гибком, то постукивающем, то пощелкивающем, то мягко поющем русском языке, который Макс научился, однако, понимать и имитировать весьма быстро. Этим обстоятельством он невероятно обаял папу Левочки, Иосифа Моисеевича Славянского (такие вот у русских красивые имена в сравнении с американскими Питтами и Смитами!) – школьного учителя русского языка, тоскующего по этому языку и по городу Ленинграду, из которого он вынужден был – через Болгарию и Италию – бежать вместе с семьёй в Америку от агрессивных идеологических комиссаров коммунистического режима. Ради этого спасения Иосифу Моисеевичу ценой колоссальных ухищрений и немалых денег пришлось даже вступить в коммунистическую партию Советского Союза, ибо только при таком условии партком отпустил его, наконец, однажды на курорт в Болгарию, чтобы он мог подлечить там печень и почки.

Папа Лёвочки, оценив невероятную способность маленького соседа-американца к иностранным языкам, усадил его вместе со своим Лёвочкой за домашнюю парту – столик на кухне: учить русский язык по-настоящему. Иосифа Мосеевича больше всего поражало то, что Макс Триллер, непоседливый и впечатлительный американчик, усваивает русский язык намного быстрей спокойного, интеллигентного русского мальчика Лёвочки Славянского. Макс и диктанты писал лучше Лёвочки, и русские стихи запоминал мгновенно, не бубня и сбиваясь по нескольку часов кряду. Даже собственные стихотворные произведения доверял литератор Славянский своему малолетнему, талантливому ученику. Отдельные рифмы своего дармового учителя Макс Триллер помнил еще и двадцать, и двадцать пять лет спустя. Такие, например:

«...Здесь иностранцев, между прочим,

Полно, и сам я видел даже,

Как на ступенях Эрмитажа

Два африканца белой ночью

Пьют спирт (а спирта нет в продаже!)

Тут гондольеры среди ночи

На водных скуттерах гоняют,

Каналы мутят, спать мешают,

И, как в Венеции, их очень

Похожим словом называют

Петра мечты осуществились:

Мультикультурны наши лица,

Все флаги в гости к нам явились

(Точней, на голову свалились),

Чтоб без прописки расселиться...

Маме Макса Маргарите Джоновне (так уважительно называл ее Иосиф Моисеевич) ленинградский учитель клялся, что из Макса с его выдающимися способностями обязательно вырастет великий лингвист и профессор-полиглот. Маме это очень лестно было слышать, но сам Макс относился к своему дару безразлично. Иностранные языки его совершенно не интересовали, они прилипали к нему сами собой. Если что-то Макса и увлекало из наук, то это была химия. Его завораживал тот факт, что от смешения разных веществ возникают совершенно новые материалы, с иными свойствами. Это походило на фокус, на волшебство, но волшебство было реальным, рукотворным, совершаемым по точным рецептам и правилам. И возможности этого волшебства казались беспредельными: от создания сверхпрочных, сверхгибких и сверх-чёртзнаеткакихещё материалов до живых существ когда-нибудь в будущем. На Хэллоуин и для новогоднего фейерверка школьники под руководством учителя химии изготавливали самодельные ракеты, и снаряды Макса взлетали выше других и взрывались громче других.

Во всем остальном Макс Триллер был обыкновенным американским школьником, одним из тех, из которых постепенно формируется базовый материал нации. Не слишком импульсивный и не черезчур флегматичный; не склонный к бурным изъявлениям чувств, будь то страх или любовь; не лезущий в первые ряды, но и не дающий себя затирать в последнюю шеренгу; храбрый в пределах рассудительности, умеющий без промедления дать в глаз наглому агрессору, но и вовремя смыться от врага, намного превосходящего его силами. Смерть отца Макс пережил с горем в сердце, но без того глубокого отчаянья, в которое впала его мать. Надо сказать, что к матери он был привязан больше, чем к отцу, ибо находился при ней постоянно, а отца видел гораздо реже. Он не столько тосковал сам, сколько сочувствовал отчаянью матери, печалясь попутно и о собственной сиротской участи, которая вряд ли приведёт его теперь в колледж или в университет, так что не видать ему профессорской мантии и не процветать ему на солнечной стороне жизни, а служить ему, скорей всего, где-нибудь в наёмной армии, воевать с коммунистами и сложить голову в грядущей войне одним из первых. Но даже такие пессимистические мысли переживались Максом без большого надрыва души: ведь предстоящая жизнь в пятнадцать лет кажется одним сплошным приключением независимо от её направления.

Переезд к дяде Теодору все изменил в благополучную сторону. То, что мать столь быстро сошлась с другим человеком, Макса не обижало. Скорей наоборот – он воспринял это с облегчением: с него, с его пока ещё не слишком крепких плеч как будто свалилась мужская ответственность за мать и сестру. Эту ответственность взял теперь на себя добрый дядя Теодор. А за восхитительную профессию, к которой привёл его дядя, Макс и вовсе остался ему благодарен на всю оставшуюся жизнь. Он через пятнадцать лет даже специально прилетит из Австралии, чтобы проводить Теодора в последний путь.

Но то будет потом. Здесь же, в Аризоне, в процессе формирования самого себя, молодой Макс Триллер с руками-ногами, сердцем и головой углубился во взрывное дело. На фирме „Blow and Blast Ltd“, куда Макса устроил практикантом его дядя-отчим Теодор, очень скоро разглядели неординарное рвение и искренний интерес ученика и приставили его к отличному мастеру своего дела, бригадиру Джино Педрилло. Это был тощий, желчный тип, выжимавший из Макса все соки на подсобных работах, но и секретов подрывного ремесла от толкового ученика не скрывавший. Спустя год Макс уже мог считать себя профессиональным подрывником. Он свободно разбирался в тонкостях этой профессии: типах и особенностях детонаторов, степенях бризантности различных взрывчатых веществ, составах аммонитных смесей, правильном распределении зарядов в шпурах и других нюансах взрывного искусства. Из статуса ученика он перешел в категорию рабочего, стал получать деньги за труд и по совету Теодора завершил среднее образование в платной вечерней школе, после чего записался здесь же, в Юме, в технический колледж западной Аризоны на двухлетний курс обучения по программе «химия».

В доме дяди Теодора Макс бывал часто, у него сложились со стариком замечательные отношения. Макс говорил с дядей по-немецки, и тот время от времени пускал по этому поводу сентиментально-ностальгическую слезу, вспоминая отдельные эпизоды из своих молодых годов на далекой родине. Однажды он так расчувствовался, что показал Максу сильно затертую фотографию из семейного архива, на которой стояли рядом два солдата. В одном из них, повыше ростом, можно было опознать дядю Теодора в эсэсовской форме, а рядом с ним, белоголовый пацанчик с тонкой шеей, торчащей из обвислой шинели вермахта, удивительно напоминал совсем еще молоденького Леонарда Триллера. «Ты служил в армии у Гитлера, дядя? – изумился Макс, – и мой отец тоже?» Но Теодор лишь засмеялся жиденьким голосом: «Ты же видел фото. А это документ, между прочим». – «Но как такое возможно? Ведь Гитлер евреев преследовал! Отец сказал однажды, что вы все, вся семья сбежали из Германии в конце тридцатых годов через Швейцарию...» Теодор снова мелко засмеялся и похлопал Макса по плечу: «Никогда ничему не верь, сынок. Весь мир – театр, и мы в нем все актеры...».

– То есть ты хочешь сказать, что вы с отцом играли эти роли в театре? – попробовал уточнить Макс.

– Да, да, в театре, где же еще, – усмехнулся старик, – я ведь сказал уже: весь мир – один сплошной, помойный театр абсурда. Грязная клоака! Был, есть и будет...

Распространяться на эту тему дальше Теодор не пожелал. Таким образом, вместо ясности дядя в вопрос о прошлом отца навел лишь «новую тень на плетень», как говорят русские. Впрочем, Макс по этому поводу сильно не переживал: он был весь нацелен на будущее, на собственное будущее, и история древнего мира волновала его минимально. Тем не менее, после разговора с Теодором Макс поинтересовался и у матери о прошлом своего отца, но та отнеслась к вопросу легкомысленно, махнув рукой: «А, кобелёк он был на всю катушку. Девок водил до меня – все подушки в разноцветных перьях были! Но потом женился и стал примерный». Это было все, что она знала. Хорошо она помнила только то, как Леонард на ней женился:

– Он дом выкупил, в котором я комнату снимала, и всех выселил вон. И вот я сидела во дворе на трех чемоданах очень злая и соображала, куда мне теперь податься. А он бегал туда-сюда и демонстрировал дом каким-то очередным покупателям. Но я им всем мешала, как бельмо на глазу: я служила им укором их нечеловеческой бесчеловечности. И тут он подскочил ко мне и спросил, почему я не убираюсь к дьяволу с этого чёртова двора, бес меня забери. Я сказала ему, что я потому не убираюсь, что у меня всего две руки и две ноги, а чемоданов – три. Тогда он предложил мне отвезти меня немедленно на моё новое место жительства, а я ответила ему, что нет у меня по его милости никакого нового места жительства. Тогда он сказал мне: «Милочка моя, у меня совсем нет времени на всякие-разные дискуссии. Но я могу отвезти тебя к себе домой. Ты там переночуешь – не бойся, меня до завтра не будет – а в понедельник мы с тобой поженимся, и твой квартирный вопрос будет таким образом улажен». Я ему сказала, что он псих и дурак, но он ничуть не расстроился, вообще пропустил мои слова мимо ушей и объявил, что других вариантов у него нет: либо я иду с ним под венец, либо – вон с чужой территории. Я предпочла первое. Работы у меня все равно не было, а парикмахерская, где я практиковалась, накануне разорилась. Позже Леонард объяснил мне, что глаз на меня положил с самого начала. Это он таким образом в любви мне объяснился. Но человек он все равно был хороший... – и мать на несколько секунд загрустила, а потом стала смеяться. Макс заулыбался тоже. Он видел: после того, как мать сошлась с Теодором, она помолодела, покруглела и стала веселой и доброй, какой Макс ее никогда не знал. Переезд из сумасшедшего, стеклобетонного, холодного Детройта в жаркую, солнечную Аризону пошел ей на пользу. И Макс был рад этому.

В 1979 году Максу исполнилось 18 лет, и он стал на военный учет. С 1973 года срочная служба в американской армии была отменена, но на случай войны с этими проклятыми коммунистами, которая могла разразиться в любой момент, обязательный мобилизационный учет оставался. Чиновник, принявший у Макса заявление, одобрительно постучав пальцем по строке анкеты, где указано было «подрывник», спросил, не желает ли мистер Триллер записаться в армию на контрактной основе. – «Хорошие деньги, – сказал он, – престижная служба, достойные отпуска». Макс колебался: он к такому варианту готов не был. – «Подумайте, не пожалеете»,– заключил чиновник и всучил Максу пачку рекламной и информационной литературы. Нет, армия Макса не привлекала. Как-то однажды мимо него маршировала длинная колонна солдат, в ней были одни черные. И Макс выбросил рекламу в ближайшую урну.

Но в армию он все же угодил. Его туда столкнули, можно сказать, обстоятельства мистической силы. Эта загадочная история, имеющая глубокую психологическую подоплёку, случилась с уже набравшим опыта подрывником Максом Триллером три года спустя, когда фирма „Blow and Blast Ltd“ получила от города заказ на снос высокой кирпичной трубы, оставшейся от давно заброшенного керамического заводика. Труба одиноко торчала на краю негритянского района, население которого долгие годы обслуживало этот заводик. После того как завод разорился и покупателя на него не нашлось, поселок превратился в настоящее преступное гетто, проклятие города. По инициативе городской власти на месте завода должна была возникнуть консервная фабрика с ангаром для хранения и переработки овощей и фруктов. Мэр города в преддверии очередных выборов бессовестно пиарился по этому поводу, расписывая свою ведущую роль в этой великолепной инициативе и обещая горожанам превратить негритянское гетто в процветающую Мекку, населенную добрыми, любящими самаритянами («...А племянника своего – в председателя правления консервной фабрики», – злословили недоброжелатели).

Как бы то ни было, сроки были поставлены фирме жесткие, и на фирме забегали. Инженеры быстренько сверстали проект работ, мастер Педрилло составил план закладки зарядов, план этот утвердили и можно было приступать. Задание было относительно простым: труба невысока – всего 73 метра, а дополнительных факторов риска – стеклянных окон, дверей, листов шифера или металла, которые могли бы разлететься вокруг и посечь посёлок в мелкую капусту – никаких. Все было готово, шпуры просверлены, экскаваторы и самосвалы для вывоза останков трубы заказаны, население поселка об эвакуации на момент взрыва предупреждено. И надо же тому случиться, что в ночь перед подрывом Джино Педрилло, бригадир и старший мастер, ответственный за снос трубы, попал на операционный стол с прободной язвой.

Уже собрались рабочие, съехались самосвалы, установлена была трибуна для торжественного митинга, кинооператоры устанавливали аппаратуру, полиция выгнала из домов поселка черную, вопящую, размахивающую кулаками и мотыгами толпу, а главного мастера-разрушителя всё не было. Послали за ним домой и узнали про язву. Впору было трубить отбой. Градоначальник схватился за голову и заорал на руководителя фирмы: – «Это ваш убыток! Город его оплачивать не собирается!». – «Все пойдет по плану, – заверил его шеф, – у нас есть и другие специалисты, кроме Педрилло». Но из всех других специалистов, занимавшихся этим проектом, под рукой оказался лишь помощник мастера Педрилло, молодой подрывник Макс Триллер.

– Работу знаешь? – спросил его босс.

– Конечно знаю, – пожал плечами Макс, – там все готово: шурфы просверлены. Остаётся заложить двадцать пять зарядов, соединить детонаторы и надавить на кнопку. Полчаса дел.

– Вперед, действуй! – приказал ему босс, – сделаешь быстро – получишь премию.

– Слушаюсь, босс! Будет сделано! – заверил шефа Макс и кинулся к ящикам с зарядами.

Как он и пообещал, через полчаса все было готово. И вот в тот момент, когда Макс совершал контрольную проверку закладки, некая мистическая сила заставила его совершить невероятную вещь: он быстро и незаметно отсоединил восемь контактов на стороне, противоположной негритянскому поселку. Потом вернулся бегом к трибуне и объявил: «Готово!». Мэр города, встав в плакатную позу, занёс палец над пусковой кнопкой взрывного пульта. Полыхнули фотовспышки. Загорелись красные глазки камер. Мгновенье... взрыв... и труба, глухо охнув, начала оседать, но вдруг, вместо того чтобы сложиться внутрь себя, стала заваливаться набок и ухнула почти что всей длиной своей на чёрное гетто. Поселение исчезло из вида в буре пыли. Наблюдатели стояли несколько секунд с открытыми ртами. Потом жители поселка завопили единым визгом, и все разом пошли на штурм трибуны.

Потрясенный Макс едва успел унести ноги. Он спрятался в туалете у дяди Теодора и в сотый раз спрашивал себя, зачем он это сделал. Ответа у него не было. Чертовщина не объясняется. Но Макс точно знал другое: если его не арестуют, то выгонят наверняка. И его выгнали. Началось следствие. Но раскопать из-под обломков причину ошибки было не так-то просто. Поэтому всю вину свалили для начала на фирму „Blow and Blast“ с ее некомпетентными кадрами. Фирма понесла чудовищный имиджевый и финансовый урон и зависла на грани разорения. В городе только об этом и болтали. Старик Триллер пребывал в депрессии: фамилию его трепали на всех углах. Максу нужно было драпать куда глаза глядят и побыстрей. И он сбежал. В армию. Контрактником. Сроком на четыре года.

Когда осенью 1984 года армейский автобус начал забираться в холмы, унося Макса и ещё шестерых добровольцев на восток, Макс оглянулся на долину, в которой оставалась лежать распластанная зноем Юма, и неожиданно для самого себя проговорил:

– Это все, что я мог для тебя сделать, папа...

Эти спонтанно вырвавшиеся из него слова изрядно перепугали Макса: с кем он разговаривает? Он поднял глаза к вечереющему небу. Но там было пусто. Синее небо глядело на него наивно и доверчиво, и Макс Триллер стал постепенно успокаиваться. Армейский автобус уносил его в новую жизнь. Растянувшись во весь рост на жёстком сиденьи автобуса и задрёмывая в вечерних сумерках от легкой качки, Макс, обращаясь к гудящим под ним колесам повторил, теперь уже вполне осознанно:

– Это все, что я мог для тебя сделать, папа.., – и засмеялся.

Описание армейской жизни Макса Триллера можно опустить. Не в силу ее особой секретности, а потому, что это были годы обычной служебной рутины. Трудней всего оказалось привыкнуть поначалу к дисциплине и бесконечным, издевательским кроссам по пересеченной местности с полной выкладкой. К этой дурацкой беготне добавлялись еще и оскорбления, которыми сержанты осыпали отстающих, обвиняя их в слабости, трусости и никчемности. Но когда учебка осталась позади, стало намного легче и даже интересно стало Максу в армии, поскольку его приписали к саперной роте, и он расширял и совершенствовал свои подрывные знания и умения в совершенно новых, диверсионных приложениях. Подорвать человека, броневик, мост, поезд, самолет, военный крейсер или мирный танкер – хоть из укрытия, хоть из космоса: все было посильно, на все имелись, оказывается, пригодные технологии у современной армии. Однажды довелось Максу даже грузить в транспортный самолет партию мягких игрушек, начиненных динамитом. Для кого, для какого детского сада предназначались эти плюшевые мишки и зайчики, солдатам не сообщили: готовящийся рейс был секретным. Шел 1986-й год. Возможно, это были новогодние подарки для Афганистана. Или для Кубы. Или еще для кого-то из бесчисленных врагов Америки, в число которых входили, надо полагать, и малые дети. Но вопросы такого рода в армии не поощрялись. Дисциплина и список врагов США: это были основные две науки, которыми американская армия вооружала своих воинов. Не считая новых диверсионно-подрывных методов борьбы с врагами свободы и демократии, которые Макс Триллер освоил в совершенстве.

В 1988 году контракт Макса подошел к концу, и он бы, пожалуй, продлил его еще на четыре года, если бы не увлекся Австралией. Это увлечение возникло из двух событий. Одним из них был стереофильм об Австралии, увиденный Максом в кинотеатре на Гаваях, куда группа саперов Триллера была заброшена для выполнения одного несложного задания. Австралия в фильме поразила и восхитила Макса до такой степени, что начала ему даже сниться по ночам в казарме.

Вторым же толчком послужило объявление в газете о том, что некая фирма в Сиднее приглашает опытных подрывников со стажем работы для разработки новых месторождений опалов. Стаж у Макса был. Зов новых горизонтов тоже ещё не умер в нём. Про опалы он знал мало, но хотел узнать больше. Австралия манила. И Макс Триллер, завершив контракт с министерством обороны Соединённых Штатов, покинул армию и отправился за приключениями в далекую Австралию. Ему было двадцать семь лет.

2. Андамука

Макса приняли на фирму «Скотт и Грей» сразу. Правда, с полугодовым пробным сроком. В сиднейском бюро фирмы некто Стив – то ли заместитель по кадрам, то ли завхоз, то ли пресс-секретарь и шофёр фирмы в одном лице – объяснил Максу, что испытательные площади фирмы, на которых фирма занимается внедрением собственной инновации – метода щадящего разрыхления опалоносных грунтов с помощью прецизионных, направленных взрывов – находятся в двух тысячах километрах от Сиднея, в пустыне. Этот же Стив, выгружая коробки и ящики из внезапно появившейся во дворе офиса фуры (к чему моментально приспособил и свежеприбывшего Макса, нового сотрудника), на бегу вводил Триллера в специфику австралийской жизни. Повествуя о ней, Стив время от времени резко останавливался и ставил коробки на пол. Они мешали ему взмахивать для наглядности руками, без чего представление об Австралии не может быть полноценным – так ему, очевидно, казалось. Впрочем, всё то, о чём он рассказывал, и в самом деле завораживало. Особенно про опалы. Их, оказывается, до сих пор добывают в Австралии примитивным способом, киркой и лопатой. В разных местах по-разному. На рыжих склонах красных гор Квинсленда от тела земли отковыриваются хрупкие пласты бурой породы, в которой тут и там многоцветными огоньками неземной красоты вспыхивают любопытные глазки болдер-опалов. Эти праисторические послы земной тверди – драгоценная глазурь земной коры, спеченная в адовых печах преисподней миллионы лет назад из железных руд, извлечённые из земли, с радостным удивлением взирают на солнечный мир, которого они отродясь еще не видывали. И этот радостный мир вспыхивает в них и переливается всеми цветами радуги.

На юге же, в окрестностях Андамуки, земля выглядит иначе: она густо изрыта норами, и конуса меловой, подземной породы беспорядочно устилают белыми кротовыми кучками прокаленную солнцем, рыжую поверхность пустыни. Здесь добывают загадочно-полупрозрачные, полыхающие изнутри многоцветными искрами и плещущие чарующими волнами света, кристаллические опалы.

– Опалы, – кричал Стив, – это игрушки огненных богов! Это камни, опаляющие воображение!

Да, воображение Стива было действительно опалено опалами. И описывал он их необыкновенно художественно. Он называл их чрезвычайными и полномочными представителями Австралии на земном шаре. Он наизусть перечислял имена знаменитых опалов-арлекинов, названия месторождений и их особенностей. Он говорил о драгоценных черных опалах из Лайтнинг-Ридж к северу от Сиднея; о ярких, железнорудных болдер-опалах Квинсленда; о полупрозрачных кристаллических и белых опалах Андамуки в Южной Австралии; об огненных опалах из Кубер-Педи. Он повествовал о том, как сто лет назад невиданной красоты минералы эти поразили и покорили человеческий мир, и как толпы опалоискателей и опалокопателей ринулись в австралийский аутбэк – красную пустыню, жаровню земного шара, – чтобы навеки и неизлечимо очароваться фантастическим свечением Вселенной, исходящим от волшебных австралийских камней.

– Макс Триллер! Ты скоро тоже заболеешь этими камнями! – кричал страстный Стив, – ты заболеешь ими в тот же миг, как увидишь их впервые! И ты не будешь понимать – эти божественной красоты кусочки земной материи посланы нам из рая или из ада? Ибо красота исходит из рая, а деньги на неё производит сатана.

Опалы соединяют в себе и то и другое, говорил Стив, – неземную красоту и большие деньги. В погоне за которыми старатели домучиваются до усыхания и дохнут как мухи. До сих пор опалодобытчики ещё ютятся подчас в тех же колодцах-норах, которые они роют в поисках опалов, ибо выжить продолжительное время под паяльной лампой австралийского солнца человеческому организму невозможно. Аборигенские названия поселений опалокопов убедительно подтверждают это. Например, «Кубер-Педи» на языке аборигенов означает: «Белый мужчина в яме». Эти белые мужчины в ямах выглядели дико всегда, с самого начала опаловой лихорадки, но и сегодня австралийские охотники за опалами выглядят всё еще точно так же.

– Каждого опаленного опалами легко узнать по глазам! В них безумным огнём горят опалы! – завершил Стив свою вдохновенную поэму об опалах.

Макс невольно всмотрелся в глаза Стива. Ему показалось, что и они безумны, ибо что-такое в них мерцало... Наверное, это и были те самые опалы.

Первую ночь на австралийской земле Макс отпраздновал неспокойным сном на горбатом диванчике в крохотной квартирке Стива, куда они, разгрузив трёхвагонную фуру, приехали уже в темноте. На поиски гостиницы не было ни сил, ни времени, да и смысла тоже, поскольку наутро Максу предстояло лететь дальше, на «точку». Так сказал ему Стив.

Домик, в котором Стив квартировался, стоял на возвышенности, и внизу, среди пальм и джакаранд копошились огни Сиднея, а над головой не менее интенсивной жизнью жили огоньки самолетов – взлетающих и заходящих на посадку. Но Макс слишком утомился после долгого перелета через океан и первого дня суеты на своей новой фирме, чтобы любоваться красотами города. Он выпил чаю, съел пару сэндвичей, упал на диван и провалился в тёмные шахты, по которым скакали кенгуру и швырялись опалами в форме бумерангов. Время от времени они летели в сторону Макса, и он дёргался во сне. Но ранним утром один из бумерангов угодил в него, надо полагать, потому что он проснулся вдруг от душераздирающих криков за окном. Макс подскочил на диване весь в поту. Он понял: там, за окном, кого-то убивают. Нет, не одного даже, а сразу нескольких... Но что же Стив? Неужели не слышит? Надо что-то делать! Надо звонить в полицию!

– Стив! Стив! Проснись! Проснись, Стив! Убивают! Стив! Убивают! Полиция!..

Вспыхнул свет, и всклокоченный, испуганный Стив возник на секунду в проеме двери, но тут же отлетел в сторону от мощного толчка: в дверях, расставив ноги, стояла высокая дама в ночной рубашке и направляла на Макса пистолет. У нее была короткая прическа, прищуренный глаз и четкий голос:

– Полиция уже здесь! Где кого убивают?

– Там, за окном... Слышите?..

– Все понятно, – сказала дама с пистолетом и освободила проем двери, в котором тут же снова возник злой Стив.

– Чёрт бы тебя подрал, американец! Чуть из-за тебя в кровать не наделал со страху. Ты придурок! Это же попугаи! Проснулись и гуд морнинг друг другу желают. Тьфу ты! Ладно, спи дальше, янки бестолковый... – и Стив вышел и затворил за собой двери в спальню. Потом Макс услышал, как два голоса хохочут. Потом все стихло. Потом раздался набирающий силу храп. К нему дискантом присоединился другой. И тут попугаи затеяли новую серию взаимных поздравлений с добрым утром, от которых у Макса снова чуть пульс в горле не остановился. Он спрятал голову под подушку и выругался в сердцах:

– Туземцы гребаные! Висельники британские...

За утренней чашкой кофе, который они пили уже в офисе, чтобы не разбудить женщину с пистолетом, Макс деликатно спросил Стива, что это за дама собиралась его спасать ночью.

– Это гражданская жена моя Элис. В полиции работает. Пришла поздно, ты уже спал. Я думал, ты слышал. Ну и дрыхнуть же вы горазды, американцы! Так и конец света проспать немудрено. Ваши все так умеют, что ли? Или только подрывники? Профессиональный мёртвый сон, так сказать?

– Не знаю. Научный вывод я делаю отсюда другой: австралийские попугаи способны разбудить мёртвого в морге. Надо попробовать – а вдруг получится? Вот ведь бизнес будет обалденный! И ты разбогатеешь безо всяких опалов, Стив, на одних попугаях. Ты же знаешь – есть нефтяные магнаты, стальные короли, кокаиновые бароны. А ты будешь бароном попугайным.

– Пошёл к чёрту!

– Почти уже там, судя по всему...

(продолжение следует)